Вячеслав Харченко - Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов

• Название: Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов
• Автор: Вячеслав Харченко
• Жанр: Русское современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-386-0291

Бывают шпроты маленькие, обычные, а бывают большие, с ладонь. Я всегда покупал обычные шпроты, но тут увидел банку шпрот с надписью «Большие шпроты» и купил их из любопытства. Дома мы с женой открыли банку, отрезали бородинского хлеба и стали большие шпроты накладывать на хлеб. По одной большой шпротине на большой кусок бородинского хлеба. Стали засовывать в рот большие куски и старались все прожевать. Когда мы долго жевали, то поняли, что большие шпроты характерного дымного запаха не имеют. Наверное, большие толстые шпроты в обычной технологии не смогли также хорошо пропитаться дымом, как маленькие. Жена выплюнула большую шпротину на пол со словами: «Какая гадость», – и ее стащил серый британский кот Тюфик. Я же сосредоточился и все прожевал до конца, но не скажу, что этот процесс принес мне удовольствие. Теперь я никогда не покупаю большие шпроты, а только маленькие.

---

Потом он все-таки написал (правда, не с первой попытки) нужную картину, и от него отстали, хотя и вызывал следователь в отдел, и много читал смешного, и предъявлял обвинения, но прилюдно каяться не пришлось, повезло.

В последние дни Прохора Прохоровича я часто с Павликом бывал у него. Старик хорохорился, крепился, но ворчал: «Смотри, Славка, ждут подлецы моей смерти, чтобы подороже картины продать. Но я научился смеяться». И Прохор Прохорович брал со стола в охапку маркеры и на чистом холсте рисовал жменей каляку-маляку, подписывая «Прохор Прохорович»: «Это, Славка, моя месть. Пусть теперь до конца веков гадают, что имел в виду гений».

Недавно, прогуливаясь по Арбату, я листал альбом «Живопись, устремленная к Богу. Нераскрытые тайны мастера», где культовый нынче критик на полном серьезе что-то там нашел (страниц на триста пятьдесят) в мазне Прошки.

Царствие тебе Небесное Прохор Прохорович, Царствие Небесное!

Народный акын

Маленький N-ский народ, как и все народы нашей страны в то время, обязан был поставлять по разнарядке ученых и культурных деятелей, например музыкантов или философов. И если с инженерами что-то еще можно было устроить, то с поэтами все-таки выходило не всегда, и к ним прикрепляли хороших переводчиков, обладающих литературным вкусом.

Зачастую именно от их мастерства зависело будущее назначенного архитектора человеческих душ. Я не открою секрета, если скажу, что одного великого N-ского стихотворца, Р. Г., создал его переводчик Л. (из старого, чудом уцелевшего дворянского рода), сохранившийся со времен Ахматовой и Мандельштама и не раз с ними чай пивший.

Но подопечный, конечно, веровал в иное, и когда они ехали с Л. по горной дороге в пицундский санаторий, Р. Г., заметив стаю уток, произнес:

– Сматры, Вано, косяк – как штопор в небо! Вах, вах, какой образ! Дарю!

Первый полет «Бурана»

В первый полет «Буран» улетел в сторону моря, а я, когда прочитал об этом в газете, сразу подумал: «Что ему делать в стороне моря?» Так, раздумывая и куря, я дошел до работы, встретил Матвеича и спросил: «Может, „Буран“ полетел не туда, а все сказали, что в сторону моря?»

Матвеич улыбнулся и ответил: «Улетел „Буран“ туда, но квартальной премии не будет».

Неведомая травка

Двенадцать лет

В это утро от бабы Нюры ко мне прибежал ее мелкий и сопливый внучатый племянник, который, кривляясь и гримасничая, передал мне просьбу к ней зайти. Я и так знал, что он может сказать, так как воззвания бабки Нюры о подготовке могилы к ее скорой смерти уже окончательно всех родственников, и в том числе меня, задолбали.

Наша семейная могила находится возле егорьевской церкви, и лежат там двадцать четыре человека, начиная с конца девятнадцатого века, один на одном в шесть рядов.

Последнего, деда Леонида, похоронили два года назад, и когда крайний четвертый холмик вскрывали, просто положили новый гроб на полуистлевший гроб полковника в отставке Прокопия Авдеича – сводного брата бабушки по матери.

Самое смешное, что и другие три холмика за оградой тоже не так давно тревожили: Лидию Михайловну клали на одиннадцатидневного Егорку, ее сестру – на прабабушку Евдокию, а Сергея Митрича, хотя и должны были класть за кладбищенской оградой (самоубиенный он), все равно положили в оградку общую, так как решили этот факт от отца Викентия скрыть.

Отец Викентий, узнав об этом, на перенос не решился, но злобу на семью затаил конкретную: на все просьбы разрешить бабе Нюре лечь сверху, седьмым рядом, давал твердый отказ, руководствуясь православными канонами, позволяющими такое лишь через двенадцать лет после смерти того, на кого кладут. А у нас самый давний (восемь лет) в верхнем ряду – этот вот Сергей Митрич.

Раз за разом отказывая, отец Викентий к тому же посмеивался: «Придется бабке еще лет пять пожить».

Баба Нюра на родню из-за этого набычилась и шипела: «Вот вашего Сереженьку и при жизни больше любили, всегда ему все лучшее доставалось, а мне и помереть не дают по-человечески. Не буду я лежать отдельно ни при каких обстоятельствах, несите меня куда всех носите, а вашего отца Викентия, фашиста, надо расстрелять – Селезневым почему-то разрешил, а Сарвилиным не разрешает, морда поповская».

Поповская морда от взяток отказывалась, угрозам не поддавалась, а расколол я ее, лишь уличив в нарушении Великого поста и пригрозив все рассказать прихожанам.

«Ладно, Славик, твоя взяла, – сказал тогда Викентий, – положу я вашу злопыхательницу через восемь лет, положу, пусть помирает спокойно».

Поэтому от прибежавшего племянника я ждал сообщения о смерти бабы Нюры, но он сообщил, что внезапно от инфаркта скончался ее семидесятидвухлетний сын, вполне еще здоровый молодой человек, вот как бывает.

Что было дальше – понятно. Похоронили сверху его, отец Викентий ржал, а бабе Нюре пришлось жить еще двенадцать лет.

Неведомая травка

В четверг я попал в баню почти что случайно, так как сам хожу по субботам, но в честь большого праздника (ноябрьского) решил сходить в день будний, потому что на него выпал выходной.

В бане атмосфера царила накаленная. Перемешались и четверговые, и пятничные, и субботние.

Пятничные и субботние кричали: «Подкидывай, подкидывай, делай пожестче». Пожестче – это когда уши заворачиваются, только лежать на полу и можешь.

А четверговые, все как на подбор дедки лет под семьдесят, вопили: «Это вы идите в свои пятницы и субботы и там командуйте, а у нас Валерий Палыч главный, вот его и слушайтесь, он зла не сотворит».

Валерий Палыч – сморчок сморчком. На улице увидишь – пройдешь или затопчешь по неведению, а тут главный шаман.

Загонит человек сорок на лавки, устроит парное молоко, запах микстурный напустит. Сам стоит в центре вениками размахивает, каждому в нос сует, заставляет нюхать – пятничные и субботние мерзнут, а четверговые от неведомого аромата веников балду ловят похлеще, чем от конопли.

Что-то он в веники добавлял такое. То ли траву особую, то ли лист неизвестный, от чего до печенок пробирало. Чудно.

На это шаманство чародейное сбегались дедки со всех банных щелей, стоило лишь Палычу свистнуть (и безногие, и безрукие, и безглазые).

А когда пятничные и субботние захотели революцию совершить, чтобы сделать пожестче, то убогие дедки им так шайками вломили, что все хотение отбили.

Но самые чудеса начались дома. Пёрло меня с трех дня до пяти утра каждые полтора часа так, что под конец жена взмолилась и потребовала объяснений в угрожающей форме. Вот так-то.

Недавно я узнал, что Валерия Павловича не стало. Скончался он и унес с собой тайну неведомой травы. Говорят, что в процессии за его гробом шло дедков люблинских человек триста, а старух – просто немерено. На каждого дедка (включая безногих, безруких и безглазых) по три или четыре.

Последняя надежда 1998 года

– А я с Б. разговаривала, – сказала мне жена и взяла многозначительную паузу.

– О!.. – проокал я в ответ.

– Знаешь, Б. меня спрашивал, правда ли, что ты лучший журналист Москвы, победитель конкурса «Последняя надежда 1998 года», а сам Фил Донахью, когда прилетал в Москву, с трапа потребовал тебя и ты его не принял.

– О, о!.. – дважды проокал я.

– Б. также интересовался твоим переводом «Витязя в тигровой шкуре» на суахили в адаптации для свисто-щелкающих диалектов и был абсолютно уверен, что ты fluent спикаешь на 37 языках.

– О, о, о!..

– А еще мне поведали, милый, что ты однажды за ночь лишил невинности тринадцать девственниц, обесчестил семерых мальчиков, завалил трех работников милиции и не пожалел молочного медвежонка.

– Дорогая, а Б. случайно с Г. не общался?

– Да, милый, Б случайно с Г. общался.

– Дорогая, а Г. для Б. пел, играл, танцевал, рисовал, стихи читал?

– Да, милый, Г. для Б. пел, играл, танцевал, рисовал, стихи читал.

– О, о, о, о!.. – четырежды проокал я. – Безусловно, я лучший журналист Москвы, победитель конкурса «Последняя надежда 1998 года», сам Фил Донахью, когда прилетал в Москву, с трапа потребовал меня и я его не принял, это мой перевод «Витязя в тигровой шкуре» на суахили в адаптации для свисто-щелкающих диалектов, это я fluent спикаю на 37 языках, и уж тем более я однажды за ночь лишил невинности тринадцать девственниц, обесчестил семерых мальчиков, завалил трех работников милиции и не пожалел молочного медвежонка.

– О, о, о, о, о, о, о, о!.. – восемь раз проокала жена.

Как Д. М. покарал Д. В

У Д. В. замечательные стихи, кое-что я помню, а жена просто половину наизусть знает. Но Д. В. дошел до того, что эпиграфы на себя берет из себя, а Д. М. об этом не знал и выучил перед декламацией (он очень мило стихи декламирует) стихи Д. В. без эпиграфов (которые сам же Д. В. и придумал.).

Жена возмущалась Д. М.: «Как ты смел, как ты смел – это же литература!»