Джанет Хартли - Александр I

• Название: Александр I
• Автор: Джанет Хартли
• Издательство: Феникс
• Жанр: История
• Год: 1998
• ISBN: 5-222-00029

И всё-то у него получалось не совсем по-русски! Может, действительно, лишь потому, что — «властитель слабый и лукавый»?

Но эта книга скорее наведет на другую мысль: легко было сказать такое одному Александру о другом — хоть и старшем, но все-таки современнике. А что же мы, живущие два века спустя? А мы, посмеявшись вволю над прилежным учеником Лагарпа, млеющим в ожидании мистических бесед с госпожой Крюденер, тревожно смотрим на часы: не пропустить бы сеанс господина Кашпировского! Или, обозрев свысока конституционные потуги злосчастного просвещенного монарха, оборачиваемся к тому же голубому экрану, чтобы увидеть картинки современного «цивилизованного» внедрения конституции где-нибудь на берегах Терека или Немана. Потому что, как убеждает чтение этой книги, каждый век, каждое время способно открыть перед человеком возможность начать с горячего стремления одарить ближних и дальних всеми благами, какие только могли придумать умные головы философов-энциклопедистов, а закончить столь же горячим стремлением обустроить для ближних и дальних как можно больше… военных поселений.

И, закрывая эту книгу, озадаченный читатель, возможно, скажет не совсем по-русски: се ля ви!

---

Александр получил, по крайней мере публично, признание своей роли великодушного спасителя Европы. Вероятно, он не заботился о плохом впечатлении, которое произвел на британских политических лидеров, отказавшись вести дела с кем-либо, кроме царствующих лиц.

Во время визита в Англию Александр продвинулся в своих новых религиозных исканиях. В июне 1814 года он встретил членов Британского и Зарубежного библейского общества и посетил собрание квакеров, которое нашел очень трогательным. Александр пригласил Вильяма Алана, Стефана Греллета и Джона Вилкинсона (все они были известными квакерами) посетить его в гостинице на следующий после собрания день. По словам Алана, царь проявил серьезность и скромность:

…он сказал, что полностью согласен с Братьями, что это сокровенная и духовная вещь; он сказал, что сам имеет обыкновение молиться каждый день… Он отметил, что божественное поклонение состоит не во внешней церемонии или произнесении слов, которые сами по себе слабы и лицемерны, а в том, чтобы обратить себя к Господу…[153].

Необходимо помнить, что эти серьезные разговоры проходили вперемежку с довольно вольными развлечениями, которые устраивались ради царского посещения. Во время пребывания в Портсмуте Александр высказал желание посетить квакерскую семью, но организованное посещение семьи Джона Глейстера в Брайтоне не состоялось из-за размеров охваченной энтузиазмом толпы, которая окружила царя. По дороге в Дувр Александр увидел на обочине пару в квакерской одежде и спросил, не смогут ли он и его сестра провести с ним немного времени. Ему были показаны окрестности дома которые, согласно квакерскому историку, произвели благоприятное впечатление:

Уходя, он преклонился, чтобы поцеловать руку Мэри Рикман, к удивлению квакерши; далее они общались с простотой и дружелюбием и покинули фермера и его жену порядком озадаченными своим вниманием, но полностью очаровав их своими изысканными манерами[154].

Обустройство Европы

Продемонстрировав себя за границей в качестве победителя Наполеона, Александр обратил теперь свое внимание на будущий вид Европы. Мирное обустройство проходило в три этапа: в мае 1814 года Первый Парижский мир определил вхождение Франции в Запад; Венский конгресс, который собирался между ноябрем 1814 и мартом 1815 года, обозначил границы Центральной и Восточной Европы. Наполеон вернулся во Францию 1 марта 1815 года, сверг короля Людовика XVIII и восстановил себя на троне Франции 20 марта. Британские и прусские войска разбили его армию 18 июня 1815 года при Ватерлоо, в этой битве русские войска не принимали участия. Второй Парижский мир в ноябре 1815 года дополнительно покарал Францию, исходя из этих событий. Александр появился на мирном конгрессе как «спаситель» и «освободитель» Европы и принял на себя ведущую роль в этом судопроизводстве.

В общем, великие державы оказались способными достигнуть соглашения о территориальном устройстве Запада без больших затруднений. Первым Парижским договором 30 мая 1814 года Франция была уменьшена до своих границ 1792 года. Буферные государства окружали ее на севере (объединенные Бельгия и Голландия), на востоке (присоединением к Пруссии части Рейнских земель) и с юго-востока (расширенное Соединенное королевство — Пьемонт-Савойя). Англия приобрела Тобаго, Санта-Лючию, Мавританию, датский мыс Доброй Надежды и Мальту. После битвы при Ватерлоо Наполеон отрекся во второй раз и был сослан на остров Св. Елены. Франция была наказана Вторым Парижским договором 20 ноября 1815 года; ее возвратили в границы 1790 года (что означало передачу Вестфалии Пруссии и части Савойи Пьемонту) и обложили большой контрибуцией в 700 миллионов франков. Она также была обязана принять оккупационную армию на 5 лет (в дальнейшем срок был уменьшен до 3 лет).

Главные разногласия на Западе возникли по поводу нового управления во Франции. Александр был настроен враждебно лично к Людовику XVIII (когда ранее тот писал к Александру, то называл его «Monsieur, mon Frere et Cousin»; царь холодно отвечал «Monsieur le Comte»), но был вынужден принять реставрацию Бурбонов. Именно по его настоянию Людовик вернулся не абсолютным монархом, а с формальной конституцией. Интересно, тем не менее, рассмотреть внимательнее конституцию Бурбонов, которую Александр не просто одобрил, но частично сам составил. Она гарантировала равенство перед законом и религиозную терпимость и сохраняла наполеоновский Гражданский кодекс и конкордтат с папой. Исполнительная власть отдавалась королю, была учреждена двухпалатная ассамблея. Она обладала ограниченной законодательной властью, без права проявлять законодательную инициативу, но с правом отвергать, не исправляя, законопроекты, предложенные королем.

Александр часто выражал веру в конституцию, и мирный процесс 1814–1815 годов давал ему возможность опробовать ее в различных странах, а не только в его собственной. Он всегда интересовался судьбой Швейцарии, родины его учителя Лагарпа. В 1814 году он послал Иоанниса Каподистрию, уроженца о. Корфу, попытаться разрешить сложности введения федеральной конституции в Швейцарии после отступления французов, чего тот и добился, несмотря на многие трудности, ко времени мирной конференции. (Александр писал Лагарпу в январе 1814 года о Каподистрии, что «он пришел с Корфу, и, тем не менее, республиканец; и что заставило меня выбрать его — знание его принципов»)[155]. Александр, однако, не поддержал самостоятельности Ионических островов, на что надеялся Каподистрия; они были переданы под британский протекторат. Германские государства видели в Александре своего защитника, но царь, хотя и проявлял некоторый интерес к их территориальному и конституционному обустройству, в основном был поглощен созданием центральноевропейского барьера вокруг Франции, что не должно было причинить слишком больших неприятностей существующим государствам. Он хотел, инструктировал он графа Карла Нессельроде, его министра иностранных дел с августа 1814 года, «оставаться верным простым принципам и оставлять неустроенных дел как можно меньше»[156]. После многих незначительных территориальных переделов новая Германская Конфедерация была образована в составе 38 государств (до войны в ней было более 300 государств) с Федеральным Собранием во Франкфурте.

Устройство дел на востоке требовало гораздо большего времени из-за польского вопроса. У России не было причин проявлять великодушие. В 1812 году Наполеон надеялся, что польское и литовское дворянство в Российской империи перейдет на сторону Франции. Хотя в сколько-нибудь значительной степени этого не случилось, примерно 100 000 поляков из герцогства Варшавского участвовали во вторжении в Россию. Многие из них ставили целью восстановление Польши, которая включила бы, наконец, земли, полученные Россией в результате разделов, и, возможно, поглотила бы часть Украины (Малороссии). Общее восприятие поведения польских войск в России (российские мемуаристы постоянно возлагают вину за большую часть жестокостей в западной России скорее на поляков, чем на французов или другие национальности в пестрой наполеоновской армии) еще более настраивало российское общественное мнение против поляков.

Заявления Александра о поляках оставались примирительными. Накануне вторжения он писал Чарторыскому, спрашивая, когда было бы наиболее приемлемо снова поднять вопрос о восстановлении Польши, и теперь не видел причин менять свои намерения. В январе 1813 года он снова уверял Чарторыского: «Месть — чувство мне незнакомое»[157]. Александр издал в Вильне манифест, прощающий поляков за действия против него. Позднее он освободил польских военнопленных в России и дал польской армии во Франции безопасный проход для возвращения домой. В мае 1814 года он писал Тадеушу Костюшко (который возглавлял восстание поляков против Екатерины II в 1794 году после второго раздела Польши):

Мои лучшие желания исполнены. С помощью Всемогущего я надеюсь осуществить восстановление смелой и порядочной нации, к которой Вы принадлежите… Еще немного времени и мудрой политики, и поляки вернут свое истинное имя, а я буду иметь удовольствие убедить их в там, что человек, которого они считали своим врагом, забыв прошлое, исполнил все их чаяния. Как бы меня обрадовало, Генерал, Ваше участие в столь полезном труде![158]

Позднее, в Париже, Александр провел с Костюшко несколько бесед, в которых ставил вопрос о возможности возвращения Польше земель, потерянных при разделах. В то же время он вел разговор с С. А. Поццо ди Борджо (сардинец, на российской службе с 1805 года) и снова о том, что по отношению к Польше была допущена великая несправедливость, которую необходимо исправить, восстановив страну, включая земли, входящие в Россию (с чем его собеседник не соглашался). С другой стороны, он счел предложение Чарторыского о расширенном Польском королевстве под управлением брата царя Михаила преждевременным. Он также информировал Чарторыского, противореча своим заявлениям Костюшко и Поццо ди Борджо, что считает земли, полученные в результате разделов, неотъемлемыми от России. Не удивительно, что Чарторыский остался в неведении об истинных взглядах Александра на Польшу. В июне 1813 года он сообщал по этому поводу Рейхенбаху, что было «невозможно определить, искренен ли он, или лукавит; существует достаточно причин предполагать последнее»[159].