Энн Ламотт - Птица за птицей. Заметки о писательстве и жизни в целом

• Название: Птица за птицей. Заметки о писательстве и жизни в целом
• Автор: Энн Ламотт
• Жанр: Филология
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-00057-196-5

Культовая книга о писательстве от состоявшегося писателя. В остроумной манере Энн Ламотт рассказывает о реалиях жизни писателя, которая имеет мало общего с литературными тусовками — скорее, состоит из зависти, творческих кризисов и отчаянных сражений за каждый абзац. Эта книга проверена временем — с момента первого издания прошло уже почти 20 лет. Книга для тех, кто мечтает выразить себя в словах, но не знает, с чего начать. А еще для маркетологов, копирайтеров, блогеров и всех, кому приходится много писать.

От автора

Тридцать лет назад мой старший брат, которому тогда было десять, пытался написать доклад о птицах, на который отводилось три месяца. Доклад надо было сдавать назавтра. Мы были за городом. Брат сидел за кухонным столом, обложенный вырезками, карандашами и книгами о птицах, в ступоре и отчаянии от осознания объема предстоящей работы. Тогда мой отец сел рядом с ним, положил руку на плечо и сказал: «Птица за птицей, парень. Просто опиши их одна за другой, птица за птицей».

---

Зато я умела шутить. Поэтому звезды нашей школы не гнали меня, а даже звали на вечеринки и позволяли смотреть, как они обжимаются. Как вы понимаете, это не слишком повышало мою самооценку. Я считала себя безнадежной. Но однажды мы с отцом (который, насколько я могла судить, так и не начал колоться) поехали на пляж в Болинасе. Там я взяла блокнот и ручку и сделала зарисовку того, что увидела. Как художник на холсте, только словами. «Я подошла к самой кромке моря, и пенный язык набегающей волны лизнул пальцы моих ног. Маленький краб стал рыть ямку в нескольких сантиметрах от моей ступни и скоро весь исчез во влажном песке…» Все, больше не буду вас мучить. Этюд вышел довольно длинный. Отец уговорил меня показать его учительнице, и в итоге он попал в самый настоящий сборник школьных работ.

Это произвело большое впечатление на моих учителей, родителей и даже нескольких одноклассников. Меня стали чаще приглашать на школьные вечеринки, и я смогла наблюдать еще больше чужих объятий.

Как-то раз одна из королев нашего класса заехала ко мне после школы и осталась ночевать. Именно в тот вечер родители праздновали выход папиного нового романа. Мы все были очень счастливы и взбудоражены, а та девочка решила, что у меня просто отпадный отец (еще бы, писатель! ее-то папа торговал машинами). Пока мы ужинали, вся наша семья поднимала тосты друг за друга.

В общем, у нас все шло как нельзя лучше, и моя подружка была тому свидетельницей.

В ту же ночь, перед сном, я утащила к себе экземпляр нового романа, и мы с одноклассницей стали читать его вслух. Мы лежали рядом в спальных мешках на полу в моей комнате. Первая же страница была про мужчину и женщину в постели, про то, как они занимаются сексом. Мужчина там играл с женским соском. Я начала истерично хихикать. «Только этого не хватало», — думала я, лукаво улыбаясь подружке. Прикрыв рот рукой, как смущенный Чарли Чаплин, я сделала вид, что собираюсь выкинуть дурацкую книжку куда подальше. «Ну полный отпад, — думала я, запрокидывая голову и выдавливая из себя беспечный смех. — Мой папа пишет порнушку!»

От стыда я светилась во тьме, как лампочка. При мне впору было читать. Я ни разу не заикнулась об этой книге при отце, хотя еще пару лет после того случая листала ее по ночам, искала другие постельные сцены. Их там хватало… Все это сильно сбивало меня с толку, пугало и печалило.

Но затем случилось нечто удивительное. Отец написал в один журнал статью под названием «Место, где нельзя растить детей». В ней рассказывалось о побережье Калифорнии, где как раз и жила наша семья, — а ведь место красивей трудно даже представить себе. Как ни странно, по количеству алкоголиков наш округ уступал только трущобам Окленда, где ютились потомки индейцев. От масштаба подростковой наркомании кровь стыла в жилах (так написал папа). Статистика разводов, психических расстройств и сексуальных отклонений тоже удручала.

Отец в резких выражениях отзывался о наших мужчинах, об их системе ценностей и вечной погоне за материальными благами. Про женщин он написал так: «Это дамы без возраста, респектабельные жены врачей, архитекторов, юристов — загорелые, холеные, подтянутые. Они прогуливаются по супермаркетам в теннисных костюмчиках и легких платьях, а в глазах у них горит безумный огонек». Папа не пощадил никого. «Главная беда Калифорнии, — сказал он в конце статьи, — то, что весь наш образ жизни нацелен на праздность, на отдых. А значит, мы нацелены на смерть: ведь это и есть отдых и покой».

Все бы ничего, но я обожала играть в теннис. Те самые дамы дружили со мной. Каждый вечер я тренировалась в одном клубе с ними; по выходным мы вместе сидели и ждали, когда мужчины (у которых было право первой очереди) доиграют и освободят корты. А мой отец сделал из них каких-то пресыщенных зомби!

Я решила, что мы пропали. Но на той же неделе мой старший брат Джон принес из школы ксерокопию папиной статьи: ее задали прочесть всему классу по обществознанию и литературе. Брат тут же стал героем школы. Наш городок забурлил: в следующие месяцы от меня не раз отворачивались знакомые в теннисном клубе, но папу окликали на улице, незнакомцы подходили к нему и брали за руку, словно он оказал им большую личную услугу. Их реакция стала ясна мне чуть позже, летом. Я впервые прочла «Над пропастью во ржи»[6] и поняла, каково это: узнать себя в том, что написал кто-то другой, закрыть книгу с чувством триумфа и облегчения, обнаружить, что ты не одинок в своих переживаниях, наконец-то ощутить родство и связь с такими же, как ты.

В старших классах я стала писать много: дневники, пылкие антивоенные статьи, пародии на любимых авторов. Тогда я подметила кое-что важное. Мои приятели вечно просили меня рассказать про всякие случаи из нашей жизни, даже если — нет, особенно если — это произошло у них на глазах. Вечеринки, которые пошли не как надо; взрывы в кабинете химии и на школьном дворе; сцены с участием чьих-нибудь родителей… Из всего этого я могла сплести историю. Я могла сделать ее живой и забавной, даже преувеличить так, чтобы придать событию масштаб легенды. Тогда роль участников истории становилась больше и важнее, и вообще все происшествие казалось очень значимым.

Думаю, папины школьные друзья так же полагались на него, доверяли ему рассказывать истории из своей жизни. Именно эту роль он стал позже играть в нашем городке. Он мог взять большое событие или маленькую бытовую сценку, что-то в них выпятить, а что-то затенить — придать форму, показать фактуру, выявить суть. Передать саму атмосферу мирка, где он и его друзья жили, работали, растили детей. И люди хотели, чтобы он облек в слова происходящее с ними и вокруг.

Подозреваю, что в детстве он сильно отличался от ровесников. Наверное, вел серьезные беседы со взрослыми. Возможно, как и я, рано осознал, что часто будет один, и принял это. Думаю, люди именно такого склада обычно становятся писателями — или закоренелыми преступниками. Все детство мне казалось, что я думаю о совсем ином, чем мои сверстники. Не обязательно более глубоком; и все же мой ум пытался нащупать и выработать какой-то творческий, духовный или эстетический подход к осмыслению мира. Я читала намного больше, чем другие дети. Упивалась книгами. Они были моим убежищем. Я вечно сидела где-нибудь в уголке, теребила мизинцем нижнюю губу и читала как будто в трансе, с головой уйдя в то место и время, куда меня переносила очередная книга. И вот когда я перешла в старшие классы, у меня потихоньку стала появляться надежда: а вдруг я смогу делать то же, что и другие писатели? Я решила, что надо попробовать взять ручку и сотворить собственные миры.

И тогда я написала несколько отвратительных, чудовищных рассказов.

В колледже передо мной открылся целый мир. Проза и стихи, которые мы читали на семинарах по литературе и философии, впервые дали мне надежду, что когда-нибудь я смогу занять место среди себе подобных. В моих новых необычных друзьях и в некоторых текстах я как будто нашла недостающую часть себя. Кто-то хочет стать богатым и знаменитым, а мы с друзьями желали стать настоящими. Постичь суть жизни. (Вообще-то секса мы тогда тоже хотели.) Я глотала книги, как витамины, боясь, что без них так и останусь аморфной, замкнутой в себе субстанцией, которая никогда не додумается до чего-то серьезного и не достучится до других. На целых пять недель я стала социалисткой, но потом устала мотаться на автобусе к месту партийных сборищ. Меня тянуло к маргиналам, активистам этнических сообществ, в театральные тусовки, к поэтам, радикалам, геям и лесбиянкам. Все они по-своему помогли мне стать тем, кем я так отчаянно хотела быть: политически активной, интеллектуальной, творческой личностью.

Благодаря друзьям я открыла для себя Кьеркегора, Беккета, Дорис Лессинг[7]. У меня голова шла кругом от изобилия духовной пищи. Помню, тогда же я взялась за Клайва Льюиса[8]и в «Настигнутом радостью» прочла, как он заглянул себе в душу и обнаружил там «зверинец желаний, трясину тщеславия, рассадник страхов, сад любовно взращенной ненависти». Мне как будто отпустили грехи. До того я думала, что люди, которыми так восхищается мир, — носители добра и знания — не скрывают ничего подобного и тем отличаются от таких, как я и, скажем, Тулуз-Лотрек.

Я стала писать по-студенчески наивные заметки для газеты колледжа. К счастью, я и была студенткой. С учебой и всем прочим у меня не ладилось — кроме одной области. Я получала самые высокие оценки по английскому языку и литературе и писала лучшие работы на курсе. Но этого моему честолюбию не хватало; я хотела славы. Поэтому в девятнадцать лет я бросила колледж, чтобы стать знаменитой писательницей.

Но вернулась в Сан-Франциско и стала широко известной машинисткой в компании Kelly[9]: прославилась медлительностью и плаксивостью.

Я то и дело рыдала от скуки и нежелания верить, что все это происходит со мной. Затем мне удалось устроиться секретаршей в большую инженерно-конструкторскую компанию. Я работала в отделе контроля безопасности атомных реакторов и буквально тонула в лавине циркуляров и таблиц, которые велено было печатать в трех экземплярах. Это было так тяжело и скучно, что у меня под глазами залегли темные круги, как у енота. В конце концов я обнаружила, что изрядную часть бумажек можно просто игнорировать и никто этого даже не заметит. Тогда у меня появилось время писать рассказы.