Юдит Шалански - Шея жирафа

• Название: Шея жирафа
• Автор: Юдит Шалански
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-122

Иронично-трагичный «роман воспитания» молодой немецкой писательницы рассказывает о трех днях из жизни Инги Ломарк, учительницы биологии и физкультуры еще гэдээровской закалки в провинциальной гимназии, которую скоро закроют из-за нехватки учеников. Инга твердо верит в законы природы, естественный отбор и конкуренцию как основу развития общества. Она думает, что знает все о себе, своих учениках и о жизни вообще, но отчего тогда ее безупречная педагогическая карьера заканчивается крахом?..

«Шея жирафа» стала в Германии бестселлером, вошла в длинный список Немецкой литературной премии и получила звание самой красивой немецкой книги 2012 года. На русском языке издается впервые.

Перевод: Ольга Козонкова

---

Тем временем школьники окружили Эллен. Кевин – предводитель стаи. Толстяк широко ухмыляется, рад поучаствовать. Они немного потолкали ее туда-сюда, отобрали у нее ободок для волос. Вообще-то они уже переросли такие детские шалости. Все это от скуки. Она настолько глупа, что повелась и теперь бегает за ними. Ободок падает в грязь. Эллен наклоняется за ним. Кевин толкает ее. Где же автобус? Если это не закончится, ей придется вмешаться. Эллен захныкала, закрыла глаза и закинула голову назад. Рефлекс жерлянки. Но у человека нет механизма торможения агрессии.

Какая у Эрики необычная форма ушей. Закругление какое-то угловатое. Ярко выраженный хрящ. Странно. Белый пушок на сильной мочке.

Эрика повернула голову и посмотрела на нее. Почти негодующе. А этой что не нравится? Чего ей нужно? Колючий взгляд. Выражение превосходства. Почему она смотрит так неприлично долго?

Наконец пришел автобус. Все стали протискиваться ко входу. Эрика выкинула каштаны и невозмутимо вошла. Что она о себе воображает? Инга Ломарк постаралась войти последней.

Несколько минут спустя они покинули центр города и поехали по окраинам… Мимо территорий брошенных промышленных предприятий, гаражей с плоскими крышами, дачных участков и больших парковок у торговых, центров. Вскоре они выехали на шоссе, ведущее в хинтерланд. Надпись на большом щите у дороги гласила: «Здесь не место умирать». Но деревянные кресты и грязные мягкие игрушки в кювете говорили об обратном.

Справа – неудавшаяся попытка переделать старый железнодорожный вагон в американское бистро. На левой стороне – старый деревенский двор, там теперь ведут хозяйство приезжие. Горожане просто неисправимы. Не хотят понять, что эта местность держится на плаву лишь благодаря их импортированному энтузиазму, их восхищению строптивыми просторами и неоштукатуренными домами и даже неразговорчивостью местных жителей. В течение нескольких лет они вовсю стараются, постоянно жалуются, что у них нет чувства принадлежности к этой местности, а потом в какой-то момент до них доходит, что у них нет этого чувства, потому что здесь больше нет никакой принадлежности и никакого единства. Их не купить даже за экологически чистое молоко и культурные центры. Здесь не место умирать. Но и не место жить. Каждый занят своими проблемами. Аппарат искусственной вентиляции легких следует отключить. Прогресс медицины. А пациент-то хочет, чтобы в нем искусственно поддерживали жизнь? Так было с ее матерью, после того как ей удалили матку вместе с яичниками. Профилактически. Но о профилактике в ее случае говорить было уже поздно. Звуки, как в комнатном фонтане. Бурлящие аппараты. Писк мониторов. Каждые четверть часа измеряли пульс. Дерьмо стекало прямо в мешок. Удобно. Поглаживание рук, как на телеэкране. Но нужно же было что-то делать. Может, ей тоже подписать такую бумагу, такое волеизъявление? Как же это называется? Автобус свернул с главной улицы, нужно было сделать крюк – заехать в три деревни. Жемчужины, нанизанные на выложенную плитами, дорогу. Что угодно, только не украшения. Встречные машины вынуждены съезжать на обочину. Точно: последнее распоряжение пациента. Надо написать. Давно уже пора. Всякое может случиться. В ее-то возрасте. Ни в чем нельзя быть уверенным. Уверенным нельзя быть ни в чем.

У Эрики такая необычная впадинка на шее между покатыми плечами. Растрепанные волосы. Завитки над опущенным капюшоном. Кости под светлой кожей. На коже – вязь теней от листвы: нежные полосы сменяются муаровыми завитками. Вот она поднялась. Почему она встала? Все правильно, остановка. Последнее из трех селений, несколько домов у опушки леса. Во всяком случае, во всех живут. По крайней мере, на первый взгляд. Куры за дощатым забором. Осторожно, злая собака. Интересно, который дом ее? У нее есть братья и сестры? Она родом отсюда? Сошла только Эрика. Медленно побрела вниз по улице. Рюкзак висит на одном плече. Нарушение осанки гарантировано. А автобус уже поехал дальше. Повернул. Эрика исчезла из поля зрения.

По стеклу ползала молодая саранча, растопырив блестящие зеленые крылья. Туда-сюда, в поисках, выхода.

Инга уже много лет не ездила на школьном автобусе. Отсюда сверху все выглядело иначе, казалось почти красивым. Липы в аллее склоняются от обочин с потрескавшимся асфальтом к середине улицы. Поля под паром и кротовые норы. Рвы и проложенные в них трубы. Кроны деревьев, полные гнезд омелы.

На влажных лугах – серые березы, не пережившие последнего половодья. Дырявая сетка-рабица перед опустевшими стойлами и. сараями, из гофрированной стали. Железнодорожный переезд без шлагбаума, новое железнодорожное полотно для. старых рельсов. На черной развороченной земле одного из пастбищ – коровы голштинской породы. Вдали блестят силосные башни. Несколько чаек расселись на пашне, перепутав ее с морем. Время от времени через поля идет гудронированная дорожка к одному из дальних дворов. Лужи в глубоких тракторных колеях, горы автомобильных шин, старые ямы для навозной жижи, заброшенные мусорохранилища. Неприбранный ландшафт, обрабатываемый техникой, мозаика монокультур. Рыхление почвы. Регулирование водного режима. Внесение удобрений. Кормовые растения и сельскохозяйственные животные. Животноводство и растениеводство. Предписанное обобществление организмов с целью повышения производительности. Природы больше нет. Ландшафт давно окультурен. Долговязые тополя на деревенской спортплощадке. Пруд, обсаженный самшитом. Булыжная мостовая. Добро пожаловать домой. Автобус остановился.

На остановке, как всегда, несколько подростков, убивают время. Хамство, курение, алкоголь. Неудивительно, что в Дарвиновку никто из них не попал. Не попал к ней на занятия. Асфальт весь заплеван. У мальчиков в этом возрасте, очевидно, особое отношение к своей слюне. Это ведь тоже телесный сок.

В универсаме с недавних пор расположилась фирма по организации переездов. «По всей Германии!» Буквы были приклеены к стеклу витрины. С восклицательным знаком. На парковке – ярко-желтые грузовики, огромные, в каждый поместится весь домашний скарб. Жизнь в грузовике. Сегодня можно без проблем забрать с собой все. Только вот куда? Она останется здесь.

За сеткой-рабицей располагался участок, на котором раньше стоял деревенский дом и сарай, сгоревший ровно через год после того, как врач-дерматолог из Зауэрданда изрядно потратился, на капитальный ремонт. На спортплощадке – небольшая сцена для проведения праздников и вручения наград. Красные знамена. Аромат сирени. Боквурст и пиво. Бургомистерша обращается к народу. Из-за грамоты видна ее огромная грудь. Крепкое рукопожатие. При таком бюсте объятия были все равно невозможны. Сильный молодняк. Детей куры не клюют. Футбольный матч, вечер, проведенный вместе с бригадой. Ордена для взрослых, значки для детей. Ударники труда. Золотой номер дома на только что побеленном известью фасаде. Все на улицу, праздновать Первомай! Одну зиму Клаудия дружила с дочерью бургомистерши, бледной, тихой девочкой. Пока не раздробила ей пястную кость осколком льда, когда они строили иглу. Клаудия рассказывала, что в спальне у них висят сплошь фотографии женщин с большой грудью. Удивительно, что она ей вообще об этом рассказала! Муж бургомистерши работал водителем на зернохранилище. Настоящий амбал. Бургомистерша заявилась сразу с рентгеновским снимком. Хотя там была всего лишь трещина. Такое с детьми случается. Они тогда еще жили в новостройке. Две с половиной комнаты с печным, отоплением. А вот оттуда, из будки, рядом с маленькой сценой, давали, сирену. Раз в неделю, сразу после дневного сна. И все каждый раз пугались, хотя вроде бы должны, были уже привыкнуть. Протяжные завывания. Каждую субботу в двенадцать. Каждый раз ощущение ужаса и нехорошее чувство, что царит мир. Потому что мир не был чем-то само собой разумеющимся. Ввиду угрозы войны, о которой постоянно напоминали. А потом оказывалось, что это опять учебная тревога. На всякий пожарный. А ты разве не за мир? В девяностые будку убрали. И вместе с ней исчезло ощущение собственного присутствия здесь и сейчас. Ощущение, что ты живой. Что прошла еще неделя.

Деревня разделилась. Оставшиеся местные заняли центр, приезжие селились по краям… Там. стоит и их. дом. Вряд ли он заслуживает этого наименования. Денег хватило только на картонную коробку, которую с помощью бульдозера и трактора за пару дней собрали из отдельных частей. Странно: сначала всю жизнь ждешь, когда проведут телефон. А потом за три дня получаешь дом. Стены тонкие. Когда спускаешься по лестнице, шаги отдаются даже в подвале. Но во всяком случае, отсюда открывается прекрасный вид на поле. Фасад увит плющом. Убежище для колонии воробьев. Стоит только хлопнуть в ладоши, и они стремительно вылетают.

Кто-то окликнул?

Ну конечно же, Ганс. Он всегда чует гостей. А для него гость – каждый, кто проходит мимо забора. Он как раз вышел из теплицы, которую смастерил из выброшенных оконных рам. В руках – ветка помидоров. Шаркающая походка. Нечем заняться, как всегда.