Ян Винецкий - Отчий дом

• Название: Отчий дом
• Автор: Ян Винецкий
• Издательство: Татарское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

---

— Ты слышал, чем закончился перелет из Петербурга в Москву? — спросил вдруг Петр Петрович.

— Нет. Планер отвлек меня от газет. Рассказывай, друже, не тяни.

— Дров наломали — страшно сказать! Шиманский разбился, царствие ему небесное. Слюсаренко тяжело изувечен под Петербургом. Сергей Уточкин взлетел первым, да у деревни Вины потерпел жестокую аварию. В общем, как говорится, кто — по грибы, кто — по ягоды. До Москвы долетел один Васильев. Семьсот шестьдесят два километра пролетел за девять с половиной часов, не считая времени, затраченного на промежуточные посадки! Все газеты теперь воскуривают Васильеву фимиам.

— Да… — сказал Петр Николаевич и задумался.

— Что — да?

— Полеты наших авиаторов еще до крайности несовершенны, в них, понимаешь ли, не чувствуется победы гордого духа над косной материей. Не улыбайся, пойми меня правильно… Какая-то рабская зависимость пилота от капризов стихии!

— Разве у Сергея Уточкина есть что-нибудь рабское? Или у Васильева? — недоверчиво усмехнулся Петр Петрович.

— Я говорю не о душевных качествах этих людей, а о летных свойствах. Уточкин вон на удивленье всей Одессе по знаменитой лестнице на автомобиле проехал, пятнадцатью видами спорта овладел, в газетах хвастался: «Никому за мной не угнаться», — а в полетах и впрямь никому за ним не угнаться… по числу аварий!

— Злой ты сегодня, Петрусь, — незлобиво упрекнул Петр Петрович.

— Злой!.. Потому что летают у нас неграмотно, дико, нелепо! А ученые дятлы твердят о создании «автоматической устойчивости». И тогда, дескать, посади медведя на аэроплан — и тот летать будет!.. Глупые сказки все это, не более!

— Вот тут я с тобой согласен! — пробасил Петр Петрович. — Медведь летать может только в цирке, да и то такого аттракциона еще никто не придумал.

— У нас на аэроплан смотрят, как на забаву. На ипподромах продают билеты — поглядеть на диковину, поднимающую человека в небо. Но чую я, Петр, авиация из забавы скоро превратится в полезное приобретение человечества.

Когда Наденька вернулась с огурцами, колбасой и прочей снедью, ее взору предстала следующая картина: бутылки стояли нераскупоренными. Скатерть сползла на пол, два Петра рассматривали чертежи аэроплана и отчаянно спорили.

— Теоретическую механику у нас преподавал сам Жуковский! — гремел Петр Петрович, тыча кулаком в чертеж.

— Ну, знаешь ли, Михайловское артиллерийское училище славится не менее Политехнического института, и я знаю механику не хуже тебя! Да, да, не хуже! Предлагаемый мною хвост не подходит к институтским меркам, оттого ты и споришь! Не по правилам, да? Но правила тоже имеют обыкновение стареть. На свете все стареет, уважаемый председатель Нижегородского общества воздухоплавания!

Наденька звонко рассмеялась:

— Петушиный бой! Будь на вас перья — ни одного не осталось бы!..

7

Отпуск был на исходе, и Петр Николаевич решил снова поехать в Петербург попытать счастья. Маргарита Викторовна одолжила денег в нескольких богатых домах, где она давала уроки музыки, и передала сыну сумму, едва хватившую на билет и одну неделю жизни в Петербурге при условии питания в самой скромной кухмистерской; Петр Петрович снабдил советом обратиться в Императорский аэроклуб и, разумеется, энергичней работать локтями, «ибо кто ловит ртом мух на земле, тот пусть не рассчитывает на успех в небе»; Наденька пожелала удачи, хотя долго не одобряла новой поездки, — и с этим, нельзя сказать чтобы надежным, багажом Петр Николаевич отправился в столицу.

В Петербурге Петр Николаевич с трудом разыскал Императорский аэроклуб, помещавшийся в двухэтажном доме недалеко от Московских ворот. Мужчина средних лет с темным остроносым лицом окинул вошедшего тем небрежно-насмешливым взглядом, в котором нетрудно было прочесть: «И какого там еще безумца господь несет?», — и спросил:

— Чем могу служить?

— Я ищу возможности поступить в школу летчиков.

— Гм… Ищете возможности. Вы, если не ошибаюсь, артиллерийский офицер?

— Да. Но я уже несколько лет занимаюсь авиацией и чувствую здесь настоящее призвание.

— Ну, и достигли, вероятно, каких-нибудь успехов?

Остроносый смешно оттопырил нижнюю губу и лукаво усмехнулся. Петр Николаевич был так взволнован, что не почувствовал иронии.

— Вот мой проект, — сказал он, вынимая из кармана сложенный вчетверо большой лист бумаги.

— Ого! Да у вас, батенька, целое произведение. Ну, объясняйте.

— Мой аэроплан не имеет вертикального оперения. Хвост его раздвоен, как у ласточки. Концевые части хвоста служат рулями высоты и одновременно рулями крена — при координировании действия ими с перекашиванием крыльев. Фюзеляж, как видите, имеет веретенообразную форму…

— Какова общая площадь крыльев и хвоста?

— Сорок квадратных метров, — ответил Петр Николаевич.

— Мощность мотора?

— Я думаю обойтись мотором мощностью в пятьдесят лошадиных сил.

Петр Николаевич с замиранием сердца ждал отзыва. Да, это было его первое произведение, продукт многих месяцев труда. Еще жива была владивостокская рана в его душе, когда Петербург отклонил первоначальный вариант проекта. Сейчас лицо его собеседника, в первую минуту показавшееся неприветливым и отчужденным, постепенно теплело, губы складывались в улыбку, но уже не лукаво-насмешливую, а добрую, простодушную. Он долго, не отрываясь, смотрел на проект, потом, покраснев и подняв брови, повернулся к Петру Николаевичу:

— Простите, мы с вами еще не знакомы. Яцук Николай Андреевич.

Петр Николаевич назвал себя, с удовольствием ответил на крепкое рукопожатие.

— Ваша идея свежа и оригинальна. Но вы проповедуете, батенька, одну крамольную вещь: крены.

Петр Николаевич рассмеялся. Его рассмешил почти суеверный страх, с которым Яцук говорил о кренах.

— Почему птица не боится никаких положений в воздухе, а летчики страшатся крутых виражей, быстрых поворотов?

— Потому что в этих положениях воздух не держит аэроплана, — сказал Яцук тоном учителя, разъясняющего очевидную истину.

— Странно, ведь воздух есть среда однородная во всех направлениях, — не унимался упрямый поручик.

Яцук сузил глаза, растягивая слова, спросил:

— Вы летали когда-нибудь?

— Нет, — ответил поручик уже смущенно.

— Ну так поверьте мне, инженеру и летчику: крены — опаснейшая штука!

Они спорили долго. Нестеров извлекал свои мысли, как снаряды, и бил «прямой наводкой». Яцук отчаянно защищался, но видел, что в этом молодом артиллерийском поручике авиационной эрудиции больше, нежели в другом авиаторе.

«Неужели я на ложном пути? — думал Петр Николаевич. — Нет, летать без кренов — все равно что ходить на одной ноге. Вот поступлю в школу летчиков, полетаю сам, тогда какие еще аргументы у вас останутся, любезный Николай Андреевич?»

Они пошли к председателю Всероссийского аэроклуба, но тот оказался таким же холодным и равнодушным манекеном, каких уже немало повстречал на своем пути Петр Николаевич. В Военном министерстве их тоже не приняли.

— Всюду протекция! Всюду нужна протекция! — возмущался Николай Андреевич. — Мы с вами, батенька, из племени неудачников…

К вечеру, устав от бесплодных хождений по учреждениям столицы Государства Российского, они растеряли весь свой пыл и остановились на Невском у моста с вздыбленными чугунными конями, неопределенно глядя перед собой и не зная, что предпринять дальше.

— Все! — горестно вздохнул Петр Николаевич. — Надежда сопровождала меня до Петербурга, а сейчас покинула.

— Вернется, — улыбнулся Яцук. — Надежда, что женщина: неразлучна с нами до смертного часа.

Петр Николаевич с отчужденностью глядел на проносившиеся экипажи, на фланирующих по Невскому щеголей, на элегантных дам с невероятно узкими талиями, на ослепительно лощеных штаб-офицеров, которые дефелировали перед восхищенными взорами дам, точно на параде перед самим государем. У всех этих людей был такой вид, будто их ласкало невидимое солнце, очень доброе и щедрое. «Черт возьми, отчего же я не встретил здесь ни одного теплого взгляда, не услышал ни одного дружеского слова?..»

— Пойдем ко мне! — запросто сказал вдруг Яцук. — Надо отдохнуть. А завтра надумаем что-нибудь…

В его голосе послышались нотки искреннего участия. Петр Николаевич растроганно проговорил:

— Право же, я испытываю неловкость оттого, что доставил вам лишние заботы своим посещением…

— Пустяки! Петербург — это бурный океан, где утлой ладье суждено немало испытаний. Поверьте мне, я слишком хорошо знаю нашу столицу, чтобы быть равнодушным к вам. Ну, идемте, утлая ладья!

Он расхохотался, и Петру Николаевичу стало покойно и весело на душе…

Яцук занимал две комнаты на углу Гороховой и Садовой. Жена его, Анна Сергеевна, немолодая, но очень красивая женщина встретила их с веселой приветливостью. После обеда Анна Сергеевна пела украинские песни, аккомпанируя на гитаре. Голос ее был волнующий, глубокий, и Петр Николаевич неожиданно ощутил в своей душе совершенно новые, неведомые прежде звучания.