Ян Козак - Адам и Ева

• Название: Адам и Ева
• Автор: Ян Козак
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Действие романа известного чешского писателя Яна Козака происходит в местечке у исторической горы Ржип, где, по преданию, легендарный родоначальник чешского народа — Чех — завещал своим потомкам превратить чешскую землю в страну изобилия. Герои романа — садоводы Адам и Ева — стремятся воплотить в жизнь этот завет. Во взаимоотношениях супругов, в их увлеченности трудом, творческим и самоотверженным, в их служении людям проявляются черты человека нового, социалистического общества.

---

Очнулся я неожиданно. Тело онемело. Левая рука затекла, щеку саднило от вмятин, оставленных травой. Приоткрываю веки и, сощурясь, гляжу на ореховое дерево. Его тень сливается с подкрадывающимися сумерками. Настроение мрачное, усталость дает себя знать…

Стареешь, Адам… Вот и брюшко наросло, и спина согнулась, и волосы редеют. Иной раз сказывается артрит в суставах, костях или в боку; ломит локти и сводит пальцы, то там заболит, то здесь кольнет. Я заранее определяю перемену погоды, а для садовода это неплохо. (Руки у меня еще крепкие, мозг живой, и фантазия не увяла, еще питают ее здоровые соки. Но силы все-таки убывают, ничего не попишешь.)

Припоминаю все свои недуги, которые порой мучат меня, но тут надо мной раздается знакомый голос:

— Довольно валяться, соня. Очнулся наконец?

Ева. Села рядом.

— Как видно, ты снова посовещался с бутылочкой. Не хватит ли? — усмехается она.

— Охотно пригласил бы и тебя, посовещались бы вместе, но, как видишь, родник иссяк. Бутыль пуста, — со вздохом признаюсь я.

— А что ты, собственно, тут делаешь?

— Размышляю.

— Это я слышала. Храпишь на всю округу. Я уж полчаса сижу тут, а тебе и невдомек.

— Чего же ты меня не разбудила?

— Не хотела мешать. Я тоже не терплю, когда мне мешают размышлять, — усмехается она. — Даже больше скажу, я нисколько не удивляюсь. За эти два дня досталось тебе на орехи, а? Так что заслужил право на раздумье. Я тебе не помешаю?

— Мне не хватало тебя. Я тебя ждал.

— Ладно, не выдумывай.

Она не поверила, но теперь мне кажется, что так оно и было. Я вдруг замечаю, что Ева надела выходное платье. На ней костюм из искусственной замши цвета голубиного яйца, и он очень ей к лицу. Оттеняет смуглую кожу и черные, с матовым отливом волосы. Ева сидит рядом, о чем-то думает, положив руки на колени.

— Чего это ты такая нарядная?

— Ходила за покупками. К тому же… — она смолкла и в нерешительности добавила: —…у тебя ведь все еще праздник. Твой пройдоха-приятель отчалил, вот я и подумала, что ты скоро вернешься.

Немного погодя, словно желая скрыть, что принарядилась она ради меня, Ева добавила:

— Да и еще какой-нибудь поздравитель может заявиться. Знаешь, сколько их тут уже перебывало…

— А кто после обеда заходил?

— Тебя тут все искали… Звонили по телефону, но я говорила, что тебя нет. И в общем ни разу не обманула. Дома тебя не было.

— Пожалуй, пора возвращаться. — Я зевнул и потянулся.

— Не торопись, — остановила Ева. — Луция знает, где мы.

— Слушай, — вдруг припомнил я. — Ты ведь мне так и не сказала, как тебе понравился ее подарок.

У меня при этом воспоминании сразу стало радостно на сердце. Луция, милая моя девчушка, на день рождения подарила мне чудный изразец. А на нем — Ева. Ее профиль, обрамленный прядями волос и воткнутыми в них розовыми персиковыми цветками. Изображение не слишком удачное, но узнать, что это Ева, все-таки можно. Я, признаюсь, увидев барельеф, схватил Луцию в объятья и так стиснул, что чуть кости не переломал.

— Неужели у меня такой острый нос? — спросила Ева, сделав при этом гримасу, будто втягивает воздух. Ни на секунду не забывает, что она женщина. Вечная Ева.

— Тебе не нравится твой собственный нос? — усмехнулся я.

— Не издевайся, — отмахнулась она. — Но, по правде говоря, мне это ее занятие по душе. Будь я помоложе, я бы тоже с удовольствием занялась этим делом. В таком искусстве есть материя и есть душа. Для всего свое занятие: и для рук, и для сердца, и для головы.

Мне нравится ее речь. Мы понимаем друг друга. Но только Луция должна сама выбрать и решить, чем она станет заниматься в будущем. Ведь в жизни нужно твердо стоять на собственных ногах.

Мысль моя перескакивает на Томека — жаль, что в этот мой день Томека с нами не было. Он прислал мне письмо и подарок. Раздобыл где-то старый садовый нож, всамделишную музейную редкость. Я обрадовался ему не меньше, чем когда-то в детстве маленькому календарику, который купил за несколько крон, впервые заработанных на сборе вишни. Он был мне дороже всяких драгоценностей.

Ева, похоже, прочла мои мысли, потому что ни с того ни с сего вдруг проговорила с тоской:

— Томеку в жизни придется труднее, чем Луции… С его-то характером… Будет сказываться его беззащитность.

Она тяжело вздохнула, но, чтобы развеять мои заботы, прошептала:

— А теперь признавайся, о чем же ты все это время размышлял? Улизнул от меня на целых полдня. Что-нибудь произошло? Было ради чего?

— Твоя правда. Чествование меня немного утомило. — Я погрустнел. — Мне уж шестой десяток, и не заметишь, как дедушкой станешь. Вот я кое о чем и раздумывал, поразмял мозги… дал роздых костям… И дереву требуется отдых, чтобы оно снова набралось сил. А у нас, сама знаешь, работы еще порядочно. Мы еще не дотянули свои сады до подножия Ржипа.

— А ты все еще не оставил этой затеи? Все еще об этом думаешь? — Ева удивленно взглянула на меня. — Плантации за Калешовом еще не начали плодоносить, а ты уже придумываешь себе новую работу. Мало у тебя хлопот?

Ева ворчит, но я-то знаю, что это для виду. Когда понадобится, она станет рядом и будет воевать бок о бок со мною. И станет злой, как львица, стерегущая своих детенышей.

— Все я помню, — обороняюсь я. — И все надо исполнить по порядку, одно за другим.

Она нахмурилась.

— Ты в это и впрямь веришь?

— Да ведь все в наших руках, Ева, — отвечаю я… — Ты только взгляни на наш сад! Какой он был вначале и как выглядит теперь. Конечно, это сделали не мы одни, но дорогу часто приходилось открывать нам. Хотя замок на воротах бывал ржавый и порой отмыкался с трудом, но главное — ключ в наших руках… И я не знаю такой дьявольской силы, которая смогла бы нам помешать в том, что мы хотим осуществить!

И тут же я весело добавляю:

— Не помню кто, когда и где сказал, что постоянная работа и тренировка — залог успеха. Персиковое дерево было когда-то всего лишь горьковатой косточкой, а цветная капуста — не что иное, как хорошо вымуштрованная белокочанная.

Она слушала меня молча, не произнося ни слова. Что совсем не в ее привычках. В другой раз наверняка бы на меня напустилась. Явно что-то ее мучило.

— Вот ведь какая упрямая у тебя башка. Своеволье одно. И когда ты поумнеешь? — с глубоким вздохом проговорила она. — Нет тебе покоя. Оставим лучше эту тему. Я не за тем к тебе пришла.

Я вопросительно уставился на нее.

— У тебя для жены когда-нибудь найдется время? — раздумчиво протянула она. — Или ты так вознесся от этих чествований, что обо мне и думать забыл?

Я не сразу понял.

— Как это забыл? Ты же все время рядом была.

— Рядом, но не вместе. — Она поморщилась. — Видать, тебе и этого довольно? Я ведь тебя даже не поздравила как следует.

— Да ведь ты меня каждый день поздравляешь, — донимаю я ее. — И всегда самым наилучшим образом.

Она пропустила это мимо ушей. Будто я ничего и не сказал.

— Мы ведь ни разу наедине не остались. Ты еще любишь меня, упрямец несчастный?

Сегодня она была настроена на удивление миролюбиво.

— Мне больше никого не надо. Мне и тебя довольно. Что до любви, Ева, то тут мужчины, наверное, всегда порядочные эгоисты, — ухмыльнулся я. — Может, я люблю тебя оттого, что мне с тобой хорошо.

— Очень мило с твоей стороны. — Ева вздернула губку. — И на том спасибо. Пользуйся, пока можно. Но чтоб подсластить тебе твою любовь, я испекла торт. Тот, первый, ты наверняка даже и не пробовал.

— А нет ли чего послаще?

Я взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.

Она сопротивлялась, но только для виду.

— Пусти. Разве это любовь? Все прочие тебе милее, чем я.

Приподнявшись на локте, я привлек ее к себе и крепко сжал в объятиях.

— Не прикладывайся, озеленишь, — проговорила Ева, но тут же рассмеялась. И перестала сопротивляться, жарко прильнула ко мне.

— Ну ладно, — выдохнула она. — Так-то оно лучше. — Положив голову мне на плечо, она подняла лицо к небу и, чуть помолчав, добавила: — Погляди, Адам… Это небо снова наше. Мы уже давно не смотрели на него вместе, а?

Высоко за темно-зеленой кроной ореха на догорающих небесах дрожали и словно бы пенились белесоватые, оранжевые, зеленоватые полосы света. Искрящейся теплой струей катились по ним лучи солнца. Вспыхивали сполохами где-то за горизонтом. Потом цвет небосклона на западной стороне переменился… Словно его залило кровью рассеченного пополам дня. Разноцветные полосы делались размытыми, остывали, впитывались сгущавшейся синевой наступающей ночи.

Однажды вечером, после какой-то глупой, бессмысленной ссоры — я уже давно позабыл, из-за чего она, собственно, возникла, — мы с Евой сидели на берегу омута. Ловили рыбу; каждый следил за своей удочкой, лежавшей на берегу, густо поросшем тростником. Молчали — дулись друг на друга.