А. Марченко - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: А. Марченко
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

А ведь это было эхо той, высказанной год назад, печатной просьбы прислать стихи—эхо первой книжки "Былого и Дум", "Тюрьмы и ссылки".

Прибытие стихов, дружеский отзыв москвичей — тот голос родины, которого не хватало среди гула европейского одобрения; к тому же героический Пикулин (не забудем, что Крымская война еще продолжалась, что именно в эти месяцы шли последние бои за Севастополь), — он через несколько дней отправляется сложными, окольными путями, маскируясь, домой, в Москву. Точно известно, что путешественник прихватил для "лучших читателей" только что, буквально на глазах изготовленный том "Полярной звезды", где в главах "Былого и Дум" о них, об этих читателях, говорится; где мертвые уже названы, а живые зашифрованы, но сколь узнаваемы!

Если же московские друзья еще не располагали к этому сроку более ранним томом ("Тюрьма и ссылка"), то, конечно же, Пикулин прихватил и его.

Герцен страшно волновался, как сойдет поездка "Венского" (именно так в дружеских письмах он зашифровал имя смелого доктора, явившегося в Лондон из Москвы через Вену); Искандер переживал — как бы того не перехватили "алгвазилы": даже российских жандармов и полицейских ради конспирации приходилось именовать как их испанских коллег. Несколько раз он признается Рейхель, что "так сердце и замирает, иногда ночью вздумаю и озябну" (XXV, 300): ведь Венскому в случае неудачи — прямой путь на каторгу.

И вот из Москвы пишут Марии Рейхель, а она извещает Герцена: все благополучно, все дошло и все рады; Герцен отвечает: "Ваше письмо… произвело… радость несказанную. Итак, сошло с рук. Вот вам и алгвазилы" (XXV, 301).

Так "проскочила" с необыкновенной для тех времен скоростью, без сомнения, самая первая книжка первой "Полярной звезды". Ее успеет прочесть Грановский буквально накануне своей смерти (умрет 4 октября 1855 года на руках друга–врача Павла Пикулина); прочтут все другие герои "Былого и Дум", которые окажутся в тот момент в Москве: Кетчер, Корш, Кавелин, Астраковы… До Огарева в Поволжье дотянуться нелегко, но, кажется, довольно скоро и к нему отправилась верная оказия; а тут собрался в сибирскую командировку молодой друг герценовских московских приятелей Евгений Иванович Якушкин. Не беремся сказать, прихватил ли он в путь тот самый том или уж добыл другой, снял копию, — но взял, повез книжку с декабристским названием, с декабристскими силуэтами; повез в Сибирь, чтобы прочитал еще не возвращенный оттуда отец–декабрист Иван Дмитриевич Якушкин, чтобы прочитали Пущин, Матвей Муравьев–Апостол, Волконские; и уж Якушкин–старший "с великим чувством" благодарит Искандера, кое‑что уточняет насчет Чаадаева и сам вместе с друзьями собирается верным путем доставить для Вольной типографии важные материалы.

Вскоре еще и еще экземпляры первой "Полярной звезды", с "Былым и Думами" и другими сочинениями, проникают в столицы и провинцию. И некий молодой человек находит способ переправить в Лондон письмо, начинающееся словами: "Милостивый государь! Ваша Полярная звезда показалась на петербуржском горизонте, и мы приветствуем ее, как некогда Вифлеемские пастыри приветствовали ту светлую звезду, которая загорелась над колыбелью рождающейся свободы" (ПЗ II, 243); Герцен же под новый 1856 год получил это послание и позже ответил: "Я рассказывал в моих воспоминаниях, как станционный смотритель между Вяткой и Нижним, которого я угощал особым half‑and‑half [223], прощаясь со мной, повторял: "Вот вы и меня сделали с новым годом!" Позвольте мне дружески, искренно от всей души сказать вам эти слова" (ПЗ II, 247).

В эту пору уж принесена и первая жертва: вольнослушатель Московского университета М. Ф. Эссен, у которого обнаружили герценовское "объявление о "Полярной звезде", отправлен рядовым под строжайший надзор; а испуганный министр юстиции граф В. Н. Панин со страху полагает, что "Полярной звезды" в одном Петербурге распространено тысяч до ста".

Иная ошибка интереснее реального факта: тираж "Полярной звезды", по–видимому, никогда не превышал тысячи пятисот экземпляров, однако эффект был таков, что власти множили на десять и на сто…

Тут попутно заметим, что, зная тираж "Полярной звезды", прибавляя к нему вскоре последовавшие вторые ее издания, приплюсовывая тиражи будущих отдельных прижизненных изданий герценовских мемуаров, — все равно получаем числа, по нашим сегодняшним понятиям, мизерные, "академические". В общем можно считать, что при жизни Герцена его главная книга выходила в свет примерно пятью тысячами экземпляров (может быть, чуть–чуть больше!). Сегодняшние миллионные тиражи — это "потомки" тех главных, нескольких тысяч. При малой российской грамотности в середине XIX века (примерно 6% населения) того количества было достаточно, но дело, конечно, не в числе, а — в "умении"…

Выходит (таков сравнительный опыт XIX-XX веков), можно издаваться миллионами экземпляров, принадлежа к так называемой массовой культуре, и остаться "бабочками–однодневками", тут же забытыми; но достаточно появиться хорошей книге в количестве всего лишь 690 "штук" (Радищев), 1200 (большинство сочинений Пушкина), 1500—5000 экземпляров (Герцен), чтобы навсегда остаться в литературе и истории…

Успех первой "Полярной звезды" и, конечно же, главного в ней материала, 117 страниц "Былого и Дум", требовал продолжения.

Снова и снова повторим, что читателю конца XX века, может быть, и дела нет до этих горячих обстоятельств 1855—1856 годов, он их и знать не знает — а все равно они в книге есть: пусть незримо, но вливаются в повествование, придавая особенную силу герценовским надеждам, печалям и радостям.

Так мгновенное, бытовое, историческое переходит в художественное, вечное…

5. "ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!"

"(31 марта 1856 года). Теперь только идите, не стойте на одном месте, что будет, как будет, трудно сказать, никто не знает, но толчок дан, лед тронулся. Двиньтесь вперед… вы сами удивитесь, как потом будет легко идти" (ПЗ II, 3).

Название нашей главки и первые строки — из передовой статьи, написанной Герценом ко второму тому "Полярной звезды".

В апреле 1856 года, через восемь месяцев после первой, выходит в свет вторая книга: 288 страниц, из них около 190 из‑под пера Герцена. В книге восемь работ, 23 стихотворения, 11 редакционных примечаний.

Главный материал, занимающий 164 страницы, — это опять же "Былое и Думы" и "Западные арабески" (которые позже также войдут в состав герценовских воспоминаний).

1856 год, о котором Лев Толстой сказал, что тот, кто его не видел, "не видел ничего": пробуждение, надежда, ожидание отмены крепостного права, других коренных реформ, прекращение Крымской войны, ослабление цензуры — и в эту‑то разогревающуюся атмосферу врезается еще один том "Полярной звезды".

После передовой следуют впервые печатаемые 13 стихотворений Пушкина и сверх того стихи Рылеева, Лермонтова, Аполлона Григорьева и других авторов: материал, судя по положению в книге, был набран раньше всего, и это понятно, ведь стихи привезены в августе 1855 года доктором Пикулиным.

Их просила "Тюрьма и ссылка", их анонсировала первая "Полярная звезда", и вот — публикует вторая.

Прекрасное естественное вступление к "Былому и Думам", главы которого печатаются вслед за тем.

Л. Н. Толстой(4 ноября 1856 г.): "Дочел "Полярную звезду". Очень хорошо".

Герцен — Тургеневу(2 марта 1857 г.): "Если ему (Толстому. — Н. Э.) понравились мои "Записки", то я всем здесь прочту выпущенную главу о Вятке и главу о Грановском и Кетчере" (XXVI, 77).

Н. А. Добролюбов:"…Полетел я к восточным студентам, где ожидала меня вторая книжка "Полярной звезды". <…> Разумеется, я с ними толковал весьма мало, потому что передо мною был собеседник поинтереснее. С десяти часов начал я чтение и не прерывал его до пяти утра… Закрывши книгу, не скоро еще заснул я… Много тяжелых, грустных, но гордых мыслей бродило в голове…"

"Полярная звезда" — это прежде всего, больше всего "Былое и Думы": теперь их будут ждать, гадать о новых или старых, но "скрытых" сюжетах — точно так, как люди каждого современного поколения с нетерпением ждут очередной журнальной книжки с главной вещью, торопятся узнать, какое же продолжение "последует"!

Нужно ли доказывать, что Россия середины 1850–х не бедна талантами: журналами и книгами выходят к читателю Гончаров, Тургенев, молодой Лев Толстой, Некрасов, Чернышевский… Но "Былое и Думы" — не просто "звезда первой величины": единственные совершенно свободные, никому, кроме автора, не подчиненные тома, и поэтому особенные, неповторимые, полностью завладевшие тысячами лучших читателей.

На этот, третий раз, в 1856 году, Герцен дарит им первую часть своих воспоминаний, ту самую, которую не решался выдать несколько лет; первую часть со слов: "Вера Артамоновна, ну расскажите мне еще разок, как французы приходили в Москву…".