Готфрид Бюргер - «Ленора» Г.Бюргера, «Линор» Э.По и подобные баллады (сборник)

• Название: «Ленора» Г.Бюргера, «Линор» Э.По и подобные баллады (сборник)
• Автор: Готфрид Бюргер
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос

Баллада Готфрида Бюргера «Ленора», написанная в 1773 году, стала образцом романтического стихотворного произведения, породила множество подражаний и переводов. Василий Жуковский к сюжету стихотворения обращался трижды: в 1808 году он переложил «Ленору» в балладе «Людмила», позднее, в 1808—1812 — в балладе «Светлана», и наконец, в 1831-м году перевёл более точно под авторским названием.

Считается, что стихотворение «Линор» Эдгара По (1843 г.) было написано под сильным впечатлением от баллады Бюргера, о которой По не раз писал в своих эссе.

---

1816 г.

Русская баллада - Павел Катенин «Наташа»

Ах! Жила-была Наташа,
Свет Наташа-красота.
Что так рано, радость наша,
Ты исчезла как мечта?
Где уста, как мёд душистый,
Бела грудь, как снег пушистый,
Рдяны щёки, маков цвет?
Всё не впрок: Наташи нет.

У неё один сердечный
Милый друг был на земли;
Скоро с ним в любви беспечной
Дни счастливые текли.
Длися, длися, дорогое
Время краткое, златое!
Счастье жизни человек
Вкусит раз лишь в целый век.

Вдруг поднялся враг войною
Русь заграбить и зажечь;
Всюду льётся кровь рекою,
Всюду блещет огнь и меч.
Нивы стоптанны пропали,
Грады, веси запылали,
И Наташа со дружком
Часто грустны вечерком.

Прежних радостей не стало,
Молча вкралась к ним печаль,
Что-то в мысль обоим впало,
И, кажись, друг друга жаль.
Наконец сквозь слёз унылый
Взведши взгляд, собравшись с силой,
Исповедала тоску
Красна девица дружку:

«Не моё девичье дело,
Милый друг, тебя учить;
Не прогневайся, что смело,
Может, стану говорить;
Но прости мне укоризну:
Не сражаться за отчизну,
Одному отстать от всех —
В русских людях стыд и грех».

«Ах! Наташа, ретивое[19]
Уж давно кипит во мне:
Всё тебя жалел, но вдвое
Рад, что мысли в нас одне.
Ты согласна, слава Богу!
Эй! ребята, в путь-дорогу
Дайте мне ружьё, коня:
В бой их станет для меня.
Не рыдай, моя Наташа,
Как же быть? не ты одна;
Хоть горька разлуки чаша,
Выпивай её до дна;
И о чём такое горе?
Бог помилует, и вскоре,
Голос сердца коль не лжив,
Ворочусь здоров и жив».
«Дал бы Бог! но если боле
Нам не видеться в живых,
Если там, на ратном поле,
Сопостат рукою злых
Ты умрёшь!..» — «Всё в Божьей воле.
Не гневи ж его дотоле;
Верь, хоть мёртвый, хоть живой,
Не расстанусь я с тобой».

«На, мой друг, вот крест с мощами:
Положи его на грудь,
И как в бой пойдёшь с врагами,
Помолиться не забудь;
Я...» — В ней замер дух и слово,
Но к отъезду всё готово,
Конь стоит среди двора,
Ехать милому пора.

На коня взлетел стрелою,
Поскакал в воинский стан;
Рано ль, поздно ль, там он... к бою
Всем приказ на завтра дан.
Ждёт гостей незваных встреча,
Многих смертная ждёт сеча:
Не сносить им головы,
Не видать святой Москвы.

Именинница Наташа!
В день твой, в день Бородина,
За здоровье друга чаша
Налита тобой вина.
И о нём пируют гости;
А его в тот час уж кости
На ближайшем там селе
Преданы сырой земле.

И дошло известье злое,
И не ропщет сирота:
Свято Небо ей благое,
Воля Божия свята.
Не пила три дни, не ела,
Как больная исхудела;
Нет покоя ей, ни сна,
И как мёртвая бледна.
На колени пала с стоном
Пред иконою святой;
С земным молится поклоном:
«Со святыми упокой».

Чуть живую подхватили,
Тут же к стенке посадили,
И усталым, слабым сном
Свет вздремала под окном.
Спит и видит: сердцу милый
Стал пред ней как бы живой,
С новой бодростью и силой,
С новой, чудной красотой;

Будит: «Встань, проснись, Наташа!
Ждёт давно нас свадьба наша;
Под венец скорей пойдём,
Вместе век свой заживём.
Нашу призрел Бог разлуку,
Веру райский ждёт покой;
Жениху дай, радость, руку,
Помолись, и в путь за мной».
Тут Наташа помолилась,
Тут во сне перекрестилась:
Как сидела, как спала,
К жизни с милым умерла.

1814 г.

Чешская баллада - Карел Яромир Эрбен «Свадебные рубашки»

Пробил одиннадцатый час,
а свет лампады все не гас,
и теплилась лампада
у бедного оклада.

На стенке низкой горницы
был образ богородицы,
с младенцем предреченным,
как розы цвет с бутоном.

Пред образом, что светится,
колени клонит девица:
вздыхает грудь встревоженно,
на персях руки сложены;
из глаз слезинки катятся,
бегут на бело платьице;
одна еще не высохла,
глядишь — другая вытекла.

«О, боже! Где родитель мой?
Могильный холм порос травой!
О, господи! Где матушка?
В могиле рядом с батюшкой!
Сестрица года не жила,
а братца пуля подсекла».

«Любимый мой меня любил,
дороже жизни мне он был —
уехал на чужбину,
навек меня покинул».

Как в край далекий уезжал —
меня ласкал да утешал:
«Засей, любимая, ленок,
да помни каждый наш денек;
ты пряжу в первый год пряди,
а во второй холсты бели,
на третий год рубашки шей:
рубашек свадебных нашьешь,
венок из руты нам совьешь»[20].
Рубашки я готовые
в сундук сложила новые,
уже веночек мой завял,
а милый где-то запропал,
пропал он в стороне чужой,
как камень в глубине морской.
Давно и слух о нем заглох,
здоров ли, жив ли — знает бог!

«Мария непорочная,
будь мне защитой прочною:
верни с чужбины милого,
любимого, единого;
с чужбины милого верни —
а нет, так жизнь мою возьми;
с ним жизнь моя весенний цвет,
а без него не мил мне свет,
Мария милосердная,
утешь мне сердце бедное!»

Икона с места сдвинулась —
девица в страхе вскинулась:
лампады огонек мигнул,
погас и в мраке потонул.
То ветер ли по пламени,
зловещее ли знаменье!

Послышались шаги—и вдруг
в стекло оконца: стук, стук, стук!
«Ты спишь ли, милая, иль нет?
То я забрел к тебе на свет!
Что делаешь ты полночью?
Меня ты крепко помнишь ли?
С другим любви не водишь ли?»

«Ах, милый мой! Господь с тобой!
Все годы я томлюсь тоской,
с тобой все годы мысль моя,
сейчас молилась за тебя!»

«Молиться — зря! Вставай, пойдем,
пойдем со мной моим путем;
дорогой мне известною —
пришел я за невестою».

«О боже! Странен голос твой!
Куда ж итти ночной порой?
Бушует ветер, долог путь,
тебе не лучше ль отдохнуть?»

«Мне день, что ночь и ночь, как день,
при свете застит очи тень;
скорей чем крикнуть петухам
с тобой венчаться надо нам.
Не медли, встань, идем со мной,
ты нынче станешь мне женой».

Был час глухой, полночный час,
чуть месяца светился глаз,
в деревне спал и стар и мал,
лишь ветер глухо бушевал.

А он пред нею скок да скок,
она за ним, не чуя ног.
Собаки, взвыв, залаяли,
лишь этих двух почуяли:
и выли, выли без конца,
как будто чуя мертвеца.

«Полночный час уже пробил,
выходят тени из могил;
коль их заметишь пред собой —
не побоишься, светик мой?»

«Чего ж бояться? Ты — живой
и очи божьи надо мной.
Поведай лучше мне в ответ,
отец здоров ли твой, иль нет?
Скажи, твои отец и мать
готовы ль в дом меня принять?»

«Ты слишком много хочешь знать!
Спеши и — сможешь увидать.
Скорей, скорее, час не ждет,
а путь далекий нас ведет. —
Что ж правой держишь ты рукой?»
«Несу молитвенник святой».

«Оставь его! Молитвы те —
как тяжесть камня на хребте.
Забрось его! Ведь нам итти
без ноши легче на пути».

Он требник бросил под откос,
и стал их шаг по десять верст.

И путь пошел их по камням,
по диким скалам и лесам;
в теснинах тех меж скалами
шакалы зубы скалили;
и филин дико хохотал,
как бы несчастье предвещал.

А он пред ней все скок да скок,
она ж за ним, не чуя ног.
По гребням скал, по терниям
ступают ноги белые;
и острия в багряный цвет
кровавят ног девичьих след.

«Полночный час уже пробил,
выходят тени из могил;
коль их заметишь пред собой —
не побоишься, светик мой?»

«Чего ж бояться? Ты — живой
и власть господня надо мной.
Ты лучше расскажи о том,
где ты живешь, каков твой дом?
Чиста ль светлица, весела?
И церковь близко ль от села?»

«Ты слишком много хочешь знать!
Самой придется увидать.
Спеши скорей: ведь час не ждет,
а путь далекий нас ведет.
Что у тебя за пояском?»
«Взяла я четки в новый дом».

«О, этих четок черный ряд,
тебя обвил он точно гад!
Они начнут тебя душить:
сорви их — надо нам спешить!»

Он бросил четки под откос,
и стал их шаг по двадцать верст.

Была дорога их долга —
через болота и луга;
а по болотам у реки
блуждающие огоньки[21]:
по девять в ряд и там и тут,
как будто с телом гроб несут;
а жабий хор среди болот
как по покойнику поет.

Он все пред нею скок; да скок,
она ж за ним, не чуя ног:
осока хлещет по ногам,
подобно бритвенным ножам,
и папоротник зеленый
стал кровью обагренный.

«Полночный час уже пробил,
спешат виденья в тьму могил;
как взор ни крой, их страшен рой —
ты не боишься, светик мой?»

«Ах не боюсь, ведь ты живой
и воля божья надо мной!
Но не спеши ты так итти,
позволь мне дух перевести,
слабеют ноги, колет грудь,
дай мне минутку отдохнуть!»

«Нет, мы скорей должны итти!
Уж близится конец пути.
Пир начат, гости у стола,
летят мгновенья, как стрела.
Что это у тебя, гляди,
на шнур надето на груди?»

«То матушки покойной крест».

Креста мне ненавистен блеск!
Краями в золотом огне
он колет грудь тебе и мне,
брось! Станешь птицей в вышине!»

И он забросил крест в овраг,
стал в тридцать верст их каждый шаг.

И вот пред ними дол открыт,
на нем строение стоит;
высоких узких окон ряд
и колокольни острый скат.

«Ну, вот, дружочек, мы и здесь,
теперь увидишь все как есть».
«Не церковь ли на месте том?»
«Нет, то не церковь, то — мой дом!»

«А это не крестов ли ряд?»
«Нет, не кресты то, а — мой сад!
Теперь—ты на меня взгляни
и частокол перемахни!»

«Постой? размыслить дай самой!
Мне странен, страшен облик твой;
Твое дыхание — беда,
а сердце, вижу, тверже льда!»

«Не бойся, милая моя,
богато, сытно у меня,
мясного много в погребах,
сегодня ж пир начнем не так!
Что у тебя за узелок?»

«Рубашки — свадебный залог».

«Не нужно больше их чем две!
одна тебе, другая мне».

С рубашками он узел сгреб
и за ограду их — на гроб.
«Теперь ты на меня взгляни
и изгородь перемахни».

«Ты ж был все время впереди,
на нашем свадебном пути,
Ты шел все время впереди,
так первый ты и перейди!»

Он хитрости не разгадал,
перескочил вдруг через вал;
подпрыгнул вверх на пять сажен,
вдали мелькнула девы тень,
и тотчас след ее простыл,
так изо всех помчалась сил...
И ей убежище нашлось;
того не ждал коварный гость!

И вот часовня перед ней
с засовом прочным у дверей;
она дрожа в нее вошла
и двери крепко заперла.
Узка в часовне щель окна,
лишь месяцем освещена;
теснее клетки камни плит,
и мертвый посреди лежит.

Вдруг шум поднялся за стеной;
теней могильных хрип и вой!
Скребутся, шаркают вокруг
и песню начинают вдруг:

«Могиле плоть предать спеши,
погиб, кто не сберег души!»

И в двери гром и в стены стук;
неистовствует страшный друг:
«Вставай, мертвец, вставай скорей,
засовы отодвинь с дверей!»

И мертвый веки подымал,
и мертвый очи протирал,
и, словно в чувство приходя,
взглянул, поднявшись, вкруг себя.
«О, святый боже, мне во власть
не дай к нечистому попасть!
Ты, мертвый, не тревожь покой,
да будет вечный мир с тобой!»

И мертвый голову склонил
и очи мутные закрыл.

Но снова грохот, снова стук!
Еще сильней бушует друг:
«Вставай, мертвец, вставай с одра,
открыть часовню нам пора!»

И вновь на страшный тот призыв
мертвец поднялся полужив,
к засовам прочной двери той
холодной тянется рукой.
«Исусе Спасе, помоги,
не дай, чтоб вторгнулись враги!
Мертвец, лежи и тих и строг;
да будет милостив к нам бог!»

И снова мертвый лег, как был
в гроб без движения, без сил,

И вновь поднялся грохот, стук!
У девы меркнет взор и слух!
«Го, го, мертвец! Го, го, вставай!
и нам живую подавай!»
Беда бедняжке в этот час!
Поднялся мертвый в третий раз
и свой пустой, потухший взор
на полумертвую простер.

«Мать богородица! Спаси,
у сына милости проси!
В своих молитвах я грешна:
но ты простить меня должна!
Мать всех покинутых детей,
спаси меня из злых сетей!»

И тут, как бы в ответ ей, вдруг
запел вдали в селе петух,
по всей деревне повторен
петуший крик со всех сторон.

Тогда мертвец, который встал,
как бы подкошенный упал,
снаружи — смолк последний звук:
исчез с тенями страшный друг.

А утром люди, идя в храм,
остановились в страхе там:
раскрытый гроб в могиле пуст,
в часовне девушка без чувств,
и на могильные кресты
рубашек вздеты лоскуты.

Права ты, девушка, была, —
что мысли богу предала —
от злого отступила,
иначе б худо было!
И не рубашек клочья,
а тело было бы твое
растерзано на клочья!

1843 г.