Майя Заболотнова - Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества

• Название: Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества
• Автор: Майя Заболотнова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07165-3

Их отношения считают одними из самых драматичных, загадочных, красивых и долгих историй любви всех времен и народов. Но правильнее было бы сказать, что это история одержимости великого русского писателя Ивана Тургенева звездой мировой величины, оперной дивой Полиной Виардо, которая была замужем за директором Итальянской оперы в Париже – Луи Виардо.

Сорок лет он жил в статусе вечного друга семьи, на краешке чужого счастья и семейного гнезда, бок о бок с мужем своей единственной возлюбленной. Ради нее он отказался от родины, от любви многочисленных поклонниц и собственного счастья, поссорился с матерью, отрекся от наследства, сбежал из-под ареста и поехал в Петербург под фальшивым паспортом, чтобы только краем глаза увидеть ее на сцене… И даже в преклонном возрасте готов был последовать за ней хоть на край света.

Тургенев так говорил о своем чувстве к Полине: «Я подчинен воле этой женщины. Она заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь».

Эта загадочная, совершенно некрасивая и даже уродливая, по многочисленным свидетельствам современников, но притягательная, как ангел, как демон, наркотик, женщина сумела на всю жизнь приковать к себе писателя. Именно ей Россия обязана наследием, которое оставил после себя великий Тургенев. Невероятная судьба и невероятная любовь раскроет перед вами свои тайны в этой книге!

---

– Я уеду, и ты меня не остановишь! – пылко воскликнул я. – Она… она мой – самый лучший друг!

– Не остановлю? Что же, решил показать, что ты не зависишь от меня? Ну, так поезжай! – закричала она внезапно. – Поезжай! Посмотрим, как долго ты будешь ей нужен без моего состояния! Или ты забыл, что не способен ни к какой работе, что живешь на содержание, которое я тебе выдаю?

Слова эти будто ножом меня резанули, в особенности от того, что были правдой. Решив делать карьеру и поступив на службу в канцелярию Министерства иностранных дел, я вскоре подал в отставку: мне хотелось службы легкой, которая давала бы ему возможность заниматься литературой и ездить за границу, а начальник мой, Владимир Иванович Даль, требовал и впрямь дело делать. А оттого, безбедно живя за счет своего содержания, я посвящал себя охоте и литературным трудам и, в целом, жизнь вел весьма беззаботную.

Мама тем временем продолжала:

– Твою проклятую цыганку интересуют только твои деньги, а вовсе не твои рассказики, истории, «дружба» или твои красивые глаза! Сколько подарков ты сделал ей, сколько раз платил за нее и за ее мужа, а? Поезжай – и увидишь, чего стоит ее дружба!

Не в силах больше выносить этого, я поднялся и вышел, налетев на дверь. Через несколько дней мне предстояло долгое путешествие, вещи были уже уложены, во Франции – я это знал – Полина будет ждать меня и непременно обрадуется моему приезду, и все же этот разговор камнем лег мне на сердце.

Я не грустил о покидаемой надолго родине, но разрыв с близким человеком заставлял меня жестоко страдать. Однако стоило мне пуститься в путь, как все тревоги исчезли. Вперед, к ней, к Полине – что угодно, лишь бы вновь ее увидеть!

Глава 8. Русский друг семьи Виардо

Приехав во Францию, мы с Луи поселились в имении Куртавнель недалеко от Парижа, в округе Бри. Этот дом – фактически, маленький замок – он купил для меня, ненадолго уехав из России за год до того. Куртавнель меня сразу очаровал. Именно о таком доме я мечтала! Мы прибыли под вечер, небо было удивительно ясным, и косые лучи солнца осыпали золотом все вокруг: одичавший сад, заросшие травой дорожки, подернутый ряской пруд, чугунные перила моста, которые в вечернем свете казались сотканными из кружева, буйно разросшуюся люцерну, пепельно-серые стены дома, казавшиеся бледно-розовыми в вечернем свете, башенку на северной стороне, цветы, которые по случаю теплой погоды вынесли из оранжереи… Совсем рядом был городок Розэ, я видела шпиль церкви, возвышавшийся на фоне светло-сиреневого неба, и ласточек, которые вились над ним, и все это казалось мне таким волшебным, что на секунду я забыла, как дышать.

– О, Луи, неужели мы будем жить здесь? Неужели этот сказочный замок – для меня, для нашей дочери? – воскликнула я.

Муж улыбнулся. В последнее время он редко улыбался, здоровье его в холодной России изрядно пошатнулось, и он, кажется, рад был уехать оттуда.

Впрочем, надолго остаться вдвоем нам не удалось. Началась череда визитов, все наши парижские друзья были счастливы видеть нас, а едва их поток иссяк, приехал Иван.

Еще прежде мне пришло его письмо из Петербурга: «…Я все тот же, ибо, к моему счастью или несчастью, я не умею меняться. На другой день по приезде в Петербург я пошел в Итальянскую оперу… Когда я вошел в театр, у меня болезненно сжалось сердце – вы легко можете представить, почему. В настоящее время я много работаю и почти никого не вижу. У меня три большие комнаты, где я живу с моими книгами, которые мне, наконец, удалось собрать отовсюду, – моими надеждами и моими воспоминаниями. До свидания в один прекрасный день; ах, уж конечно, он будет прекрасен, этот день…».

Я знала, что скоро стоит ждать его у нас, и этот день настал.

Он поселился недалеко от нас, но большую часть времени проводил здесь, в Куртавнеле, и череда визитов возобновилась – всем интересно было поглядеть на русского потомственного дворянина, который, к тому же, имел прекрасное образование, умел поддержать беседу, был несказанно хорош собой и, по слухам, весьма богат и чьи рассказы пользовались в России большим успехом.

Я видела, какие взгляды кидают на него хорошенькие девушки из обнищавших семей, которых – увы – много в любом обществе, и которые надеются поправить свое бедственное положение единственным доступным и известным им способом, и иногда что-то вроде ревности шевелилось в моей груди. Но он, как и прежде, не сводил с меня глаз. Я, разумеется, понимала, что не одна лишь дружба привела его в чужую страну и толкнула на ссору с матерью, и, представляя его моим друзьям: «C’est mon ami russe – Ivan», – я замечала, как меняется его лицо, становясь то светлым и радостным, то наполняясь печалью и тоской.

Лишь гораздо позже я поняла причину, узнав, что мать лишила его содержания. Казалось, в тот момент он говорил себе: «Maman ошиблась, я ее друг, пусть даже и без денег – я все же друг ей», – а в другой раз: «Увы, я ее друг – и только».

Вряд ли, уезжая из России, он представлял, что его ждет. Деньги вскоре иссякли, а тех крох, что он зарабатывал литературными трудами, ему, привыкшему жить на широкую ногу и не думать о хлебе насущном, решительно не хватало. Вскоре стало очевидно, что так продолжаться не может, арендовать даже скромный дом стало ему не по карману, и я, спросив позволения Луи и напомнив ему, как много Иван сделал для нас в России, предложила ему переехать в наш дом.

– Что же, я рассчитываю на твое благоразумие, моя дорогая, – ответил мне Луи, пожав плечами, с обыкновенной своей улыбкой. – Мне не в чем упрекнуть тебя, а что твое сердце преисполнено благодарности и сострадания – так это одна из причин, почему я полюбил тебя.

Иван согласился на переезд поразительно быстро, что, кажется, вызвало неудовольствие моего мужа – он рассчитывал на отказ хотя бы из вежливости.

Ивану предоставили комнату, выходящую окнами на запад, со светло-зелеными обоями и ивой, росшей почти вровень с окнами. Почти сразу мне нужно было отбывать на гастроли в Германию, Иван же остался во Франции и писал мне оттуда едва ли не ежедневно.

«Итак, вы в самой глубине Германии! Надо надеяться, что эти добрые бюргеры сумеют заслужить свое счастье. Не вчера ли мы еще были в Куртавнеле? Время всегда быстро проходит, будь оно наполнено или пусто, но приходит оно медленно… как звон колокольчика русской тройки».

«Браво, сударыня, браво!.. Еще одна большая победа! Вы совершили ее в Дрездене и Гамбурге, а затем вы, подобно Цезарю, отправитесь на завоевание Великобритании… Всю эту неделю я почти не выходил из дома; я работал усиленно; никогда еще мысли не приходили ко мне в таком изобилии, они являлись целыми дюжинами. Я чувствовал себя, как бедняк-трактирщик в маленьком городке, на которого вдруг наваливается целая лавина гостей; он, наконец, теряет голову и не знает, куда размещать своих постояльцев… Издатели моего журнала, наверно, вытаращат глаза, получив один за другим объемистые пакеты… Что за прекрасная вещь – труд! …Помните тот день, когда мы глядели на ясное небо сквозь золотую листву осин?..».

«Я немножко грустен и немножко меланхоличен, но это пустяки, я все-таки очень доволен, что нахожусь в Куртавнеле, обои цвета зеленой ивы в моей комнате радуют мой взор, и я все-таки очень доволен».

Я всегда улыбалась, читая его письма, – то смешные, то печальные и лиричные, наполненные воспоминаниями, имевшими значение лишь для нас двоих. Зная, как я привязана к своему дому, как скучаю по Куртавнелю, он присылал мне множество описаний.

«Куртавнель мне представляется довольно сонным; дорожки сада во дворе поросли травой; воздух в комнатах был сильно охрипший (уверяю вас) и в дурном настроении; мы его разбудили. Я распахнул окна, ударил по стенам, как, я видел, однажды делали вы; я успокоил Кирасира, который, по своей привычке, бросался на нас с яростью гиены, и когда мы сели за стол, дом уже снова принял свой благожелательный и радушный вид».

В другой раз, решив развлечь меня, он придумал игру и написал мне следующее:

«Кстати, я забавлялся тем, что разыскивал в окрестностях деревья, которые имели бы физиономию, индивидуальность, и давал им имена; по вашем возвращении я могу их вам показать, если вы того пожелаете. Каштановое дерево, что во дворе, я прозвал Германом и подыскиваю ему Доротею. В Мезонфлере есть береза, которая очень похожа на Гретхен; один дуб окрещен Гомером, один вяз – милым негодником, другой – испуганной добродетелью, одна ива названа г-жой Вандерборгт».

Иногда письма его становились пронзительно-печальными, и тогда сама я всем сердцем рвалась к нему, обратно во Францию, мечтая о встрече, которая развеяла бы мою тоску.

«Я провел более четырех часов в лесах – печальный, растроганный, внимательный, поглощающий и поглощенный. Странное впечатление производит природа на человека, когда он один… В глубине этого впечатления есть ощущение горечи, свежей, как благоухание полей, полной меланхолии, ясной, как пение птиц. Вы понимаете, что я хочу сказать. Вы понимаете меня гораздо лучше, чем я сам себя понимаю. …Теперь же протяните мне ваши милые и дорогие руки, чтобы я мог сжимать их и долго-долго целовать. В особенности – правую, ведь ею вы пишете? Все, что думают, говорят и ощущают хорошего, думаю, говорю и ощущаю ныне я. Будьте же счастливы, самое лучшее, любимое существо».