Джо Питерс - Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

• Название: Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство
• Автор: Джо Питерс
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-386-0406

Малыш Джо твердо был уверен только в одном: папа любит его больше всех на свете. А еще он знал, что папа всегда защитит и обязательно спасет его от побоев той, которая его родила, которая, казалось, должна была его любить и которая его так ненавидит.

Но однажды наступил самый страшный день в его жизни: папы не стало. Джо всецело оказался во власти матери. А та превратила жизнь сына в настоящий ад. Так – изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, она мстила собственному, ни в чем не повинному ребенку за свою изуродованную женскую судьбу.

Мать провела Джо через все круги ада. И только когда ему исполнилось шестнадцать, юноша сумел вырваться из ее цепких рук. Ему хватило мужества уйти из дома, наладить свою жизнь, найти любовь, родить детей и написать эту страшную в своей правде книгу. Джо Питерс сделал это для того, чтобы другие дети избежали мук, выпавших на его долю.

Перевод: М. Яблоков

---

– Эй, ты в порядке, приятель? – спросил меня Уолли так, как часто спрашивал потом, утешительно обнимая меня, когда никто не видел, и я благодарно кивал, хотя был совсем не в порядке. Я чувствовал, что он хоть немного понимает, что мне приходилось переживать, и мне хотелось, чтобы в доме жили только он, я и малыши.

Мне было всего пять лет, и я не понимал, что такое смерть, пока не сказали, что папа умер. Мэри говорила о рае, но мама сказала, что он попал в ад. До этого мне не приходилось думать о таких вещах. И мое знакомство с ними произошло, когда я узнал, что единственный человек, которого я любил больше всех на свете, ушел из жизни навсегда; что я больше никогда не увижу его снова, не поговорю с ним, не спрошу о чем-нибудь и не спрячусь за его длинными ногами. Меня словно ударили огромной кувалдой, мое мучение было таким огромным, что втоптало меня в землю.

Иногда Уолли пытался исправить положение, серьезно объясняя мне что-то шепотом, когда был уверен, что мамы не было дома.

– Не слушай маму, – говорил он почти беззвучно, – она ошибается. Твой папа попал в рай, не в ад.

Я хотел ему верить, но сомневался: вдруг он просто пытается меня поддержать, а мама говорит правду? В конце концов, она была взрослой, размышлял я, и была моей мамой, зачем ей врать мне о чем-то настолько важном? Все потеряло смысл.

Мама держала дом в безукоризненной чистоте. Она убирала и мыла все с утра до вечера, как одержимая. Это был образцовый дом, хотя вряд ли кому-то, кроме нее самой и детей, разрешали переступать порог. Никто из нас не рисковал устроить хоть малейший беспорядок, потому что это могло привести к взрыву ярости. Кроме пьянства и побоев, уборка была единственным маминым занятием. Она как будто пыталась контролировать каждый предмет и каждую пылинку в своем маленьком королевстве. Каждое утро она вставала в полшестого, подметала дорожки вокруг дома и пылесосила каждую комнату, где и так не было ни пылинки. Полотенца в ванной висели в определенной последовательности, и даже кусок мыла около раковины располагался под определенным углом.

Никому не разрешалось сидеть в кресле или на канапе, чтобы не задели подушки; нам всем приходилось сидеть на полу. Прежде чем лечь спать, мама расставляла тарелки для завтрака: каждую на свое место и с точно отмеренной порцией хлопьев в ней. Безупречная чистота дома способствовала созданию образа превосходной матери в глазах любого представителя закона или органов опеки. Если она так хорошо следит за домом, рассуждали они, то о детях она должна заботиться с такой же страстью и отдачей.

Если мои непреодолимые горе и гнев начинали извергаться подобно вулкану и я разбрасывал по комнате чашки и тарелки или бросался на своих братьев, кусаясь и пинаясь, быстро приходила мама. Наличие в доме взволнованного пятилетнего ребенка, крушащего все вокруг в приступе ярости, она не смогла бы вынести и под страхом смерти. Меня нужно было подчинить своему влиянию немедленно и безвозвратно, чтобы я подчинялся ей так же слепо и охотно, как остальные. Мать даже не пыталась объяснить мне, используя любовь и поддержку, то есть как большинство матерей решают такие проблемы; она пыталась сломить мой дух любым доступным способом и не утруждала себя выяснениями, что меня мучает, не собиралась помочь мне пережить шок и боль, поражающие каждую клетку моего тела.

Чтобы получить результаты немедленно, в первую очередь нужно было изолировать меня от внешнего мира, от любого, кто мог бы не согласиться с ее методами и проявить сочувствие ко мне, а не к ней. В первые дни папины родственники приходили в надежде повидать меня и посмотреть, как мне живется, но мать не впустила их и не дала со мной увидеться. Она хотела оградить себя от любопытства окружающих, чтобы никто не узнал, что на самом деле происходит в ее доме, в ее маленьком королевстве, где она правила железной рукой. Если кто-то приходил и стучал в дверь, она приказывала покинуть частную собственность, осыпая всех угрозами и ругательствами.

– Убирайтесь на хрен! – кричала она им в лицо. – Или я вызову полицию. Убирайтесь к черту!

Она всегда ненавидела родственников отца, особенно тетю Мелиссу, и теперь, когда он был мертв, считала, что они суют нос не в свое дело и терпеть их, выслушивая советы по воспитанию детей, ни к чему. Раз уж я ее сын, их абсолютно не касается, как со мной обращаются в ее доме. Но я был не просто ее сыном; я стал ее собственностью после смерти папы, только ее, и жил, чтобы исполнять ее волю.

Через несколько дней моего пребывания в этом доме, мне сказали, что носить я могу только нижнее белье, потому что я «не заслужил» одежду. Если я отказывался подчиняться какому-нибудь приказу матери, меня жестоко наказывали, так что я быстро научился делать то, что она говорит.

Я мог пользоваться ванной только с ее разрешения, так что вскоре я стал грязным и нечесаным, в противоположность безукоризненной чистоте остального дома. И из-за того, что я стал таким грязным, мне не разрешали пользоваться какой-либо посудой, чтобы я не перенес свои бактерии и микробы на других.

– Ты получил в наследство от своего гребаного мерзкого папаши «грязную болезнь», – сказала мне мама. – Не хочу, чтобы ты заразил остальных.

Если ты маленький мальчик, ты веришь всему, что говорит мама, так что я все принимал за совершенную правду, что я почему-то хуже других. То, что я – собака семьи, домашний питомец, стало дежурной шуткой, и как-то на Рождество мне подарили металлическую миску, какую обычно покупают собакам. Они радостно смеялись собственной остроумной шутке, когда отдавали миску мне, как будто я специально был создан или попал в этот дом, чтобы развлекать их. Все постоянно придумывали новые способы развлечься за мой счет, например, предложить еду в миске, а потом вывалить ее на меня, или плюнуть в еду, а потом заставить меня съесть все до конца. Они называли меня Вонючий Гав и притворялись, что я – настоящий пес.

Я знаю, что пахло от меня ужасно, в основном из-за того, что я непреднамеренно писался, когда меня охватывал страх, и я терял контроль над своим телом. Если бы мне разрешали хоть иногда пользоваться ванной, дом бы не пропах мной и они бы не относились ко мне с таким отвращением.

Время шло, и мной овладевали шок, страх и отчаяние, иногда не дававшие произнести ни слова. Мне хотелось сказать о множестве вещей, но, когда я пытался говорить, мышцы в моем горле словно застывали, отказываясь подчиняться мне и заставляя заикаться и запинаться при попытке выдавить из себя хоть слово. Как будто кто-то душил меня, заставляя молчать. А я мог думать только об отце. У меня перед глазами стоял его образ, объятый пламенем, а в ушах снова и снова звучали мамины слова. Я пытался сказать «Я хочу увидеть папу», хотя знал, что за этим вопросом последуют новые побои, но, как бы я ни старался, язык больше меня не слушался. Уолли первый заметил, что я заикаюсь.

– Я волнуюсь за Джо, – сказал он маме.

– Что, черт возьми, теперь с ним не так? – спросила она.

– Он не разговаривает.

– Наверно, простудился, горло болит, – сказала она. – Все в порядке.

С каждым днем я заикался все сильнее и сильнее. К концу недели мой мозг окончательно потерял контроль над голосом, и я онемел, не в состоянии произнести даже такие простые слова, как «да», «нет» или «помоги». Мама сначала думала, что я просто дурачусь и специально создаю проблемы, но, в конце концов, признала, что Уолли прав, и согласилась отвести меня к врачу. Сидя в приемной, она рассказала доктору мою историю, добавляя необходимую трагедию и пафос, чтобы показать, что она страдает больше всех, потеряв мужа и в одиночку воспитывая шестерых детей.

– Все произошло на глазах у бедного малыша, – сказала мать доктору срывающимся голосом, притворяясь, что едва может сдержать слезы. – Он видел, как любимый папочка сгорает у него на глазах, всего несколько недель назад. Они были так близки, для малыша это такой удар.

Врач осмотрел меня, выслушал ее рассказ и потом объяснил, что, по его мнению, могло произойти.

– Я думаю, Джо онемел от пережитого потрясения, – мягко сказал он.

Очевидно, доктор беспокоился о чувствах матери не меньше, чем о том, что случилось со мной.

– Уильям был таким замечательным мужем и отцом, – снова начала мать. – Это трагедия для всей семьи, но особенно для Джо. А теперь мой малыш еще и потерял дар речи. Когда он оправится от потрясения? Сколько еще он будет не в состоянии разговаривать?

– Это может быть кратковременным состоянием, – неуверенно сказал врач. Он был явно сбит с толку. – Или продолжаться довольно долго. Посмотрим, как будут развиваться события.

Когда мы выходили из кабинета, до мамы уже дошло, что я действительно онемел, а не притворялся. Ее порядком раздражало, что нелюбимый сын снова причиняет беспокойства и пытается привлечь к себе внимание, но подозреваю, что на подсознательном уровне она уже оценила открывающиеся перед ней возможности, даже на этом этапе. Если я не мог говорить, то и рассказать никому ничего не мог.