Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных

• Название: Двенадцать несогласных
• Автор: Валерий Панюшкин
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-67777-1

Мария Гайдар, Илья Яшин, Сергей Удальцов, Гари Каспаров, Виктор Шендерович – сегодня эти имена знают даже дети. Валерий Панюшкин написал книгу о людях, «не согласных» с режимом Новой России и сделавших свое «несогласие» судьбой. Но получилась не скандальная агитка, а очень лично пережитые образы живых оппозиционеров, которых кто-то считает героями, а кто-то – преступниками.

С этой книгой можно спорить, но не прочесть ее – тем более сейчас – нельзя!

---

На перроне было тесно и грустно. Тут и там иностранные туристы, особенно японцы, сложив свои чемоданы в огромные кучи, дисциплинированно ждали какой-то команды. Громкоговоритель в промежутках между объявлениями об отправлении поездов увещевал: «Граждане пассажиры, при обнаружении подозрительных личностей немедленно сообщайте сотруднику милиции…» Как выглядят подозрительные личности, громкоговоритель не уточнял, полагая достаточным знать, как выглядит сотрудник милиции.

При входе на платформу дежурил вооруженный патруль. Сержант повертел в руках мой билет и нехотя пропустил меня к поезду. Громкоговоритель над головой, напомнив гражданам пассажирам, чтобы «во избежание террористических актов» были бдительны, тут же заиграл бравурный марш, почти гимн Москвы, в тексте которого рифмовались «купола» с «колоколами», «золото икон» с «летописью времен», каковая тавтологическая летопись, в свою очередь, рифмовалась с «прейскурантом цен», красовавшимся на двери маленького кафе в начале платформы.

Я подошел к своему вагону и протянул билет проводнице. Молодая женщина взяла его, как берут в руки телеграмму о смерти близкого родственника. Глаза ее забегали, руки задрожали, и губы прошептали милиционеру, стоявшему поодаль:

– Это он.

– Это я, – подтвердил я. – А что?

– Здравствуйте, мне нужно задать вам несколько вопросов, – подоспел милиционер, козырнул и представился.

– На каком основании вопросы?

– Вот факс, – милиционер протянул мне плохо пропечатавшийся листок. – Из ФСБ.

На скрученном в рулончик куске факсовой бумаги значилось: проверить гражданина Панюшкина В В купившего билет на поезд номер такой-то вагон такой-то место такое-то в связи с исполнением закона такого-то о противодействии экстремистской деятельности. Знаков препинания не было. Я ли купил билет в связи с исполнением закона или в связи с исполнением закона меня следовало проверить – понять было нельзя. Внизу листка, там, где должна была стоять подпись должностного лица, направившего это предписание в вокзальное отделение милиции, был только наискось оборванный край.

– И как же вы будете проверять? – поинтересовался я у милиционера.

– Давайте отойдем в сторонку. Несколько вопросов. Недолго.

Мы отошли. Милиционер спросил, где я живу, где работаю, куда и с какой целью еду, не состою ли в какой-нибудь экстремистской организации. Я ответил, что живу по адресу такому-то, работаю в газете «Ведомости», еду в Санкт-Петербург писать про Марш несогласных и ни в какой экстремистской организации не состою. Пока я исправлял в милицейском протоколе орфографические ошибки, подтверждал, что «с моих слов записано верно» и расписывался, милиционер сказал доверительно:

– Это вас, наверное, из-за газеты проверяют. Наверное, в какой-то не такой газете работаете.

Я кивнул. На самом деле я прекрасно знал, почему меня проверяют. Эти проверки начались с 14 апреля 2007 года, когда я имел неосторожность во время очередного Марша несогласных в Москве попасть в милицию. Марш тогда начинался на Пушкинской площади. У участников Марша не было в руках никаких плакатов или флагов, были только розы. По закону нас нельзя было считать демонстрантами, а можно было считать просто гражданами, прогуливавшимися по центральной улице города с цветами в руках. Мы ничего не выкрикивали. Но бойцы воронежского ОМОНа (нарочно привезенные из провинции, чтобы во время разгона кипела в них провинциальная ненависть к столичным хорошо одетым людям) преградили нам путь. Как только Каспаров попытался объяснить бойцам, что нельзя запрещать людям просто идти по улице, бойцы скрутили его и всех, кто шел с ним рядом, и меня в том числе. Нас долго держали в автобусе, но, правда, в тот раз не били. Даже когда один из наших товарищей выдавил стекло, выпрыгнул на улицу и бежал. Офицер ОМОНа тогда зашел в автобус, пожурил нас за выдавленное стекло, сказал: «Нам же на этом автобусе обратно в Воронеж ехать. Мы же замерзнем». А потом пожаловался нам, что омоновцам мало платят, и разрешил выйти покурить. В отделении милиции начальник, пожилой майор, встретил нас радушно, по камерам рассаживать не стал, а предоставил нам актовый зал. Каспарова же позвал к себе в кабинет и там, в кабинете, попросил разрешения с Каспаровым на память сфотографироваться. Мы просидели в отделении пять часов, о нашем задержании составили протоколы, и с тех пор мое имя попало в негласный список подозрительных. Теперь всякий раз, когда я покупаю билет на самолет или поезд, информация о том, что я собрался куда-то ехать, попадает в спецслужбы, и ко мне в вагон подсылают милиционера. Настоящих лидеров «Другой России» задерживают в случае таких проверок надолго, стараются, чтобы они не успели на Марш или вообще отстали от поезда. А мне – просто напоминают, что Большой Брат, дескать, за мною следит. Я прекрасно знал это. Но Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» велит кричать, когда тебя арестовывают. И я стал кричать: я позвонил всем знакомым, рассказал, что меня задержали на вокзале. Через полчаса о моем пятиминутном задержании трубила радиостанция «Эхо Москвы», и я, совершенно этим обстоятельством удовлетворенный, собрался в вагон-ресторан ужинать. В купе, кроме меня, никого не было. На время своего отсутствия я попросил проводницу запереть дверь. Женщина смотрела на меня испуганно: в ее сознании я был опасным преступником, которого она сдала властям и которого власти отпустили, и вот я теперь еду у нее в вагоне и бог знает какую учиню над нею месть. О презумпции невиновности она, вероятно, и не слыхивала, зато о подозрительных личностях слышит постоянно.

Я шел по вагонам. Из титанов пахло угольным дымом. В коридорах стояли люди в домашней одежде и внимательно вглядывались в темные окна. За окнами вдоль железнодорожного полотна тянулась в основном помойка, которой, по меткому замечанию драматурга Гришковца, принято любоваться и про которую принято говорить с патриотическим чувством: «Какая красота!»

– Красота все-таки! – сказал мне, кивая в окно, мужчина в трусах и в майке, когда я проходил мимо.

Времени было полночь. За окнами была пустота. Поезд проезжал по темному участку леса. Опушка завалена была мусором, который пассажиры выбрасывают на ходу из окон. Видны были только черные тени сосен, белая заснеженная земля да отравлявшие белизну снега кляксы пластиковых пакетов. И пахло жареным луком.

Вагоны-рестораны в отечественных поездах – известного свойства, и ужины в них тоже свойства известного. На закуску подают увенчанный красивой и накрепко замороженной розочкой из сливочного масла бутерброд с красной икрой либо язык с хреном, напоминающий войлочную стельку. На первое подают солянку или борщ в горшочке, причем горшочки, подобающие этим яствам, друг от друга отличаются, тогда как сами яства – нисколько. На второе подают свиной эскалоп в кляре либо в кляре же осетровое филе со сложным гарниром. Смысл гарнира – в том, чтобы пассажир мог отличить мясо от рыбы, ибо на вкус их отличить никак нельзя. Но это и не важно: считается, что всякое блюдо радует, если закусывать им водку. Водка в поезде всегда подается «Синопская», но если заказать, например, водки «Русский стандарт», то заботливый бармен нальет «Синопской» из бутылки от «Русского стандарта». Чай в меню значится непременно индийский, даже после того как правительство Индии отказалось купить у России подводную лодку, не сумевшую на испытаниях попасть никуда ни одной ракетой, и санэпидслужба России заявила в ответ, будто индийский чай сплошь заражен капровым жуком. Ничего, пьем и с жуком.

До самого закрытия, то есть, почитай, до Бологова, из прикрепленного под потолком телевизора поступает видеозапись патриотического концерта «Россия, вперед!». Деятели культуры на экране поют мужественную песню «Как упоительны в России вечера», известную в творческих кругах под уменьшительным названием «Какупа», либо же девичью – «Вдоль ночных дорог». Выглядят деятели культуры подобающе – они на высоких каблуках, в нижнем белье и практически без верхней одежды. Вклинивающаяся в концерт духоподъемная речь новоиспеченного отца нации любовно из записи вырезана видеопиратами. Одним словом, в вагоне весело, свободных мест нет, и принято подсаживаться за столики к совершенно незнакомым людям, знакомиться, врать о себе с три короба, говорить, будто ты инженер лифтового хозяйства, будто едешь в Петербург проектировать сверхзвуковой лифт в строящейся Башне Газпрома и будто последний отпуск провел, путешествуя то ли по монастырям Шаолиня, то ли по самым грязным барам Каракаса.

Я уже справился с языком, с солянкой, с сотнею граммов водки и готовился приступить ко второй сотне под бог знает что в кляре, когда к моему столику подошел седой и грузный мужчина лет пятидесяти.

– Разрешите? – мужчина кивнул на место напротив меня.

– Пожалуйста, – промычал я с полным ртом, сопровождая мычание пригласительным жестом.