Марек Краевский - Реки Гадеса[(неполный перевод)]

• Название: Реки Гадеса[(неполный перевод)]
• Автор: Марек Краевский
• Издательство: znak
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2012

Вроцлав, 1946. Настала послевоенная эпоха и теперь известный бывший комиссар львовской криминальной полиции Эдвард Попельский вынужден скрываться от Управления Безопасности ПНР.

Но теперь, уже здесь во Вроцлаве похищена маленькая девочка — дочь всемогущего начальника Управления Безопасности города, и таинственно повторяется сценарий тринадцатилетней давности, когда тоже была похищена дочка одного из "королей" преступного мира Львова.

Попельский лицом к лицу с врагом из прошлого.

Только вместе с Эберхардом Moком он может завершить до сих пор необъяснимым дело.

---

Так было именно в северном районе Клечков. Здесь, утренний свет передвигался по уцелевшим каменным домам, в которых теперь будильники поднимали на ноги людей втиснутых в железо кроватей и лежащих на изгаженных клопами матрасах.

Здесь удлинялись тени деревьев растущих на Набережной Конрада — Корженевского, здесь лучи согревали глазурованные желтоватые кирпичи психиатрической больницы и красные тюремные стены.

На рассвете началась утреннее движение. Люди, толпящихся на трамвайной остановке на Требницкой, рабочие утренней смены, спешащие на работу в электрической станции при Лёвецка, торговцы, выныривающие со своими возками из улиц окружавший "малый шабэрпляц" при Вокзале Надодринском — все они готовились к каждодневному зною и вглядывались с неохотой в безжалостный спектакль Вроцлавского утра. Они желали, чтобы продолжалась ночь и чтобы могли, еще поспать утром, не хотели давиться в переполненных трамваях, ходить по каньонам мусора, вдыхать смердящий дым, вьющийся над землей и приносящий трупную вонь подвалов.

Леокадия Тхожницкая много отдала бы, чтобы мочь наблюдать утренний пейзаж разрушенного города — отломанные балки, откосы руин, висящие крылья окон — и что-либо еще, чем небольшой треугольный двор тюрьмы при Клечковской. Зарешеченное окно позволило ей только узреть несколько десятков красных кирпичей стены и два окна одного из зданий тюрьмы. Знала, что если бы изменила надежный секрет, если бы передала одну информацию, все это чтобы изменилось, и ее глаза насладились бы красивыми видами и пейзажами.

Встала и, лавируя среди двух спящих на полу сокамерниц, подошла к ведру стоящему в углу камеры. Приподняла закрывающую его крышку. Сотрясла её дрожь отвращения.

Металлический звук, хотя тихий, разбудил малолетнюю проститутку Фелю. Девушка отгребла стручки волос, изо лба внимательно наблюдая за Леокадией. Ее улыбка была щербатой, ее губы окровавлены, ее взгляд полон ненависти. Ненавидела Леокадию всю силой классовой презрительности. Следила за каждым ее движением, слушала каждое ее слово — а все ради того, чтобы отыскать еще какую-то слабость "графини", так к Леокадии иронично обращалась. Если бы только высмотрела или услышала важное что-то, о чем могла чтобы донести власти! То, что до сих пор передала о Тхожницкой, разумеется — хорошо поставило к Фели следователей и сделало возможным ей даже сытые ужины время от времени. Было это, однако маловато, чтобы власть любезно позволила ей вернуться к прежнему миру. Если бы только могла сказать о Леокадии что-то, в самом деле, существенное, чем чтобы её следователи сломали! Тогда наступил бы для Фели день свободы и вышла бы снова на улицу Шумную, где в дрянном платьице и с цветками в волосах выпячивала бы свои бедра в сторону каждого проходящего мужчины.

Феля не отдавала себе отчет о том что, что подозрительность и интуиция Леокадии были начеку. Эта сразу же приметила предательницу и надевала перед нею два маски — играла роль или надменной леди с непроницаемым лицом, или мягкой и снисходительной госпоже желающей высокоморальными беседами привести падшую девушку на дорогу добродетели. Продолжалось это несколько дней, и тюремная реальность безжалостно лишила Леокадию обеих масок, и обнажило ее слабость — необузданное отвращение, с которым реагировала на мерзость повседневной жизни в отвретительных условиях. Когда проститутка Фелька, широко раскорячившись над ведром, наполняла зловонием воздух камеры, и когда из больных ушей Стефании, лоточницы из Серых Рядов делившей с Леокадией сенник, всплывал гной, и когда на стену выползали тараканы, а на бельё — вши, тогда уста Леокадии морщились безотчетно, и кожа болезненно напрягалась на ее скулах.

Эту гримасу отвращения Фелька заметила у Леокадии через несколько дней после её пребывания под арестом. Решила тотчас же донести о своем наблюдении поручику Артуру Вайхэндлерову. При ближайшей оказии, во время сытного ужина в его кабинете поведала ему о неприязненных реакциях у сокамерницы на вонь, насекомых и выделения. В то время, когда Фелька с огромным аппетитом поглощала кровяную колбасу и квашеные огурцы, поручик задавался вопросом о практическом применении полученной информации. Когда Фелька сёрбала чай, объявил ей с улыбкой, что теперь очередное нужное известие, может кардинально изменить ее судьбу и добавил, что народная власть может отступить от обычной суровости наказаний и прикроет глаза на постыдную «практику панны Фелиции». Взмахом руки отправил полную надежд доносчицу, составил план дальнейших допросов и выслал его своему начальнику, руководителю Вроцлавского Учреждения госбезопасности, полковнику Пляцыду Бжозовскому.

Начальник одобрил методы Вайхэндлера и тот на следующий день приступил к решительным действиям. Вначале шестидесятичетырёхлетней Леокадии Тхожницкой побрили голову. Густые волосы, которые — несмотря на ее возраст — практически сохранили свой натуральный цвет, были собраны и подожжены, а она сама, придавленная к пепелищу тяжелой рукой жирной охранницы, задыхалась от смрада корчащихся и трещащих в огне волос. Потом охранницы содрали с неё элегантный довоенный костюм, в котором её арестовывали, и раздели женщину догола. Бросили ей завшивленные и пропитанные потом лохмотья, которые раньше носила одна заключенная, которая ополоумила и в течение нескольких недель ходила под себя.

Когда Леокадия отказалась от жесткого от фекалий белья, в камеру вошел поручик Вонйхэндлер и ударил её впервые. Она упала, а он склонился над лежащую женщиной и потушил папиросу на ей бритой голове. На его приказ два мужчины внесли в камеру допросов большое зеркало. «Убовец» брезгливо поднял оглушенную Леокадию с пола, посадил её перед зеркалом, встал за ней и тихим, мягким голосом спросил о местопребывании ее кузена Эдуарда Попельского, по псевдониму Циклоп, бывшего комиссара реакционной санационной Государственной Полиции и узурпировавшего себе офицерское звание в партизанской Армии Крайовей.

Сажал её перед зеркалом в течение очередных двух месяцев и изменявшимся тоном — от мягкого шепота к грубому реву — упрямо повторял этот вопрос, и Леокадия Тхожницкая, стараясь не смотреть в свое отражение, чтобы не видеть поступающей дегенерации своего истязаемого тела, отвечала неизменно, что местопребывание Попельского ей неизвестно. Говорила это сильным голосом, когда ей еще на это хватало сил, вскрикивала это в боли и в ненависти, когда Вонйхэндлер гасил очередное папиросу на ее черепе, лепетала это бессмысленно, когда по ее лицу лилось содержимое ночного горшка, выплеснутое палачом.

Шептала этот ответ, стоя ночами на одной ноге, всматриваясь по приказу «убовца» в светящую лампочку, бормотала это заверение, когда её вносили в камеру и бросали на перегнивший сенник рядом с больной, равнодушной к всему связной Варшавского восстания и проституткой, отрыгивавшей громко после званого ужина.

"Место пребывания Попельского мне неизвестно". Шептала это и продолжала повторять как утреннею молитву и сегодня рано, когда приподнялась с охожего ведра, закрыв его крышкой. Через несколько секунд из коридора донеслись более громкие звуки. Грохот в двери камер и вопли охранниц провозглашали начало нового дня.

Фелька лениво встала, потянулась и почесала в паху, Стефания протерла глаза и начала укладывать в углу сенники, а Леокадия поковыляла под окно, села на корточки и взглянула на свои опухшие колена. Ни одна из заключенных не сказала другой «добрый день». Фелька — так как требовала, чтобы это ей первой говорили, Стефания — потому, что считала что это пожелание является в казематах УБ лишенным смысла, и Леокадия — потому что хотела приветствовать только Стефанию, которая все равно ничего не услышала из-за её абсцесса ушей.

Дверь камеры открылась с грохотом. Вошла через нее толстая вахтерша прозванная заключенными "свиноматкой". Встала в двери, ладони сжала в кулаке и вбила их в свои могучие бедра, опоясанные широким военным поясом. Беззвучно оглядела заключенных. Вдруг подняла голову, и ее угловатый подбородок, покрытый несколькими жесткими волками, указал на Леокадию.

Тхожницкая поднялась навытяжку.

Звеньевая Альфреда Зависьлян протиснулась между фрамугой дверей и «Свиноматкой». Стройная сорокалетняя крашеная блондинка в идеально скроенной форме качнула пальцем. Леокадия сжав зубы подошла к ней, сохраняя предписываемое вертикально выпрямленное положение. Не позволяла себе хромать, чтобы облегчить боль в опухших коленях. Альфреда Зависьлян улыбнулась дружески Леокадии.

— Слушай, старая сука, — сказала она, обвивая заключенную вонью цветочных духов. — Мы уже перестаем быть снисходительными к тебе. Ждет тебя сам начальник. Если ему ты не скажешь того, что хочет, ты пойдешь в специальную комнату. Это помещение темное и настолько низкое, что ты будешь вынуждена сидеть там на полу.