Юлий Крелин - Переливание сил

• Название: Переливание сил
• Автор: Юлий Крелин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1977

Юлий Крелин, автор этого сборника новелл, около четверти века работает хирургом в одной из столичных больниц, кандидат медицинских наук.

Его перу принадлежат повести «Хирург», «Всего полгода», «От мира сего» и книги рассказов и повестей «Записки хирурга», «Старик подносит снаряды» и «Письмо сыну».

С 1969 года Крелин — член Союза советских писателей.

Предлагаемая вниманию читателей книга состоит из новелл, рассказывающих о работе врачей — наших современников.

---

Звоню домой:

— Не ждите меня. Я еще побуду.

Когда положение тяжелое, тогда трудно смотреть на родственников. Они нас ловят, ищут, расспрашивают. Мы не знаем, что сказать, — глаза прячем. А вот когда все в порядке, когда мы можем смело общаться и с больными и с их близкими, вот тогда мы уходим домой, и тогда с нами никому не приходит в голову разговаривать. Зачем? Мы находим себе другую заботу и почти не останавливаемся у прежнего «камня преткновения». А больной лежит и накапливает горечь: «Совсем забросили, никто внимания не обращает».

Что ж, по-видимому, так надо. Во всяком случае, так почти всегда бывает. И вовсе это не парадокс. И не только в медицине это так, наверно.

Снова в палате. Вхожу гордо, не стесняясь. Смотрю даже старенькой маме в глаза. Не то что раньше: мать на меня смотрит, а я в сторону — не видеть бы выражения ее глаз. Больная на меня смотрела, а я в ответ ободряюще, как мне казалось, скалил зубы. А когда что-то спрашивали, я хватал за руку, нащупывал пульс и... думал. Думал, что ответить.

Когда мы щупаем пульс, все замирают. Пульс для нас — иногда спасение. Минута самоуглубления перед решением. Думать на людях трудно. Ответа ждут, хоть какого-нибудь, немедленно. Около больного необходимы минуты публичного одиночества.

А сейчас особенно и пульс не щупал. Хотя... хотя это и было важно.

А на пятнадцатый день сестра принесла мне обломок зонда. Он вышел!

Больная выписалась и ушла домой. А мы все остаемся в больнице.

Всегда в больнице.

И дома — в больнице.

Дома сижу за столом, смотрю на этот обломок маленький и думаю: выкинуть или не выкинуть?

А все-таки правильнее было бы, наверное, сделать повторную операцию!

1963 г.

БОРИС ДМИТРИЕВИЧ И ВИКТОР ИЛЬИЧ

— Давай, Ленька, маленько постоим! Нога что-то болит.

— Давай. А что у тебя с ногой?

— А черт ее знает! Неделю уже. А сейчас постою чуть-чуть, и все в порядке будет.

— Слушай, папа, а мы завтра пойдем с тобой в зоопарк?

— Ну, Лень, как ноги будут. Болеть не будут — пойдем, конечно.

— Но ты ж обещал, папа!

— Ленька, не будь маленьким. Если болеть не будет, наверное пойдем.

— Мы ж в кино ходили с больными ногами.

— В кино ж сидеть надо, а в зоопарке ходить. Разницу видишь? Ты совсем как маленький!

— Папа, а ты «Трех мушкетеров» в каком классе прочитал?

— Во втором или третьем.

— А где тебе больше понравилось: в кино сегодня или книга?

— Ну пойдем. Полегче стало. Книга больше — они там обаятельные ребята, а здесь злые и бесчеловечные хулиганы. А все эти книги о мушкетерах, всю трилогию я очень люблю.

— Пап, а почему трилогию — книг же пять?

— Ну, ты совсем как несмысленыш, Лень! Первая книга — «Три мушкетера», вторая — «Двадцать лет спустя», третья — «Десять лет спустя». А уж сколько томов в каждой книге получилось — дело семнадцатое.

— Почему семнадцатое?

— Ну сорок пятое!..

— А-а. А мне так нравится д'Артаньян! Он хороший был. И ненамного-то он старше меня. Интересно жить было в то время.

— Это ж сказка, Лень. Тогда не так уж красиво было, как в книжке получается.

— Нет. Хорошо. Там война красивая. А потом победы, праздники.

— Эх, Ленька, Ленька! Мал ты, а то б я тебе рассказал. Учти. Для всех война — это самое плохое время. Люди тысячами, миллионами погибают, голодают, страдают, теряют друг друга иногда на время, а часто навсегда. Какие праздники? Люди грустно радуются, что сейчас больше убивать не будут, что домой возвращаются жалкие остатки еще недавно многочисленной и радостной веселой молодежи, которая так и не стала молодежью. Ты представляешь, Лень, ребята остались без молодости? Люди радуются грустно, что через несколько лет, наверно, перестанут голодать. А сколько слез по убитым в эти праздники! Дай бог, чтоб тебе не досталось это время.

— Папа, а вот когда ты был на фронте, было у вас что-нибудь такое же, как под Ларошелью, когда четыре мушкетера и целая армия?..

— Давай опять постоим. Ты читай пока про мушкетеров, но вот скоро начнешь читать другие книги, я скажу тебе какие, но не сейчас, позже. А что касается моей войны — одна мина туда, и ни одного мушкетера бы не осталось. Это мы оставим с тобой на после, этот разговор. Ну, пошли, отошло.

Когда они пришли домой, Виктор Ильич сразу же сел у самых дверей. Из комнаты вышла жена:

— Что с тобой, Витя?

— Ноги болят все больше и больше. С каждым днем хуже.

— Пойди завтра к Борису. Покажи ему, что ж мучиться!

— Да, Наверное. Сил нет. Ты думаешь, он посмотрит, и станет легче?

— Глупости не говори... Ты же понимаешь, что надо. Чего ж болтать?

Но, по-видимому, Виктору Ильичу стало немного легче.

— И времени нет. Я для Леньки еле выдираю время.

— Но ты уже не можешь ходить с Ленькой! Что зря говорить!

— Времени все равно нет. Вот Фарадей к моим годам, сорока трех лет стало быть, начал постепенно отказываться от всяких лишних нагрузок, от всяких анализов, экспертиз, потом от гостей — все для великих дел. Я не гений — мне надо освободить время для Леньки.

— Что болтовней пустопорожней занимаешься? К врачу идти надо, когда болит. Гении тоже ходят, когда болит.

— Надо подумать самому, гениально подумать о болезни, простодушно, как думают гении.

В комнату вошел Леня с географической картой в руках, и Виктор Ильич, болтовней своей стремительной, по-видимому, продолжая бороться с болезнью, показал на карту:

— Гений — это прежде всего простодушие и восприятие всего таким, как оно есть. Посмотрел Дарвин на карту, на атоллы и сказал: «Да это же контуры острова!» — и все увидели: действительно.

— Папа, а что такое атоллы?

— Острова такие, располагающиеся, неизвестно почему, кольцом.

Виктора Ильича не собьешь, потому что все же болело и ему надо было болтать.

— Пушкин прочел «Отелло» и сказал: «Отелло не ревнив — доверчив». Вот и мне нужен гений, чтоб посмотрел и сказал: «Да это заноза» — и вытащил бы. А Борис гениально посмотрит и гениально скажет: «Да это так просто! Оперировать надо».

— Папа, а что такое «отеллонеревнив»?

— «Отелло» — пьеса такая, трагедия. Почитай.

— Не морочь ребенку голову!

— Я как вспомню свою нагрузку за неделю!.. Кроме непосредственной работы, в месяц около пятнадцати заседаний и занятий. А ты говоришь: к Борису!..

— Папа, пойдем с тобой к дяде Борису, и я с тобой, только в больницу, не домой.

Виктор Ильич прошел в дверь стройным и молодым восклицательным знаком, показывая всем, как у него ничего сейчас не болит; запятой побежал за ним сын, и только мама осталась стоять вопросительно:

— К врачу все же надо пойти, Витя.

— Сейчас и пойдем, — сказал Виктор Ильич неожиданно.

— Нет, папа, не сейчас. Сейчас не в больницу.

— Леня, не вмешивайся! — мама тоже была неожиданной.

Неожиданным оказался и Ленька, потому что ничего не ответил.

— Леня, одевайся.

— И я с вами, Виктор?

— Зачем? Не надо. Это уж семейный визит, обязывающий.

Виктор Ильич отдохнул, ноги не болели, он полноценный восклицательный знак, и он, естественно, начал сомневаться в необходимости сейчас, вот так срочно, ехать выспрашивать про свои боли, про свои перспективы. Остановило его для окончательного отказа от поездки только обещание сыну. Поколебавшись в буквальном и переносном смысле в дверях, он все же прошел к лифту.

— Хорошо, что лифт есть в нашей стране. Правда, сынок?

Отец был необычно разговорчив, и, если б Леня знал все слова из арсенала взрослых, он бы мог сказать, вернее, подумать: «Ажитирован папаня».

В кабине сквозь стеклянную дверь Виктор Ильич увидел кого-то этажом ниже, ожидающего лифт. Он нажал кнопку «Стоп». Открыл дверь:

— Пожалуйста.

Стоящий на площадке с крайне удивленным лицом вошел в лифт.

— Спасибо большое. Первый раз такое вижу, чтоб кто-то остановил лифт.

Виктор Ильич пожал плечами и улыбнулся. Почему-то улыбнулся, извиняюще искривил губы. Когда они вышли на улицу, Леня спросил:

— Почему он удивился, папа? Почему первый раз, а?

— Сам удивляюсь. Но если этот мой раз для него был первым, то на днях он сделает свой первый раз, но это для него будет вторым.

Виктор Ильич прошел немного, остановился и сказал:

— Знаешь, Лень, ты, пожалуй, прав. Надо в больницу. Завтра поедем. Завтра с утра закажем такси и поедем. Сейчас что-то не получается. Завтра с утра.

Но все получилось не так. Вернее, почти так. Назавтра утром Виктора Ильича в больницу Бориса Дмитриевича привезла машина «Скорой помощи».

Сильная боль появилась ранним утром. Виктор Ильич хотел было встать, но острая боль внезапно возникла у него в ногах и уже не оставляла его. Боли продолжались и в лежачем положении, а не только на ходу, как вчера. Ноги стали синими, холодными.

Жена попросила приехавших со «Скорой помощью» врачей отвезти его в больницу, где работал Борис Дмитриевич.

Борис Дмитриевич осмотрел его в приемном отделении. В этой же комнате сидел и дежурный невропатолог. Сначала они коротенько расспросили больного, то есть приятеля Бориса Виктора. Потом он показал свои ноги. Невропатолог свистнул. Борис двинул его ногой.