Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

• Название: В семнадцать мальчишеских лет
• Автор: Владислав Гравишкис
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Три повести о юных героях гражданской войны, отдавших свои жизни в борьбе за утверждение Советской власти на Южном Урале.

---

Ни моста, ни единого дерева на многие версты вокруг, только заросли тальника. Корни его там и сям, отбеленные солнцем, торчат, словно кости вымерших животных. Как переправиться? — думал комиссар Лосев, возглавляющий этот отряд в шесть пулеметов.

Надо их рассредоточить на другом берегу, вырыть пулеметные гнезда, окопаться, — думал Ванюшка.

За время похода с отрядом Ковшова понял: безвыходных положений нет, надо искать. На что, кажется, в тяжелое положение попали рабочие отряды — два месяца пробивались из окружения, но вышли же! Всплыли в памяти: горы, звериные тропы, непроходимые дебри. Исхудалые, с почерневшими лицами люди, в рваных зипунах, разбитых лаптях, а то и босые. Пожары, переправы, встречные атаки. Просачивались понемногу по недоступным местам, появлялись неожиданно, наводили панику и ужас…

Виталий Ковшов набрал полк кавалеристов, вошел в состав 3-й армии, Ванюшка с отцом воевали в 5-й. Отец, с малых лет прокаленный огнем, прокопченный заводским чадом, и тут предпочел иметь дело с техникой, стал артиллеристом и все время проводил возле пушек. Ванюшка стал признанным пулеметчиком, ходил в разведку, выступал в летучих отрядах, как теперь. Встречались редко.

Многое повидал за год Ванюшка — разоренные села, выжженные поля, истерзанные тела, трупы, брошенные на поругание. Вынес одно, и оно неистребимо засело в сознании: если не победить, пощады не будет. Да разве затем его выбрали секретарем дивизионной ячейки, чтобы он сидел и глядел в темноту?

— Что будем делать, Ипатов? — спрашивает Лосев.

— Перебираться надо.

— Надо, Ипатов.

Через час в отряде собрали все, что могло держаться на воде. Резали тальник, складывали в пучки, связывали.

Сделали первый плотик, способный держать пулемет, одежду да охапку хвороста.

Вода холодная, дно илистое, вязкое. Ванюшка сделал небольшой шаг и ухнул до пояса. Дыхание перехватило, сердце зашлось. Рука хватала пустоту. Нет-нет, назад нельзя, в другой раз не хватит духу. Еще шаг — и ухнул с головой.

Пробкой выскочил и пошел саженками, как, бывало, плавали с Рыжим в заводском пруду. Ах, какая там в августе теплая вода, а тут холод железной хваткой сжимал тело. Спасение в скорости — чем меньше пробудешь в воде, тем меньше остынешь. Оглянулся — проплыл метров пятнадцать, впереди полоса раза в четыре шире. Но должна же она когда-нибудь кончиться…

Заплыл в прибрежный камыш, сухой и колющий, но не ощутил этого: тело одеревенело. Выбрался на берег, отвязал от пояса шнур, он мог пригодиться, если тело сведет судорогой, а главное, чтобы перетащить плотик, если удастся переплыть реку. Ванюшка, что было сил, наматывал шнур, стараясь разогнать кровь, не дать остыть коченеющему телу. Подтянул плот и надел рубаху. Долго не мог попасть ногой в штанину и еще дольше в рукава шинели. Установил пулемет. Под нависшим козырьком берега развел костерок и протянул к теплу руки.

Моросил ситничек. Северный ветер морщил воду.

После изнурительного перехода, бессонной ночи и тяжелого боя под Курганом Ванюшка уснул, навалившись на пулемет, и комиссар Лосев едва растолкал его:

— Вставай, поешь. Спать дома будем, а теперь недосуг — впереди Омск, а там рукой подать до Новониколаевска.

Ванюшка встал, но еще не совсем проснулся.

— Да-да, Ипатов, задача на текущий момент — бить и бить врагов, не давать передышки. Ты не охотник? Жаль. Гонный зверь делает скидки, петли и прочие фокусы выкидывает, чтобы оторваться, сбить с толку преследование. А когда стая гончих висит на хвосте, тут не до фокусов. Мы, Ипатов, должны висеть на хвосте.

Степь. Пронзительный ветер. В горах, если подует с одной стороны, с другой тихо. А тут, куда ни поверни, свистит разбойником, норовит выдуть душу. Никнет редкая сухая трава в щелястых солончаках, гнутся долу голые березы. Скрипит пыль на зубах. Зато простор!

Второй год в походе. Город в горах и дом на Малой Громотушной, кажется, были давным-давно, когда еще жили мамонты. Ах, как бы хорошо теперь забраться на полати да под сказку Демьяновны прикорнуть сладко, выспаться сколь душе угодно. Отвык от дома, от тепла, от постели. Хорошо, если у костра, а то и так, где придется, запахнувшись в шинель и втянув в нее голову.

В дозоре тоже вот, чтобы спать не хотелось, о доме больше все думаешь, как там и что? Ладно, если словом перекинуться есть с кем. Земляк в таком случае — милое дело. Летом, после освобождения Златоуста, прибился землячок Паша Анаховский. Выпросил его у Лосева подносчиком патронов, чтоб поближе к себе, приохотил к пулеметному делу. Паша год под Колчаком в городе прожил, порассказал немало о той жизни.

— Паша, а не видел ли Витьку Шляхтина?

Не один и не два раза спрашивал, да все думалось, вдруг скажет другое, вспомнит что-нибудь еще о Рыжем.

— Видел, да поговорить не пришлось.

— Так совсем ничего и не сказали друг другу?

— Совсем. Он молчаливым стал, будто клад нашел и сказать не хочет. А потом попал в контрразведку. Говорят, его там здорово били.

— А Мишку Лукина видел?

— Нет.

— А Ивана Алексеева?

— Тоже нет. Про Вену Уткина слышал — в Сибирь угнали. Геппа, говорил уже, расстреляли…

Ветер раздувает костер. Летят золотыми пчелами искры. Погибли друзья и Рыжий — забубенная голова. Ах, Рыжик… Впрочем, он из тех, кто входы и выходы знает. Может, уцелел?

— Почти всех, кто с Теплоуховым был, взяли.

Иван Васильевич Теплоухов незадолго перед отступлением вернулся в город. За десять лет его успели забыть. Накануне отхода на заседании комитета партии и ревкома ему предложили остаться в тылу и наладить подпольную работу.

Вскоре в Уреньге, в Демидовке, Ветлуге, Закаменке возникли молодежные десятки.

Работа в технической управе держала Теплоухова в курсе событий. Там он познакомился с Екатериной Дмитриевной Араловец, старшей сестрой Аркадия. Он не ошибся в выборе. Когда потребовались паспорта, она достала чистые бланки.

После взятия Уфы Красной Армией Теплоухов поставил задачу — задержать эвакуацию завода. Собирали оружие. Часть его уренгинский десяток Зуева укрыл в лесу за старым кладбищем.

Шестнадцатого мая на квартире Ивана Алексеева в Ветлуге было предложено взорвать мост через Тесьму перед отправкой первого эшелона. А в субботу, семнадцатого мая, организацию кто-то предал.

Контрразведка вела дознание с «пристрастием». Но результаты не оправдывали ожиданий. С особым старанием проработали Геппа. Он молчал. Никого не узнавал, словно никогда и не жил в городе.

У Кати Араловец при ревизии не хватило бланков паспортов. Ее избили до черноты, но она молчала. Били всех, кто попадал в контрразведку. Некто Лапшин, не подозревавший о существовании организации, в воскресенье поджидал на станции поезд, чтобы уехать вниз Ая на охоту. К нему подошел неизвестный и спросил:

— Вы знаете Алексеева?

— Ивана? Рядом живет.

— А не смогли бы пройти за угол?

За углом стояла пролетка.

— Вы арестованы.

Ивана Васильевича взяли на рассвете. В дом ворвались вооруженные люди. Из письменного стола и комода вытряхнули бумаги в чемоданы, погрузили на подводу и увезли, а его отправили в контрразведку, оставив дома трех часовых.

На станции арестовали Белоусова, Ягупова, Астафьеву. Взяли снова Марию Петровну и посадили в ту же камеру. Однажды из каторжных камер постучали: «Теплоухов, Гепп, Белоусов, Маслов, Позолотин, Стефани, Ягупов… к смертной казни».

— Бей, бабы! — Ипатова принялась колотить табуретом в дверь.

Камеры подхватили, тюрьма загудела. Надзиратели грозили карцером.

О приговоре узнал город. Вокруг тюрьмы собрались рабочие, родные и знакомые осужденных. Чтобы разогнать толпу, начальство вызвало казаков. Лишь только конные появлялись, люди скрывались в ближайшем лесу и возвращались вновь — следом за казаками.

Ночью в лесу пылали костры. У одного из них сидели Зинаида Васильевна Теплоухова, жена Белоусова, мать Вити Геппа и совершенно седая Валентина Ивановна, мать Кати Араловец, — у нее недавно умер от кровоизлияния третий, последний сын.

Восемь ночей горели костры. На девятый день подъехал офицер и крикнул:

— Слушай! Расходитесь по домам — приговор отменен. Клянусь честью, есть документ, — и стал читать.

В нем говорилось о том, что приговоренные к смертной казни помилованы самим Колчаком, что дела их срочно пересматриваются и что руководители будут высланы, а остальных, как подпавших под влияние большевистских агитаторов, отпустят с миром после того, как дела их будут пересмотрены.

В эту ночь не горели костры. А на рассвете, 27 июня, жители ближайших к тюрьме домов услышали крики: «Прощайте!..» Арестованных конвой гнал по дороге на Таганай.

Если жизнь мерить количеством прожитых лет, то Иван Васильевич Теплоухов прожил немного. Ко дню казни ему не было еще и тридцати трех. Семи лет лишился отца и узнал нужду. Кроме него на руках матери осталось еще трое девочек. Детство мальчика на побегушках прошло в поселке Кушва Пермской губернии. В школе у него выявились способности к пению. В шестнадцать лет удалось поступить в Уральское горное училище казеннокоштным, то есть на полное обеспечение. Тут он окунулся в водоворот студенческих сходок, волнений, протестов. В Екатеринбурге встречается с Клавдией Тимофеевной Новгородцевой, Сергеем Александровичем Черепановым, который жил нелегально у Ипатовых. Федор Федорович Сыромолотов ввел Теплоухова в «Общество техников».