Сергей Ересько - Казус бессмертия

• Название: Казус бессмертия
• Автор: Сергей Ересько
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Москва. Лето 1984 года.

Посреди небольшого кабинета стоял крепкий деревянный стул. На нем сидел худощавый пожилой человек среднего роста с обритой наголо головой, одетый в спортивный солдатский костюм-трико синего цвета, состоящий из брюк, растянутых в области коленок и футболки с длинными рукавами. На ногах его желтели банные тапки-шлепанцы. Стул был неудобным. Спинка по отношению к сидению имела угол в девяносто градусов. Для того, чтобы прислониться к ней лопатками, приходилось сползать тазом на самый краешек стула. Но находиться долго в таком положении было нельзя, потому что начинала ныть поясница, и приходилось возвращать тело в первоначальное состояние, в котором сидящий человек походил на проглотившего лом страуса. В этой позе также не удавалось долго просуществовать. Поэтому пожилой постоянно ерзал на стуле и не находил себе покоя. За его движениями с удовольствием наблюдали двое.

---

Знакомый баритон орал:

– Где он?! Куда вы его дели?!

Гнусавый голос невозмутимо отвечал:

– Да тут он был. Не мог же он сам уйти… Разве скелеты ходить умеют?

Дальше диалог развивался интереснее. Баритон требовал:

– Ищи его, сволочь!

Гнусавый был так же невозмутим:

– Полиция найдет.

– Восемьдесят два доллара за что?

– За то, чтобы пройти.

– Где труп? Возвращай деньги!

– С чего это? Ты прошел? Прошел. Значит, − мы в расчете.

– Ах, так?

Раздался звук оплеухи. Что-то покатилось по кафельному полу, и в помещении загрохотало.

Шрабер шагнул на тротуар, прижал правую руку к темени, и пошел в сторону ближайшего угла. Скрывшись за ним, он не видел подъехавшей к моргу полицейской машины. Его не интересовало, чем закончится дело у Ковальски. Ему больше всего на свете хотелось есть и пить…

Глава четвертая

Конгломерат Сан-Паулу. Порт Сантос. 1984 год.

В грязном тупике между складскими портовыми сооружениями, на картоне, бывшем ранее коробкой от апельсинов, сидел нищий. Длинные седые волосы неопрятно топорщились во все стороны. Белая растрепанная борода свисала на грудь. Не обращая внимания на вонь, исходившую от стоявших невдалеке мусорных баков, он грыз старый кусок сыра.

Звали его – Педро Гонсалес. Пять лет назад он был Паулем Шрабером. А до этого – еще кем-то. И не один раз. Он вспоминал себя маленьким мальчиком, сидевшим в католическом соборе рядом с отцом, матерью и двумя братьями. Патер говорил о добром, хорошем и вечном. Он помнил себя верящим во все это… Но впоследствии вера утекла сквозь пальцы. Она ушла туда, куда ранее ушли драконы, соперничавшие с Ланселотом, и Санта-Клаус, так и не подаривший ему игрушечную железную дорогу. Отец говорил, что такая дорога стоит недешево, и у Санта-Клауса нет денег, чтобы ее купить. Но у восьмилетнего мальчика из соседнего дома она была. Его звали Исааком Шлиманом, и отец говорил, что евреи уже и Санта-Клауса взяли в откуп…

Во время изучения философии в Мюнхенском университете от веры не осталось ничего. А после окончания Франкфуртского университета место в душе, где ранее теплилась вера, тягуче затекая, заполнила расовая теория Альфреда Розенберга, впоследствии повешенного по приговору Нюрнбергского трибунала. Так бетон заливает пустующую полость и остается там навсегда (если не извлечь его либо ломом, либо взрывом, что приведет к разрушению всей конструкции). А свободного места в душе больше нет. И поместить веру стало некуда, да и желания никакого не было.

Прошедшие пять лет он много думал, и случившиеся события были им взвешены и проанализированы. За это время ему пришлось пережить еще две смерти. Один раз Гонсалесу перерезали горло конкуренты-нищие и бросили умирать в выгребную яму. Второй случай произошел на железнодорожных путях, где его располовинило несущимся с бешеной скоростью локомотивом. В обоих случаях смерть его не настигла. Заживление ран и сращивание частей тела происходило как-то само собой и занимало совсем немного времени. И если бы не дикие боли, сопровождавшие каждый такой процесс, Педро не ломал бы себе голову, пытаясь доискаться до причин своей неубиваемости. Но приходилось признать, что без странных, непонятных сил, способствовавших восстановлению жизненной сущности во всех этих случаях (включая предыдущие), обойтись никак не могло. Голоса, звучавшие в голове после принятия препарата, стали восприниматься по-другому. Педро признался себе, что галлюцинациями тогда и не пахло. И какова во всем этом роль эликсира? А существует ли она вообще, эта роль?

Ясно было одно − в руки к евреям лучше не попадать. Они показательно казнили лишь Эйхмана. Во всех последующих случаях израильтяне убивали нацистов там, где нашли. Так было в 1965 году в уругвайской столице Монтевидео, где они просто застрелили Герберта Цукурса, который в свое время хозяйничал в рижском гетто. То же случилось и со Шрабером. Если он опять попадется к ним, справедливо возникнет вопрос: в чем суть такой живучести? Гонсалес знал, что дураков в «Моссаде» нет. Его все-таки вывезут в Израиль, благо сделать это проще простого. Кого в Бразилии интересует судьба нищего, да еще и без документов?

А вот там уже Педро можно будет убивать никем и ничем неограниченное количество раз, используя для этого массу различных способов. Ибо – чего-чего, а методов убийства человечество за свою историю придумало немало.

Гонсалес доел сыр и решил, что пора менять место жительства. Можно будет все-таки попытаться еще раз пробраться в Парагвай. Теперь пешком. Идти далеко, но впереди целая вечность. Да и сколько можно прятаться в помойках? И хотя еще в шестидесятых годах Стресснер под давлением ряда государств выписал ордер на арест того, носившего первоначальную фамилию, к Гонсалесу это отношения не имело. Он знал, что ордер – фикция, и в Парагвае ему ничто не угрожает. Педро вспомнил прекрасно оборудованную лабораторию в особняке одного из богатых парагвайских землевладельцев. Она была создана специально для него. У Гонсалеса зачесались руки…

Неожиданно в конце тупика появился человек. Он направился к мусорным бакам. На плече у него висел фотоаппарат с мощным объективом. Походка его показалась знакомой Гонсалесу. По мере приближения он становился все более узнаваемым. Это был Ковальски. Сердце Педро тревожно забилось, и голова взорвалась паникой. Но он все-таки взял себя в руки, повернулся к журналисту спиной и принялся выстилать землю картонными листами.

Макс, мельком взглянув на спину нищего, зашел за баки, опорожнил там мочевой пузырь, и, застегивая ширинку, появился в проходе вновь. Гонсалес уже лежал на боку спиной к Ковальски и делал вид, что спит. Макс снял фотоаппарат с плеча, сделал несколько колоритных снимков помойки (не забыв щелкнуть разлегшегося на земле оборванца) и, насвистывая какую-то веселую песенку, пошел обратно. Педро, приподнявшись на локте, оторвал от картона голову и взглянул ему вслед.

Ковальски шел, постепенно замедляя шаги. Наконец, уже возле самого выхода из тупика, он остановился и обернулся. Гонсалес, замерев, приник к картону. Макс внимательно посмотрел в спину нищему, подумал о чем-то, затем пожал плечами и решительно свернул за угол.

Педро не шевелился несколько долгих, томительных минут. В голове беспорядочно метались мысли. Неужели этот сионистский агент находится здесь по его, так сказать, душу? Гонсалес задавил в себе панику и, поразмыслив, пришел к выводу, что Ковальски здесь не из-за него. Скорее всего, он занимается своей обычной работой, то есть – выискивает нацистских преступников. Но если Макса заинтересовал порт, то обнаружение Педро – дело времени. Причем, короткого. Тем более, что теперь он был уверен в том, что журналисту помогает кто-то, или что-то. Как бы там ни случилось, но действовать нужно было без промедления.

Гонсалес вскочил на ноги, пробежал до угла портового строения и осторожно выглянул из-за него. Журналист обнаружился возле восемнадцатого склада. Ковальски, беседуя с каким-то грузчиком, шел к штабелям готовых к отправке ящиков. Как только он скрылся из глаз, Педро побежал в противоположную сторону. Он знал, что с соседнего причала производится погрузка двух кораблей. Один из них направлялся в Чили, и должен был доставить туда мясные консервы, упакованные в громадные деревянные ящики. Чилийский диктатор Пиночет устраивал Гонсалеса не меньше Стресснера, поэтому он решил податься именно в эту страну.

Возле нужного склада Педро нашел знакомого грузчика. Им был аргентинец неопределенных лет, обладавший грушевидной фигурой. Звали его Карлосом. Он носил мушкетерские усики и был обременен большой семьей, в которую, кроме него, детей и жены, входило огромное количество всяких дальних и близких родственников. В этом конгломерате существовали: тесть с тещей, шурин с женой и семейством, и даже какой-то непонятный троюродный племянник самого Карлоса, являвшийся – по своей сути – отпетым бандитом.

Карлос же умудрялся без особого труда справляться со всей этой компанией. Теща у него торговала на рынке рыбой, которую тесть покупал у браконьеров. Шурин продавал велосипеды, украденные племянником, а жена шурина принимала роды в рабочем квартале, благо – у нее имелось ветеринарное образование.

– Привет, Карлос, − поздоровался, тяжело дыша, Гонсалес.

– Привет, Педро, − ответил тот. – Что-то ты плохо выглядишь. Случилось чего?

– Да. Мне срочно нужно пробраться на корабль, отплывающий в Чили.

– А на Луну тебе не надо? – Карлос начал смеяться.

Гонсалес настойчиво повторил:

– Я говорю серьезно. Мне действительно нужно в Чили.

Грузчик перестал смеяться, задрал удивленно брови, и спросил с интересом:

– Ты что, убил кого-нибудь?

Педро решил соврать:

– Да, убил. Полицейского.

– Ты что, спятил? – испугался Карлос. – Не знаю, чем тебе помочь…