Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова

• Название: Царская невеста. Любовь первого Романова
• Автор: Сергей Степанов
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-61399-1

Она полюбила Михаила Романова еще до его призвания на царство. Она голодала вместе с ним в разграбленной ляхами Москве, чудом пережив Смутное время. Она навсегда завоевала его сердце и стала главной женщиной в его жизни. И в 1613 году, когда Земский собор избрал Михаила Федоровича на престол, молодой государь не забыл свою суженую – Марию Хлопову официально объявили царицей, взяв «наверх», в покои «Светлого чердака» – женской половины государевых хором. Но правду говорят, что «жениться по любви не может ни один король». И даже русский самодержец порой не властен защитить любимую от дворцовых интриг и боярских козней, от опалы, разлуки и сибирской ссылки…

Читайте новый роман о несчастной любви первого царя из династии Романовых! Сочувствуйте трагедии русских Ромео и Джульетты! Убедитесь, что в нашей истории хватает сюжетов, достойных пера Шекспира!

---

От голода осажденные питались скверным и нечистым, истребили всех мышей и крыс, по ночам выкапывали мертвецов из могил и жадно пожирали их. Сильный поедал слабого, отцы умерщвляли детей своих. Несколько дней назад привлекли к суду гайдука, который зажарил и съел своего сына. Однако судья убежал с судилища, боясь, как бы обвиненные не съели его самого. Вот и сейчас ротмистр Мархоцкий, судивший дело, старался склонить наследника к примирению. Поправляя шапку Мономаха, надетую для пущей важности, Мархоцкий предложил:

– Пусть ответчики отдадут истцу какого-нибудь московита. За схизматика пан Бог простит! А если и будет в том грех, то малый, который можно будет легко замолить. Что скажет благородная шляхта?

– Согласны! – кивнул ответчик. – Найдем боярина, у которого на костях осталось мясо.

– Добже! – обрадовался судья. – Только поторопитесь, потому что пан полковник Струсь ведет переговоры, чтобы отпустить всех московитов из замка.

Лучше бы он не произносил этих слов. Поляки разом всколыхнулись:

– Як выпустить?!

– Иначе московиты не соглашаются принять капитуляцию. Князь Пожарский обещает, если мы освободим бояр и дворянок, позволить нам вернуться в Польшу без всякой зацепки, а тех, кто захочет служить Московскому государству, пожаловать по достоинству.

Это разъяснение только подлило масло в огонь. Вся толпа в бешенстве закричала, бросая оземь соболиные шапки:

– Не можно тому бывать!.. Разве схизматики победили нас силой оружия?.. Мы храбрецы, а они подлейший в свете народ, только и знают прятаться за рвом как сурки!.. Дождемся подмоги от королевича или гетмана, перевешаем их всех, и первым – бунтовщика Пожарского.

Особенно возбудился жолнер, покупатель вороны. Тусклые глаза его засверкали, он выхватил из ножен саблю, рванул на груди жупан и с криком: «Не позволям!» – бросился на паперть! Ворона выпала у него из-за пазухи. Он даже не заметил потери, но Марья, зорко следившая за каждым его шагом, бросилась на добычу как ястреб, схватила ее и, крадучись, бочком, бочком, заспешила подальше от толпы. Вслед неслись крики: «Не позволям!» – и девушке казалось, что ляхи возмущаются кражей.

По дороге к ней присоединился Миша. Они добежали до двора Бориса Годунова, от которого остались одни дубовые сваи. Между сваями сидели несколько поляков и варили в чане пергаментные листы, выдранные из книг, которые грудой валялись на стылой земле. Кожаные ремни давно съели, а теперь и пергамент считался за лакомство. В другое время Марья непременно бы задержалась, выжидая, не оставят ли поляки хоть обрывок пергамента. Но сейчас в ее руках была более ценная добыча. Надо только тщательно припрятать ее.

Осторожно обойдя поляков, варивших книги, Марья сунула ворону в длинный рукав Мишиной шубы и завязала оба рукава. За разоренным годуновским двором на взрубе возвышались причудливые деревянные хоромы Лжедмитрия в польском вкусе. Хоромы состояли из двух построек углом друг к другу. Одна предназначалась для Самозванца, другая – для Марины Мнишек. Обе постройки были объединены двускатной крышей. Хоромы новые, даже бревна не везде потемнели, но в оконных переплетах не осталось ни кусочка слюды, резные наличники были сбиты, ставни криво болтались. Вход на парадное крыльцо преграждало медное чудище о трех главах, привезенное из дальних земель для устрашения московитов.

О чудище рекли, что ни в Московском царстве, ни в иных, кроме подземного, такого не видели: «Ад превелик зело, зубы же ему имеюще осклаблены и ногти яко готовы на ухапление». И хотя чудище было повержено набок, а две главы его были отбиты, третья глядела на всех входящих немигающим взором, в коем блистало адское пламя. Жутко было ходить каждый день мимо чудища, зато оно своим видом отпугивало непрошеных гостей. Даже иноземные наемники, не верившие ни в Бога, ни в черта, предпочитали лишний раз не совать носа в разгромленные чертоги Самозванца.

Не успели Марья и Миша поравняться с адским чудищем, как раздался разбойничий посвист и из-под крыльца вынырнули две тени.

– Салтыковых принесло! Ну, Миша, держись! – предупредила Марья.

Братья Салтыковы, Борис и Михаил, были долговязыми недорослями, мослатыми, рыжими, с остриженными в скобку волосами на головах и такими же рыжими едва начавшими пробиваться бороденками. По их голодным лицам, усыпанным бледными веснушками и яркими прыщами, можно было понять, что им давно не перепадало ни крошки, хотя они, как два лисенка, целыми днями рыскали по округе.

– Показывай, чего промыслили? – пробасил ломающимся голосом один из братьев.

Миша отступил назад, непроизвольно схватившись за длинные рукава. Поняв по неосторожному движению, где спрятана добыча, Борис Салтыков резким движением дернул рукав шубы. Ворона упала на мерзлую землю. Братья на мгновенье застыли, не веря своему счастью, а затем старший из них с деланым возмущением обратился к Мише:

– А еще родственник называется! Теперь не обессудь! Не хотел добром делиться, так мы все заберем.

Он нагнулся за птицей, но Марья опередила его, схватив ворону и метнувшись к крыльцу. Однако Михаил Салтыков тоже был проворным и вскочил на ступени. Марья подалась назад, но там, широко растопырив руки, стоял Борис. Деваться было некуда, но тут девушке пришла в голову шальная мысль бросить ворону прямо в пасть адскому чудищу.

Салтыковы боязливо переглянулись. Страшно было дотрагиваться до адского стража. Но голод пересилил страх, и Борис, перекрестившись, протянул руку к оскаленной пасти чудовища. Марья только того и ждала. Она прыгнула обеими ногами на голову поверженного истукана. Хитроумный механизм, спрятанный иноземным мастером в брюхе чудовища, пришел в движение. Из ушей истукана показалась зазубренная по краям медная пластина, изображавшая адское пламя, тяжелые челюсти с лязгом захлопнулись. Салтыков отдернул руку, и медные клыки только царапнули ладонь. Недоросль завопил от боли, а больше от ужаса. Братья бросились наутек, вообразив, будто адское чудище ожило и сейчас вскочит на когтистые лапы. Марья засмеялась, разжала медные челюсти и высвободила ворону.

Через низкую дверь они вошли в хоромы, а навстречу им уже спешили две женщины: впереди инокиня великая старица Марфа в черном монашеском одеянии, за ней бабушка Федора в ветхом телогрее.

– Кто кричал? Не с тобой ли, сыночек, приключилась беда? – испуганно расспрашивала Мишу старица Марфа и, убедившись в том, что сын цел и невредим, начала ему выговаривать: – Как ты смел из дома выйти! Дождешься, непочтительный сын, материнского проклятья!

– Не гневайся, матушка! Голодно было сидеть, – робко отвечал Миша. – Зато Господь послал нам за труды, – прибавил он, показывая ворону.

При виде птицы суровое лицо старицы Марфы несколько смягчилось. Она взяла ворону из рук сына и обнюхала ее.

– Дохлая, поди! – с сомнением сказала она, потом еще раз понюхала и рассудительно заметила. – А хотя бы и дохлая! Что Бога гневить! Федора, займись-ка птицей.

Тут только бабушка Федора оторвалась от любимой внучки. Она не произносила гневных слов, подобно старице Марфе, а только укоризненно вздыхала и обнимала свою ненаглядную Машеньку. Погрозив внучке пальцем, Федора захлопотала по хозяйству. В одном из дальних покоев имелась исправная муравленая печь, даже зеленые изразцы по бокам не все были отбиты. Марья закрыла дверь на засов и быстро затопила печь, а Федора ловко ощипала ворону. Вскоре в печи забулькал горшок с похлебкой.

В дверь тихо постучали. Три раза, а потом еще два, как было условлено. Значит, кто-то из своих. Федора глянула на Марфу, та глазами показала: «Отвори». Отодвинув запор, Федора впустила в комнату инокиню Евтинию, ликом как две капли воды схожую со старицей Марфой. И взгляд у них был одинаково колюч, и широкие скулы под тонкой кожей придавали одинаковую неприветливость их лицам, и складка в углу тонких губ на один манер. Сходство неудивительное, потому что они были родными сестрами, дворянками Шустовыми в девичестве, затем боярынями Романовой и Салтыковой, а сейчас инокинями Марфой и Евтинией.

Евтиния перекрестилась на образа в углу, трижды облобызалась с сестрой Марфой, поцеловала племянника Мишу, поздоровалась холодно с Федорой и только на Марью не обратила внимания, словно ее не было в палате.

Раньше Евтиния вела себя ласковее. Но однажды ночью Марья проснулась от мук голода и увидела, как Евтиния сидит над ларцом и трет какие-то коренья. Рядом с ларцом стояли глиняные пузатые сосуды и склянки. Марья окликнула монашку. Евтиния чего-то испугалась, прикрыла телом ларец. Потом оправилась от испуга и сказала приторным голоском: «Ах ты, проказница! Переполошила меня, старуху. Глянь, какой жук ползет за твоей спиной!» Марья оглянулась, дивясь, какой жук выжил в холодных покоях Лжедмитрия. Никакого жука не было, а когда она повернулась обратно, исчез и таинственный ларец. С той поры Евтиния ее шпыняла и своей сестре Марфе что-то нашептала. Старица Марфа тоже невзлюбила девушку и подозрительно на нее поглядывала. Марья догадывалась, что Евтиния пришла по ее душу, и не ошиблась.