Рольф Шнейдер - Защитительная речь

• Название: Защитительная речь
• Автор: Рольф Шнейдер
• Жанр: Проза

---

Честно признаюсь, высокий трибунал, что сначала факт моего тождества со знаменитым дюделеровским рекламным младенцем наполнил мое сердце вполне законною гордостью. Ежедневно я имел удовольствие бесчисленное количество раз встречаться с самим собой, приветственно заглядывать в собственные смеющиеся глаза и удивляться своей розовой упитанности тех далеких времен. Этот факт как-никак выделял меня из безымянной толпы дюделеровских служащих. Хотя большинство из них не знало меня по имени, всем решительно был знаком мой внешний облик - мое лицо, пусть из далеких прошлых времен, было в обращении в тысячах экземпляров; изображение весомее, чем имя, смех сильнее, чем слово, чем были бы сами Дюделеры, имя Дюделеров без моего запечатленного навеки младенческого естества. Сотрудники моего отдела исполнились ко мне почтения. А когда я проходил по коридорам дюделеровского административного корпуса, вслед мне летели тайные взгляды, вызывая приятное щекотание между лопатками. Это было время душевного подъема, и я с наслаждением, хоть и без огласки, смаковал преимущества, которые оно мне давало.

Но счастливая пора быстро миновала. Моему сыну исполнилось уже полгода, а развивался он крайне плохо. Часто приходили по вызовам врачи, приставляли стетоскопы к сотрясающемуся от плача тельцу, отводили слезящиеся веки и с неодобрением отмечали, что ребенок недостаточно прибавляет в весе. По их совету мы сменили "Порошковое молоко для новорожденных" на "Цитрусовое молоко" - служащим Дюделера оно также выдавалось бесплатно; считалось, что это молоко неоценимо для ослабленных детских организмов, но моему сыну оно не помогло, и визиты детского врача стали у нас в семье обычным явлением. Наряду с замедленным ростом врач обратил особое внимание на глаза ребенка - и не как на симптом какого-то внутреннего недуга, а как на самостоятельный дефект; врач щелкал своими стерильными пальцами перед самым носом младенца, но не мог привлечь его внимания, на движущуюся лампу малыш не реагировал, смена света и тени тоже ничего не давала. И когда все медикаменты, вводимые через рот и задний проход, оказались бесплодны, мы наконец узнали диагноз - сначала неразборчиво прошамканный врачом сквозь гнилые зубы, затем с помощью латинских сокращений обозначенный в истрепанной медицинской карточке: зрение ребенка заметно ослаблено.

Вот здесь-то, высокий трибунал, во мне стало просыпаться подозрение. По времени это как раз совпало с тем моментом, когда Марион, моя жена, снова вышла на работу в приемную подслеповатого младшего шефа с лоснящейся кожей, а младенец был полностью передоверен заботам моей матери. Я говорю подозрение, но скоро оно перешло в догадку, затем в горькую уверенность, в мучительный, все отравляющий гнев, просыпавшийся при одном виде ребенка, орущего и не прибавляющего в весе, несмотря на "Порошковое молоко для новорожденных" и "Цитрусовое молоко Дюделера", а может быть, именно из-за них. Это была рискованная, убийственная мысль, все последствия которой я еще не решался для себя осознать. Итак, ребенок прибавлял в весе плохо, значит, продукты Дюделера отнюдь не "воспроизводят в точности состав материнского молока", как то было написано на банках и пакетах; кто сосал материнское молоко, выглядел иначе - как я, например, веселый и круглощекий,, на своем знаменитом фото. Следовательно, дюделеровская реклама лгала, и моя фотография тоже лгала, ее употребили во зло, ее осквернили наряду с тем святым, что питало меня в пору моего младенчества и было самым теплым, самым дорогим моим воспоминанием; добрая, щедрая грудь моей матери была осквернена и употреблена во зло.

Стоит ли говорить, что я перестал петь в хоре, отказался от посещения вечерних курсов и секции туризма. Наталкиваясь на свое младенческое фото, я отводил взгляд, но безуспешно, ибо куда бы я ни глядел во владениях Дюделера, я всюду видел себя. Возможно, мои коллеги да и прочие служащие Дюделера заметили мое угрюмое настроение, а может быть, любое отличие, теряя новизну, переходит в свою противоположность, представляясь смешным и ничтожным, возможно, далее, что подействовали обе эти причины в сочетании с третьей, мне неизвестной; так или иначе взгляды, которые я теперь на себе ловил, под огнем которых проходил, от которых бежал, были пропитаны насмешкой, добродушной или злой. "Младенчик, вечный младенчик!" - безмолвно дразнили меня эти взгляды. И разве сам я внутренне не признавал их правоту? Постоянные встречи с самим собой были бы мучительны даже и без этой лжи, вопиющей с моего фото, но последняя все усугубляла; преследуемый самим собой, я томился весь свой рабочий день, чтобы поскорей бежать с территории Дюделеров домой, но и там меня подстерегали дюделеровские продукты с моим изображением; безвозвратно минули те времена, когда в любой отлучке я тосковал по державе Дюделеров и жаждал скорейшего возвращения. Я мог бы, конечно, поделиться своими переживаниями с женой, но воздерживался, боясь, что она не поймет меня, я воспринимал ее как живой упрек: ведь тогда в подвале, среди размокшей штукатурки и картофельных ростков, я уже распознал ее несостоятельность и мог бы предугадать возможные последствия, которые потом столь губительно сказались на нашем малыше; порой я был близок к тому, чтобы открыться матери, но перед ней я всякий раз чувствовал себя ребенком и все еще ощущал ее смущение во время разговора о происхождении дюделеровского рекламного младенца; лишь изредка, когда она с моим незадавшимся, вечно орущим сыном на руках взглядывала на меня с состраданием, мне чудилось, что она молчаливо жалеет меня. Итак, прибежища надо было искать где-то еще, но где? Даже если просто бродить по городу, по этому городу - резиденции фирмы Дюделеров, на каждом шагу тебя подстерегает дюделеровская реклама: на стенах, на тумбах огромные рекламные плакаты "Молоко для новорожденных Дюделера", "Цитрусовое молоко Дюделера", и в центре каждого из них на привычном голубом фоне мое младенческое фото, чудовище, огрубленное гигантским увеличением с сеткою растра розовато-телесного цвета. Я страдал, проглатывая свое страдание вместе с образцовыми дешевыми обедами в прекрасно оборудованной столовой Дюделера, где все тот же я в виде младенца смеялся своим издевательским смехом; я едва мог дышать в этом пропитанном молочными испарениями воздухе, который я так любил прежде: молоко стало ложью, молоко стало ядом, я вспоминал свои детские встречи со злым, ядовитым молоком - гриб ложный рыжик, траву молочай; вспомнив о ложном рыжике, я подумал о доброй крови, подумал иначе, чем раньше. Мне казалось, что теперь я понял причину отцовского гнева ему-то было известно, что образцовый рекламный младенец Дюделеров собственная его плоть и кровь, и он, верно, чувствовал себя одураченным, мучился этим, а потому избегал причины своих мук или гонялся за мною с тростью; позже я отказался от этой мысли: во-первых, отец знал, что делал, продавая мое фото Дюделеру, а, во-вторых, в те далекие дни, когда отец служил в фирме, ни продукция Дюделеров, ни их реклама еще не достигли столь чудовищных размеров. Зато я теперь стал ненавидеть отца, продавшего мое фото, и одновременно, сам уже тридцатилетний, чувствовал себя своим отцом, ненавидя себя, младенца; путаница эта преследовала меня и во сне, где отцы с дюделеровым лицом гонялись за ненавистными младенцами с лицом отца, к великому сокрушению моей юной пышнотелой матери с доброй грудью кормилицы.

Бежать, но куда, если даже самое верное прибежище - сон - не спасало меня от преследования? Я стал часто ходить в кино, прибежище бедных, в жажде забыться и перенестись в блаженное Средиземноморье, в залитый кровью Бронкс, но до начала основного сеанса запускали рекламный фильм, в котором юная мать с улыбкой протягивала ложку "Детского овощного пюре Дюделера", объясняя его состав и превознося достоинства до тех пор, пока под хвалебный лепет детского хора на экране не появлялось мое фото и росло, росло, наплывая на зрителей. Я сломя голову бросался прочь из кинотеатра, проходил мимо рекламных плакатов "Цитрусового молока Дюделера" с моим гигантским лицом, еще издали замечал световую рекламу над заводами Дюделера, где неоновыми трубками розовато-телесного цвета был обрисован в ночи контур моего младенческого лица; я не курил, не переносил крепких напитков, мне оставалось только брести домой, к орущему ребенку, которого вместо пищи вскармливали ложью, я тупо глядел там на банки "Молока для новорожденных" с моим изображением и на обороте рекламки "Детского овощного пюре" все с тем же пресловутым младенцем обнаруживал торопливо начертанные каракули отсутствующей жены. И меня обуревал панический страх перед следующим утром, перед запахом молочного порошка, перед дюделеровской рекламой, перед дюделеровскими служебными бланками, на которых тоже было отпечатано мое фото.

Что-то должно было случиться, силы мои иссякали. Я пошел в приемную среднего Дюделера, проскочил мимо обалдевших секретарш и встал перед письменным столом всесильного владыки, который, щурясь, смотрел на меня своими подслеповатыми глазами.