Адам Мицкевич - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Адам Мицкевич
• Жанр: Поэзия

Необычайно красивые стихотворения Адама Мицкевича – известного польского поэта-романтика – привлекают читателей красотой пейзажей Крыма, стремлением к свободе, незримыми духовными связями с историческим прошлым.

---

[Май 1820 г.]

ДУДАРЬ

Романс (На тему народной песни)

Кто этот старец сереброгривый,
Куда голубчик плетется,
Его под ручки ведут два хлопца,
Ведут мимо нашей нивы.
Запел, за лиру свою берется,
Дуть в дудочки хлопцы ладят.
Окликну старца, пускай вернется,
Под тем пригорком присядет.
«К нам на досевки пожалуй, старец,
Да с нами повеселись-ка!
Попей, искушай! Деревня близко
Переночуешь, скиталец!»
Внял, поклонился, уселся старец,
С ним рядом хлопцы садятся
На наши игры полюбоваться,
На деревенский наш танец.
Звучат свистульки и погремушки,
Валежник в кострах пылает;
Девицы скачут, поют старушки,
Досевки они справляют.
Но смолкли дудки и погремушки,
И возле костров нет люда
Бегут девицы, спешат старушки
Туда, где присел дед-дударь.
«Ах, как мы рады! Дед-дударь, здравствуй!
В веселый ты час явился!
Идешь, наверно, из дальних странствий?
Озяб ты и утомился!»
К огню подводят, к столу из дерна
Сажают, на первом месте;
Подносят меда, прося покорно
Откушать со всеми вместе.
«Мы видим лиру, мы дудки видим.
Сыграйте же добрым людям!
Набьем вам сумки, уж не обидим
И благодарны вам будем!»
В ладоши хлопнул: «Уймитесь, дети!
Уймитесь! Ну, ладно, коль уж
Вы так хотите – могу вам спеть я.
Но что ж вам петь?» – «Что изволишь!»
Взял в руки лиру. И медом сладким
Грудь старческую согрел он.
За дудки взяться мигнул ребяткам
И тронул струны, запел он.
«Где Неман льется, там путь мой вьется.
К селу от села шагаю
Через дубравы, через болотца
И песенки распеваю.
И внемлют люди, но все ж едва ли
Мое им понятно слово.
Смахну слезу я, вздохну и снова
Шагаю в дальние дали.
А кто поймет уж, так тот в печали
В ладони белы ударит,
В ответ на слезы слезой подарит,
И я уж не двинусь дале».
Тут замолчал он и, озирая
Народ на лужочке этом,
Нахмурив брови: «А кто ж такая
Прислушалась в стороне там?»
А там пастушка плетет веночек,
Сплетает и расплетает,
А рядом с нею ее дружочек
Веночком ее играет.
На лике девы покой душевный,
Опущены долу очи;
Стоит не радостной и не гневной,
Задумчива только очень.
И, как колеблет свой стан травинка,
Хоть ветер уже не дышит,
Вот так над грудью дрожит косынка,
Хоть вздоха никто не слышит.
С груди рукою она снимает
Какой-то листочек вялый,
О чем-то шепчет, глядит, бросает,
Сердясь на него, пожалуй.
И отступила, отворотилась
И ввысь повела глазами,
И вдруг румянцем лицо покрылось,
Покрылись глаза слезами.
И щиплет струны старик безмолвный,
На девушку он воззрился;
Взор соколиный, вниманья полный,
Как будто ей в сердце впился.
Он поднял чашу, и медом сладким
Грудь старческую согрел он;
За дудки взяться мигнул ребяткам
И тронул струны, запел он:
«Для кого в венок вплетаешь[2]
Лилии, тимьян и розы?
Ах, счастливца увенчаешь,
Для него венок сплетаешь!
Любишь! Как ты ни скрываешь
Выдают румянец, слезы.
В свадебный венок вплетаешь
Лилии, тимьян и розы!
Одному в венок вплетаешь
Лилии, тимьян и розы,
А другого отвергаешь
Не ему венок сплетаешь!
Коль счастливцу ты вручаешь
Лилии, тимьян и розы,
Так несчастному отдай уж
Хоть румянец свой и слезы!»
Пошли тут толки да пересуды,
Вздыхая, заговорили:
«Знакома песня для добра люда,
Но кто ее пел – забыли!»
И поднял руку печальный старец.
«Эй, дети! – он голос подал.
Мне пел ту песню один страдалец,
Быть может, отсюда родом.
Знавал в Крулевце в былые лета
Какого-то пастуха я;
Туда на струге литовец этот
Приплыл из вашего края,
Всегда вздыхал он, всегда томился,
Как видно, не без причины;
Домой в Литву он не возвратился,
Отстал от своей дружины.
Я часто видел – горят ли зори
Или в сиянии лунном
Он бродит в поле иль возле моря,
Блуждает молча по дюнам.
И сам как камень между камнями,
И в непогодь и в морозы,
Каким-то горем делясь с ветрами,
Волнам поверял он слезы.
К нему пришел я, взглянул он смутно,
Но все же со мной остался;
Я, слов не тратя, настроил лютню,
Запел я, за струны взялся.
И тут кивнул он мне головою
Ему понравились песни,
Пожал мне руку. Обнял его я,
И мы заплакали вместе.
И так сближались мы постепенно
И стали потом друзьями;
Хранил молчанье он неизменно,
И я не сорил словами.
И вот, снедаем своей тоскою,
Однажды свалился с ног он;
И стал я верным его слугою,
Когда совсем занемог он.
Изнемогая от тайной боли,
Он подозвал меня к ложу;
Сказал он: «Близок конец недоли,
Исполнится воля божья!
Лишь тем я грешен, что жизнь пустая
Здесь без толку пролетела.
Без сожаленья мир покидаю:
Давно я – мертвое тело!
Меня давно уж от лика света
Укрыли дикие камни;
Жизнь мира стала так далека мне
В воспоминаньях жил где-то!
Остался верен мне до конца ты!
Сокровищ я не имею,
Не награжу я тебя богато
Возьми же, чем я владею!
С тобою песня пусть остается,
В печали пел ее здесь я;
Наверно, помнишь, что в ней поется
И как звучит эта песня.
И вот со светлых волос повязка
Ветвь кипариса сухая;
Храни ту ветку, пой песню часто
Вот все, что я завещаю!
Ступай на Неман: найдешь, быть может,
Ту, что рассталась со мною;
Быть может, песня ее встревожит,
Всплакнет над веткой сухою.
Пригреет старца и в дом свой примет!
Скажи…» – Но глаза застыли,
Пречистой девы святое имя
Уста не договорили.
И все ж на сердце он, умирая,
Успел показать рукою
И обернулся к родному краю
За Неманом за рекою».
Замолк тут старец, в руке белело
Письмо – листа четвертушка.
Но из толпы уж уйти успела
Кого он искал – пастушка.
Уйти спешила, спешила скрыться,
Под платом пряча лик божий,
И вел под ручку красу-девицу
Какой-то парень пригожий.
Воззвала к старцу толпа тревожно:
«Дед, что случилось такое?»
Но промолчал он. И знал, возможно,
Да что говорить с толпою!

[Вторая половина 1821 г.]

ПРИЗРАК

Из поэмы «Дзяды»

Стиснуты зубы, опущены веки,
Сердце не бьется – оледенело;
Здесь он еще и не здесь уж навеки!
Кто он? Он – мертвое тело.
Живы надежды, и труп оживился,
Память зажглась путеводной звездою,
Видишь: он в юность свою возвратился,
Ищет лицо дорогое.
Затрепетали и губы и веки,
И появился в глазах жизни признак.
Снова он здесь, хоть не здесь он навеки.
Что он такое? Он – призрак!
Ведомо всем, кто у кладбища жили,
Что пробуждается в день поминальный
И восстает из кладбищенской гнили
Этот вот призрак печальный.
Но зазвонят из тумана ночного,
Что воскресенье уже наступило,
С грудью как будто разодранной снова
Падает призрак в могилу.
Живы его хоронившие… Часто
О человеке ночном говорится…
Кто же он, юноша этот несчастный?
Это – самоубийца!
Терпит, наверно, он страшную кару:
Весь пламенеет, тоскует ужасно…
Слышал однажды наш ризничий старый
Призрака голос неясный.
Передрассветные звезды блистали,
И привиденье, покинув могилу,
Руки вздымая в великой печали,
Жалобно заговорило:
«Ты, дух проклятый, зачем жизни пламя
Вновь заронил под бесчувственный камень?
Ведь угасало оно в этой яме!
Снова зачем этот пламень?
О, приговор справедливо суровый!
Вновь познакомиться, вновь разлучиться,
Из-за нее умереть смертью новой,
Помнить о ней и томиться.
Вновь между всякого сброда шататься
Буду я всюду, гонясь за тобою;
Впрочем, с людьми не хочу я считаться
В жизни изведал всего я!
Если смотрела ты – взор опускал я,
Точно преступник; когда говорила,
Слышал я все, но молчал и молчал я,
Словно немая могила.
Это замечено было друзьями,
Юноши это причудой считали,
Старшие – лишь пожимали плечами
Либо мораль мне читали.
Слушал насмешки я, слушал советы…
Впрочем, и я бы на месте другого
Точно вот так же осмеивал это
И осуждал бы сурово.
Некто решил, что моим поведеньем
Гордость задета его родовая,
Но отстранялся с любезным терпеньем,
Будто бы не замечая.
Горд был и я: мол – понятно мне это!
Громко дерзил я в ответ на молчанье
Или выказывал вместо ответа
Полное непониманье.
Ну, а иной не прощал прегрешенья,
И на лице у него выражалась
Сквозь оскорбительное снисхожденье
Лишь лицемерная жалость.
Жалости той не прощу ни за что я!
Я не молил его – я улыбнулся,
Но, и презрением не удостоив,
Он от меня отвернулся!
Вновь подвергаюсь я всем испытаньям,
В мир устремляясь кладбищенской тенью.
Эти – как черта, хлестнут заклинаньем,
Те – убегают в смятенье.
Этот смешит меня глупою спесью,
Этот – навязчив, а этот – ехиден…
Рвусь лишь к одной. Почему же всем здесь я
Дивен иль даже обиден?
Тем, кто жалел, покажу непочтенье,
А зубоскалам, пожалуй, – и жалость!..
Только бы ты, о любимая, с тенью
Снова сейчас повстречалась!
Ты погляди и скажи мне хоть слово,
Не осуди беспокойную душу.
Только на час ведь я – призрак былого
Новое счастье нарушу!
Может быть, к солнцу привычные очи
Не испугаются темного гостя,
И до конца ты дослушать захочешь
Речь, что звучит на погосте.
Может быть, мысль и твоя устремится,
Пусть на мгновенье хотя бы, к былому
К сорным травинкам в щелях черепицы
Старого, старого дома».

[1823]