Дэвид Шоу - Небеса в холодильнике

• Название: Небеса в холодильнике
• Автор: Дэвид Шоу
• Жанр: Научная Фантастика

---

- От тебя я другого не жду, - перебил Камбро.

- ...но могу я что-нибудь получить от нашего друга репортера?

Камбро оттолкнулся от консоли, и рокот колесиков его кресла прозвучал гулко и громко, как тиканье таймера. Он просунул пальцы под очки и стал тереть глаза, пока они не покраснели.

- Я сказал, что он репортер? Можешь вычеркнуть. Он _был_ репортером. Когда он выйдет из холодильника, ему уже ничего не будет нужно, кроме разве что оббитой пробкой камеры. Или деревянного костюма.

Доннелли все смотрел на ящик. Было в нем что-то зловещее, какая-то аномалия, от которой нельзя отвести глаз.

- Так может, сделать ему укол доброго старого цианида?

- Пока нет, - ответил Камбро, трогая таймер, будто ища в нем поддержки. - Пока еще нет, мой друг.

Время потеряло смысл, и это для Гарретта хорошо.

Облегчение. Он освобожден от всего, что было когда-то границей, от унылости ежедневного. Здесь нет дня, нет ночи, нет времени. Он освобожден. Простейшие входные сигналы и ограничения его физической формы стали его единственными реалиями. Когда-то он читал, что следующим шагом эволюции человека может быть лишенный формы интеллект - вечный, почти космический, неумирающий, бессмертный, трансцендентный.

Если свет был Богом, то холод есть Сон. Новые правила - новые божества.

Он свернулся в клубок, как зародыш, как побитое животное, и непроизвольно дрожал, пока его освещенный разум боролся с проблемой, как проявить повиновение этому последнему богу.

Кости пробирает холод, руки и ноги далеко-далеко и ничего не чувствуют. Вдох - ледяной нож, ввинчивающийся в оба легких. Он старается дышать неглубоко и молится, чтобы израненный пищевод поделился с воздухом крупицей метаболического тепла до того, как тот безжалостно вопьется в легкие.

Он все еще простой смертный.

Он знает, что холод не унесет больше нескольких критических градусов температуры сердца. Холод его не убьет, он испытывает его, предлагая самому исследовать грань своих возможностей. Убить Гарретта было бы слишком легко и бессмысленно. Он не выжил бы в свете лишь затем, чтобы погибнуть в холоде. Холод позаботится о нем, как позаботился свет, как будто беспечному богу велели позаботиться о пастве - изувеченной, измученной и убитой... только чтобы проповедовать обновленную веру.

Холод проникает глубоко, но лишь в плоть.

Пальцы рук и ног превратились в далекие источники утраченных чувств. Гарретт перекатывается на правый бок, потом на левый, заклиная по очереди каждое легкое, пытаясь справиться с леденящей болью, расщепив ее на фрагменты.

Он позволяет внешней среде нулевой температуры протечь сквозь себя, а не биться о жалкие стенки его кожи. Он думает о павшем дереве в лесу. Он здесь - значит, у холода есть цель. Он - доказательство звука в безмолвной заснеженной лесной чаще, морозный воздух нуждается в нем, как и он в этом воздухе, чтобы удостовериться в собственном существовании.

Сжавшись в комок и дрожа, по-прежнему голый, с медленно ползущей по неоттаявшим жилам кровью, Гарретт позволяет холоду овладеть собой. Он радуется его беспощадной природе, его грубой порывистости.

Гарретт закрывает глаза. Ощущает блаженство. Улыбаясь, со стиснутыми зубами, он спит.

На грязном кофейном столике перед Альварадо находились несколько нужных предметов: бутылка скотча, большой фотоаппарат, тупоносый пистолет и нераспечатанный конверт.

Камера была самонаводящаяся, заряжена цветной пленкой ASA 1600 и снабжена звукозаглушающим боксом для бесшумной работы. За секунду можно было сделать двадцать один снимок. Виски было отличное, и бутылка уже была наполовину пуста. Пистолет - армейского образца "бульдог" сорок четвертого калибра, еще ни один патрон не использован.

При всяком легком ночном шуме в доме Альварадо напрягался, и сердце его начинало колотиться чуть сильнее в ожидании. Мгновение бежало за мгновением, и ничего не происходило... хотя могло произойти в любое следующее мгновение.

Он доехал до самой долины Сан-Фернандо, чтобы отправить заготовленные бандероли - копии своих драгоценных снимков и магнитофонных лент. Сейчас они были в безопасности, улики убийственные, и единственная причина, по которой он все еще торчал у себя в квартире, было то, что ощущение у него было, будто он замазан.

В камере ждали новые улики. Более свежий, токсичный, опасно хороший материал, подкрепляющий его и без того сильные позиции.

Альварадо поднял конверт и в тысячный раз прочитал адрес. Это был счет от кабельного телевидения для Гарретта, его соседа. Когда-то давным-давно компьютерные боги, составляющие списки почтовой рассылки, икнули и перепутали их адреса. Чем пытаться исправлять эту ошибку раздраженными и бесполезными телефонными звонками, Альварадо и Гарретт уже почти год обменивались почтой, подсовывая ее под дверь соседу, если того не было дома. Им обоим приходилось много разъезжать. Почта стала у них стандартным источником шуток.

Гарретт был рекламным агентом издательства. Он ездил по своему участку с большим портфелем и ходил от магазина к магазину. Альварадо состоял в штате "Лос-Анджелес Таймс", пока не попал под сокращение, за которым последовало прекращение приема на работу во всех газетах, объясняемое спадом. Он стал независимым журналистом и был им до тех пор, пока время не сделало очередной поворот. Он слишком долго жил журналистской работой, чтобы не верить в карму. Путь независимого журналиста привел его в очень странные новые места. Альтернативные газеты. Таблоиды. Поп-журналы.

И журналистские расследования по собственной инициативе.

Теперь если его страхующие контрагенты сумеют воспользоваться дубликатами фотографий и пленок, которые уже в пути, Альварадо снова окажется крупной козырной картой. Ожидание было не худшей частью работы, хотя последние несколько адских дней он здорово висел на волоске.

Иногда репортеров за их материал убивали. Это случалось, хотя общественность редко узнавала об этом. Именно поэтому Альварадо устроил свою продуманную сеть страховки.

Иногда репортеров ждала судьба хуже смерти. Поэтому и заряженный пистолет, и тихие бдения в темной комнате.

Это случилось дня четыре-пять назад. Или неделю. У Альварадо график сна и бодрствования сильно нарушился из-за боевой готовности.

Неделю назад он услышал ночью шумную суету. А его убойные фотографии и ленты еще не были тогда ни скопированы, ни отправлены. Он в один миг пробудился от дремы, настороженный и готовый ко всему. Сначала он подумал, что это простая домашняя ссора - Гарретт со свой женой или любовницей о чем-то громко и сердито спорят, как бывает иногда у живущих вместе пар.

Мозг Альварадо расшифровал шум. Это была не ссора.

Он помнил, как схватил камеру и вышел на балкон. После секундного колебания он перешел на соседний балкон Гарретта и тут же понял, что дело очень плохо.

Большую часть всей сцены он наблюдал в видоискатель камеры, наведя ее на щелку света, падающую из занавешенной двери Гарретта. Он видел, как обнаженного Гарретта быстро и профессионально скрутили гориллы в безликих костюмах, явно из спецслужбы. Жену или любовницу Гарретта, тоже голую, грубо задвинули в угол. Агенты действовали так, будто знают, чего хотят.

Двадцатью одним быстрым кадром позже скрученного Гарретта унесли... а Альварадо вернулся к старому, не менее пугающему делу. Ему надо было еще и свое будущее защитить.

Сейчас, сегодня, Альварадо сидел, глядя на счет от кабельного телевидения, адресованного Гарретту. Счет пришел к нему. А к Гарретту пришли люди нанести визит, предназначенный его соседу.

Альварадо знал, что это приходили за ним.

Случайность почти чудесная, которая дала Альварадо время поместить свой материал в безопасное место. По счету уплатил Гарретт, и потому, быть может, Альварало был еще жив.

И при этом его жизнь стала плохим черным фильмом. Вот он сидит, пьет, теребит пистолет и воображает неизбежную схватку. Бум, бум - и в сиянии славы _все_ попадают в газеты.

Посмертно.

Потому что на этот раз плохие парни адресом не ошибутся.

Если свет был Богом, а холод - Сном, то звук был Любовью.

Гарретт решил, что его закаляют и очищают для какой-то очень важной цели, долга или избранной судьбы Он чувствовал гордость и собственную значимость. Не может быть, чтобы ему было столько откровений без всякой цели... и потому он внимательно учит все уроки, которые приносят ему звуки.

Он - внимательнейшее божественное дитя в процессе обучения.

Крайности, которые он выдерживает, - вехи его собственной эволюции. Он начал обычным человеком. Теперь он становится чем-то намного большим.

Это восхитительно.

Он с нетерпением ждет Жара, и Безмолвия, и Тьмы, и всего, что еще только ему предстоит.

- Хочешь посмеяться? - спросил Камбро.

Доннелли почувствовал, что вряд ли это его позабавит.