Сергей Григорьев - Малахов курган

• Название: Малахов курган
• Автор: Сергей Григорьев
• Жанр: Повести
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-08-004717-6

В исторической повести «Малахов курган» Сергея Тимофеевича Григорьева описаны события обороны Севастополя в 1854–1855 годах, во время Крымской войны. Город был осажден с суши и моря совместными военными контингентами Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства, во много раз превосходившими силы русской армии и флота в Крыму.

Автор создал героические образы адмиралов Корнилова, Нахимова, Истомина, сражавшихся рядом с офицерами, матросами и простыми жителями города и погибших в боях. Участники Севастопольской обороны навеки покрыли себя неувядаемой славой.

Центральный образ в книге – девятилетний юнга Веня, храбро сражавшийся на бастионе рядом с матросами во время осады города.

Для среднего школьного возраста.

---

– Покажи ладони, Стрёма, – попросил Веня.

Стрёма сунул шапку под мышку и протянул ладони с белыми рубцами от ожогов.

– Наталья, смотри! – приказал Веня сестре.

Наташа посмотрела на руки Стрёмы. Губы ее свело звездочкой, будто она попробовала неспелого винограда.

– Как вы могли на такое дело пойти, Петр Иванович… Желанный мой! – прибавила она, уронив голову на руки. Из глаз ее полились слезы.

– Полундра! – прокричал Веня сигнальное слово пожарной тревоги.

– Не согласно морскому уставу! – поправил Веню Стрёма. – Когда в крюйт-камере огонь, пожарную тревогу не бьют, а, задраив люки, выбивают клинья, чтобы оную затопить. И помпы[41] не качают… Напрасно слезы льете, Наталья Андреевна. У меня в груди бушует такое пламя, что его и паровой помпой не залить.

– И ты не по уставу – руками огонь гасил! – заметил Веня.

– Да ведь, чудак ты, подмоченным порохом пушки не заряжают! Имейте это в виду, Наталья Андреевна.

Наташа перестала лить слезы, вытерла глаза и опять принялась за работу.

– Наталья Андреевна! – воскликнул Стрёма. – Оставьте в покое свои палочки на один секунд. Решите нашу судьбу. Довольно бушевать огню в моей груди!

– Чего вы желаете от меня, Петр Иваныч?

– Мы желаем быть вашим законным матросом!

– Что вы, что вы! Очень круто повернули. Пора ли такие речи говорить? Война ведь. При вашем, Петр Иванович, горячем характере вас убьют, чего боже упаси, и я останусь вдовой матросской… Радости мало!

– Эх, Наталья Андреевна! Ну, когда так, будьте здоровы, Наталья Андреевна!

– И вам того желаю, Петр Иванович!..

Стрёма ушел разгневанный.

Веня вскочил, закружился по комнате, кинулся обнимать сестру:

– Молодец, Наталья! Как ты его! Чего выдумал: свадьбу играть…

– Самое время! – отстраняя брата, сквозь слезы пробурчала Наташа. – Отвяжись! Поди на двор, что ли! Погляди, чего еще там.

Веня выбежал на улицу и крикнул вслед Стрёме:

– Напоролся на мель при всех парусах!

Стрёма не оглянулся. Навстречу ему шли с двуручной корзиной намытого белья мать Наташи, Анна Могученко, и ее дочь Хоня.

Матрос снял перед ними шапку и прошел дальше. А женщины уже собирались поставить на землю тяжелую ношу, чтобы отдохнуть и поболтать со Стрёмой.

– Чего это Стрёма был? – спросила мать Веню, входя во двор.

– Свадьбу играть хочет!

– Ахти мне! Аккурат в пору!.. Давай, Веня, веревки – белье вешать.

Веня достал с подволоки[42] веревки и начал с сестрой Хоней протягивать их тугими струнами по двору. Он влез на березку и, захлестнув веревкой ствол, оглянулся на мать.

– Сколько раз тебе говорить: не лазь на дерево, не вяжи за березу – на то костыли[43] есть. Вот я тебе! – сердито кричит Анна.

Веня с притворным испугом спрыгнул с березы.

Мать вошла в дом.

– Обрадовал жених тебя, Наталья?

Дочь молча кивнула, подняв на мать красные, заплаканные глаза.

– Чего ж ты будто не рада?

– Не смейтесь, маменька, и без того тошно до смерти.

– Я не смеюсь. До смеху ли! Что ж ты ему сказала?

– Что я могла сказать?! Ведь убьют его! Вот у Хони в Синопе жениха убило…

– Эко дело – убьют! Я за твоего батюшку шла – не думала не гадала, убьют иль что. Наглядеться не успела, а у него отпуск кончился. Я Михайлу родила в тот самый день, когда батенька под Наварином[44] сражался с турками. Ранило, а жив остался. Да мы с тех пор еще сколько детей народили! Наше дело матросское уж такое.

– Маменька, так ты велишь мне за Стрёму сейчас идти?

– Воля твоя.

– Да ведь куда мне идти, коли его убьют на войне?

– В отцовский дом придешь, не выгоним…

– Маменька, свет мой ясный! – радостно воскликнула Наталья и залилась слезами.

Со двора послышались голоса. Мать выглянула за дверь и со смехом сказала Наташе:

– Еще жених пришел!

Высадка неприятеля

Веня на дворе, визжа от восторга, приветствовал нового гостя:

– Митя! Ручкин! Слушай… Какие депеши передавали? Что царь – получил депешу? Ответил князю?

– Погоди, Веня, твой черед потом. Дай мне поздороваться да потолковать с Февроньей Андреевной…

– Со мной много не наговорите, Митрий Иванович, – ответила Хоня. – Подите в горницу – там маменька с Наташей.

– А мне с вами более приятно… Вот вы какую иллюминацию наделали! Будто на флоте по случаю Синопской победы.

И правда: двор, увешанный разноцветным бельем, напоминал корабль, расцвеченный флагами в праздник. Хоня сжала губы, отвернулась от Ручкина и ушла в самый дальний угол двора.

– Экий я олух! – вслух выбранил себя Ручкин, спохватившись, что напрасно упомянул о Синоп сражении, и вошел в дом. Веня – за ним.

– Шел я мимо с дежурства да думаю: зайду по пути… – объяснил Ручкин свое посещение, улыбаясь во все лицо.

– Нынче, видно, к нам всем по пути будет, – ответила Анна. – Скоро, поди, Мокроусенко с Погребовым[45] пожалуют.

– Стрёму я встретил… Видно, тоже у вас был? Да что-то идет расстроенный.

– Да чему радоваться-то? Ты один сияешь, как медный таз, словно тебя бузиной натерли.

– Дела, конечно, не веселят, пока, однако, нет места и для печали… А Мокроусенко я тоже видел: он и точно говорил – надо зайти с Ольгой Андреевной повидаться.

– Вчера на бульваре видались, – промолвила Наташа.

– Время военное. Час за сутки считать можно. Вчерась кто бы думал, а сегодня англичане в Евпатории высадку сделали!..

– Полно врать! – оборвала Ручкина Анна.

– Мне врать не полагается, Анна Степановна, я человек присяжный. Сам депешу с Бельбека принимал и своей рукой на бланке князю Меншикову адресовал… Комендант Браницкий отступил из Евпатории по дороге на Симферополь[46]… Англичане высадили три тысячи человек при двенадцати пушках.

– Что ж майор ушел без боя? Стыдобина какая!

– А что он мог поделать? У него команда слабосильных в двести человек. Против такой-то силы! Английский адмирал подошел к городу на пароходе и пригрозил сжечь город, если не сдадут.

– Что же князь-то делает?

– Князь армию бережет. Армия стоит на реке Альме, заняв позицию. С сухого пути к флоту не подступиться. Да и место открытое. Князь так думает: пускай все на берег вылезут, мы тут их и прихлопнем.

– А князь-то тебе говорил, что думает? – с насмешкой спросила Анна.

– Самолично с ним беседовать не пришлось, а все идет через наши руки. И своя голова у меня на плечах есть, могу понять! У нас на телеграфе…

– А ты бы поменьше болтал, что у вас на телеграфе! – резко сказала вошедшая в дом Хоня.

Ручкин обиделся и смолк. А ему-то как раз хотелось именно теперь, когда появилась Хоня, похвастать тем, что он знал.

Наташа принялась снова стучать коклюшками. Хозяйка у печи, не обращая на Ручкина внимания, словно его и нет, чем-то там занялась. А Хоня прошла мимо Ручкина два раза так, будто он ей на дороге стоит.

– Бывайте здоровеньки! – сказал обиженный Ручкин.

– Что мало погостили?

– Да ведь так, мимоходом.

Ручкин еще ждал, что женское любопытство свое возьмет и его остановят и станут расспрашивать. Но женщины молчали.

Веня взял гостя за руку и сказал ему тихонько:

– Чего ты с бабами разговорился! Ты мне расскажи. А им где понять такое дело… Пойдем, я тебя провожу!

Четыре сундука

Ручкин окинул еще раз взором комнату. По четырем ее стенам стояло четыре сундука с приданым четырех дочерей Могученко: Хони, Наташи, Ольги и Марины. От сундуков в горнице было тесно. У Хони даже не сундук, а порядочных размеров морской коричневый чемодан, кожаный, с горбатой крышкой, с ременными ручками, окованный черным полосовым железом, – подарок крестного отца Хони, адмирала Нахимова. Хороший, емкий чемодан с двумя нутряными[47] замками. Чемодан отмыкался маленьким ключиком. И Ручкин знал, что ключик этот Хоня носит вместе с крестом на шнурке.

У Наташи приданое хранилось в большой тюменской укладке, окованной узорной цветной жестью с морозом.

Ольгин сундук выше всех – простой, дубовый, под олифой, сработан в шлюпочной мастерской Мокроусенко.

Видно, что шлюпочный мастер делал сундук с любовью. Для глаза неприметно, где щель между крышкой и самим сундуком. Мокроусенко хвастался перед Ольгой, что если этот сундук при крушении корабля кинуть в воду, то и капли воды в него не попадет, сундук не потонет и выйдет сух из воды.

У Марины, младшей дочки Могученко, сундук всех нарядней: полтавская скрыня[48] на четырех деревянных колесцах. Видом своим и размером скрыня напоминала вагонетку из угольной шахты: книзу уже, чем вверху, только скрыня с крышкой. Все четыре бока скрыни и верх выкрашены нестерпимо яркой киноварью[49] и расписаны небывалыми травами и цветами. А колесца синие…

Ручкину нравились все четыре давно знакомых сундука. Да и сестры ему нравились, все четыре. Ручкин не сомневался, что, если он присватается, за него отдадут любую из четырех. Но которую? Ольгу? Пожалуй. А Мокроусенко? Марине нравится верзила Погребов.