Ян Винецкий - Отчий дом

• Название: Отчий дом
• Автор: Ян Винецкий
• Издательство: Татарское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

---

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, — успокаивал его Нелидов. — Петр Николаевич маху не даст!

Но сам вглядывался в небо с чувством щемящей тоски: Нестеров был для него больше, чем отцом. Без Петра Николаевича здесь все были бы для него чужими, господами, а он снова остался бы сиротливым мужиком, «черной костью».

Нестеров выбрал одного из австрийцев, пришедших на помощь барону, и ястребом начал кружить над ним, заставляя его уходить вниз. Австриец думал теперь не о премии, а о том, как быстрее достичь земли и оторваться от этого дьявола.

На высоте триста метров Петр Николаевич оставил удирающего австрийца и опять круто устремился вверх, догоняя уходившего Розенталя. Смелыми, уверенными эволюциями он загнал барона назад, в зону аэродрома. Третьего австрийца Нестеров преследовать не стал.

Фридрих Розенталь побледнел. Наблюдатель и механик заметили его волненье: «Альбатрос» остался один.

«Так кто же куры-то, герр Розенталь?» — усмехнулся Нестеров.

Барон увертывался от наседавшего на него русского аэроплана, но высоту терял медленно, стараясь маневрировать по горизонтали.

— Ты скользкий… знаю! — повторял Петр Николаевич. — Но теперь ты от меня не уйдешь!

Он хотел вынудить Розенталя снизиться еще больше и посадить его, но «Альбатрос» сопротивлялся упорно.

Петр Николаевич почувствовал сильную усталость. Сказывалось малокровие, которым он страдал с детских лет.

«Таранить?.. Я высказал эту мысль… Кому, как не мне, проверить ее опытом!..»

Он вспомнил японцев. Офицер-смертник ведет торпеду-таран навстречу своей гибели. Нет, он не хочет походить на японцев. Он русский человек и ему чужд культ смерти…

Наденька встала перед глазами. Вся ее жизнь с ним прошла в заботах, беспокойстве, в страхе за него.

Он метался по городам России, спорил, дерзал, строил, восставал против спокойных и глупых инструкций и правил. Один генерал сказал ему: «Молодые — всегда мятежники! А вот пролетят молодые года, и угомонитесь».

Как это «угомониться», видя неправду, встречаясь с глупостью, которую тебе преподносят как непререкаемый катехизис мудрости?! Петр Николаевич не мог с этим согласиться. Он ходил нехоженными тропами. Ему было трудно. Когда нужна была помощь — от него отмахивались, а добивался успеха — не замечали.

Но невниманье не озлобило его, нет! На Родину, как на мать, нельзя обиду таить. Он хотел лишь одного: чтобы крылья у Родины были могучими и небо чистым.

О, как благодарен он был Наденьке за то, что прониклась она его мечтой, за то, что мужественно переносила частое одиночество!.. Зато как незабываемы были встречи, когда он приезжал в родное гнездо свое, к детям, к милому стуку старинных отчих часов, к скрипу калитки, который не изменяли десятилетия…

Ветер бился в расчалках аэроплана, невидимыми руками хватался за тросы, рвал их, злобно стучал по крыльям. Расчалки выли надрывно, протяжно, точно аппарат жаловался на трудность единоборства со стихией…

Таран… Это все-таки страшная форма воздушного боя, страшная для противника… И пусть! Пусть боятся русского тарана враги России!..

Нестеров повис над «Альбатросом», одев его, как саваном, темной тенью. Барон повернул к нему перекошенное в страхе и ненависти лицо.

Петр Николаевич увидал острый изогнутый подбородок, хищный прищур глаз.

Он внезапно ощутил приступ тошноты, как тогда, в Варшаве, когда Розенталь сделал свое гнусное предложение…

Петр Николаевич крепко сжал челюсти и отдал ручку управления от себя…

С земли видели, как Нестеров настиг австрийский «Альбатрос» и протаранил его колесами шасси. «Альбатрос» сложил крылья и камнем упал в болото.

Аэроплан Нестерова пронесся дальше, потом, перейдя в крутую спираль, пропал за высоким холмом…

В это время Миша Передков вернулся с разведывательного полета и, доложив в штабе корпуса свои наблюдения, приехал на штабном автомобиле на аэродром. Тут он и увидел, как Петр Николаевич таранил неприятеля.

Передков вместе с казаками поскакал к месту падения. В лесу они спешились и пошли по мягкому ковру, что разостлала осень. Чернели кочки муравейников, расчесанные лапами тетеревов. Пахло прелыми листьями, грибами, можжевельником.

Стояла дремотная тишина… В воздухе дрожали солнечные пятачки листопада. За опушкой началось болото. Повсюду валялись мелкие части крыльев. Мотор отбросило далеко в сторону, он зарылся в зыбкий грунт болота. Казалось, здесь прошлась буря.

Среди груды обломков Передков вдруг увидал руку Петра Николаевича, узкую белую руку с перстнем на безымянном пальце. Аметистовый камень горел на солнце сиреневым пламенем…

Передков судорожно заглотнул воздух и, закрыв глаза, тяжело опустился на колени.

Казаки молча сняли фуражки…

18

Все деревья в саду стояли с голыми ветками, сумрачные и мокрые. И только один тополь был в янтарной одежде. От множества желтых листьев исходил какой-то мягкий, задумчиво-ласковый свет.

И вдруг совсем неожиданно тополь стал порошить листьями и за один день сбросил свое великолепное и грустное, как прощанье, убранство.

Наденька сидела у окна, подперев подбородок кулаками. Скоро зима, первая зима без Петра… Долгая она будет и угрюмая, как ее горькая вдовья жизнь…

В начале зимы в Киев приехал Евграф Крутень. Он постучался в «дом Нестеровых» и, когда Наденька открыла дверь, приник к ее руке долгим поцелуем. Она стояла, закрыв глаза, задыхаясь от несказанной боли: Евграф так остро напомнил Петра.

— Я окончил школу авиаторов… Полетав с Петром Николаевичем на маневрах, я понял, что буду летчиком. И не только летчиком, а «нестеровцем», то есть буду летать ястребом! И вот, Надежда Рафаиловна, я хотел просить вас… посмотреть мои полеты.

— Меня?.. А что я в них понимаю?

— Нет, понимаете! Я видал, как вы наблюдали мертвую петлю Петра Николаевича.

Он глубоко дышал. В глазах блестели те самые огоньки, решительные, неукротимые, которые спокойные люди называют «сумасшедшими огоньками».

Наденька стояла с быстро и неуемно бьющимся сердцем. Ей было отрадно, что огонь, зажженный Петром, не погас, и вот уже берутся нести его дальше сильные, дерзкие, горячие люди.

— Когда вы полетите?

— Сейчас, Надежда Рафаиловна. У меня все готово!

«Таким же был и Петр, когда начинал в Нижнем Новгороде полеты на планере…» — подумала Наденька и стала одеваться…

По дороге на аэродром он рассказывал:

— Закончил обучение и прошу школьного инструктора: «Дайте аэроплан, я сделаю мертвую петлю, как Нестеров». А он мне отвечает: «Нельзя. Развалятся наши аэропланы. Не приспособлены они для фигур».

Загрустил я. И тут случай свел меня с летчиком и конструктором Алексеем Владимировичем Шиуковым. Он знаком был с Петром Николаевичем. «Хотите продолжить дело Нестерова? Это похвально!» И ведет он меня к дальней, заброшенной палатке. «Вот, — говорит, — „Фарман“, который никому не принадлежит. Вернее, он принадлежал французскому гастролеру-петлисту Пуарэ, но, как началась война, он уехал, а „Фарман“ оставил».

— А вы летали уже на нем? — спросила Наденька.

— Нет. Сейчас полечу.

«И вы уверены, что он… исправен?» — хотела она спросить, но сдержалась: она вспомнила советы Маргариты Викторовны — «Не вселяй сомнения в душу Петра!»

— Ну, удачи вам! — сказала она и, слабо улыбнувшись, тряхнула головой.

…Через полчаса взлетел аэроплан. По тому, как он долго выдерживал полет у земли, а потом плавно, но сильно взмыл вверх, Наденька узнала «Петюшкин почерк».

Аэроплан набрал высоту и стал кружиться с глубокими «Петюшкиными» кренами.

Наденька смотрела и глаза ее наполнялись слезами. Аппарат опустил нос и перешел в пикирование. Вдруг заработал мотор и аэроплан поплыл вверх.

«Неужели он сделает… мертвую петлю, — тревожилась Наденька. — Он ведь не обучался этому… Сумасшедший!»

Тем временем аэроплан стал переворачиваться вверх колесами. Наденька увидала, что голова Евграфа свесилась вниз… Крутень вышел из петли и перевел аппарат в пикирование.

Наденька облегченно вздохнула.

И вдруг аэроплан снова полетел носом вверх и лег на спину… Вторая петля!..

К аэродрому бежали люди. Наденька была уверена, что весь Киев наблюдает за полетом. «Так они смотрели на полеты Петра… Теперь снова петли выписывает аэроплан в киевском небе. Значит, дело Петра живет!..»

Только сейчас она до конца поняла, что так волновало Евграфа Крутеня. Она ласковым и благодарным взглядом проводила аэроплан на посадку.

…Евграф подбежал к ней — счастливый, раскрасневшийся, в расстегнутой кожаной тужурке и в фуражке, несмотря на десятиградусный мороз.

— Спасибо! — сказала она и голос ее дрогнул.

Он взял ее пальцы горячими крепкими руками, поцеловал.