А. Марченко - «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

• Название: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели
• Автор: А. Марченко
• Издательство: Книга
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00025-4

«Диалог с Чацким» — так назван один из очерков в сборнике. Здесь точно найден лейтмотив всей книги. Грани темы разнообразны. Иногда интереснее самый ранний этап — в многолетнем и непростом диалоге с читающей Россией создавались и «Мертвые души», и «Былое и думы». А отголоски образа «Бедной Лизы» прослежены почти через два века, во всех Лизаветах русской, а отчасти и советской литературы. Звучит многоголосый хор откликов на «Кому на Руси жить хорошо». Неисчислимы и противоречивы отражения «Пиковой дамы» в русской культуре. Отмечены вехи более чем столетней истории «Войны и мира». А порой наиболее интересен диалог сегодняшний— новая, неожиданная трактовка «Героя нашего времени», современное прочтение «Братьев Карамазовых» показывают всю неисчерпаемость великих шедевров русской литературы.

---

В первом она видит не поэта только, но некоторым образом вождя своего, передового человека. Она не может изолировать здесь произведения поэта от лица" [277].

Елисеев последовательно спорит с теми, кто разрушает, по его мнению, образ "передового человека" в сознании публики. Для себя же он отметит некрасовские "сделки с совестью" и даже определит поэта словом "герой–раб", но лишь для себя — эти заметки Елисеева о Некрасове опубликует после смерти критика Н. К. Михайловский [278]. Воспоминания Михайловского появились в 1891 году — в них уже иной образ поэта, гораздо более сложный, чем в некрологических выступлениях "Отечественных записок" и примыкающей к ним биографии, составленной А. М. Скабичевским.

В "Русском вестнике" меньше чем через год после статьи Т. Толычевой напечатана рецензия на посмертное издание "Стихотворений Некрасова" в четырех томах. Рецензия — далеко не сочувственная, но в ней интересно признание: "Он изведал всю скорбь, которой дышали стихи его" [279]. Сильнее всего об искренности любви поэта к народу сказал в "Дневнике писателя" Достоевский: "Народ был настоящею внутреннею потребностью его не для одних стихов. В любви к нему он находил свое оправдание. Чувствами своими к народу он возвышал дух свой!" [280]. Нужно остановить цитирование— а жаль: ведь пункт спора важный и сталкиваются здесь точки зрения принципиальные. С Достоевским будет полемизировать в "Отечественных записках" Елисеев (ему не понравится мотив самооправдания Некрасова в любви к народу); важны противоречивые, на первый взгляд, суждения Н. Н. Страхова и всегда неожиданные замечания В. В. Розанова, жестко определенные формулы Михайловского и многословные апологии Скабичевского, желчная эпитафия И. С. Тургенева и благородные стихи о Некрасове Я. П. Полонского. А затем — ответы на анкету К. Чуковского, А. Блока и Д. Мережковского, М. Горького и Вяч. Иванова… Да и сами статьи и книги К. Чуковского, последовательно снимавшего "хрестоматийный глянец" любого рода с "близкого, понятного, дисгармонически-прекрасного лица" [281]человека и поэта…

Человек и поэт. В соотношении биографии и стихов— суть дела и существо спора. Поэты второй половины XIX века едва ли могли повторить за Жуковским: "Жизнь и поэзия — одно". Были ?конечно, поэты, приближающиеся к этой формуле (прежде всего, Полонский), но доминирующим типом творческой личности был Поэт из пушкинского стихотворения 1827 года. "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…" — он чиновник, дипломат, "толстый добродушный офицер" [282], картежник, издатель, завсегдатай Английского клуба, он вполне в "заботах суетного света"; но "божественный глагол" звучит для творца, поднимая человека до пророка. Несовпадение лирического героя и биографического человека разочаровывало и критиков, и читателей. Сочувствующие Некрасову сознательно или бессознательно творили свой образ поэта, противопоставляя его нелестной для Некрасова репутации, которая тоже имела устойчивые черты (это противопоставление заметно во многих мемуарных свидетельствах). Противоречие между биографией и стихами (а для Некрасова это противоречие — один из основных мотивов его напряженной и глубокой лирики) [Примечание: "Любители биографии недоумевают перед "противоречиями" между жизнью Некрасова и его стихами. Загладить это противоречие не удается, но оно—не только законное, а и совершенно необходимое…" [283]Ср. замечание Л. Я. Гинзбург: "Некрасов в быту был картежник и покровитель красивых женщин, но то, что он писал о горе народном, было его реальным опытом" [284].] пытались попросту снять. Вот характерное письмо. Иван Григорьевич Воронин пишет И. 3. Сурикову: "Не читал я давно произведений новых Некрасова, что‑то он пописывает? Про него здесь в провинции (письмо из Саратова в Москву. — Л. С.) такие распространяют сплетни, что Господи помилуй. Один мне в Симбирске передавал, что он и картежник, и пьяница, и помещик в душе. И что он его даже лично знает. Я не знаю, каким образом могут совмещаться в одной душе такая чистая, благородная любовь к народу, его свободе и правде, и крепостные нечистые элементы? Вероятно, все это вздор и месть многочисленных его врагов. Я не верю подобным сплетням!" [285]Стоит отметить, что суриковцы как раз тяготели к биографической поэзии, охотно внося в свои стихи подробности собственной жизни. Их талантов не хватало, пожалуй, именно на отбор фактов, на воссоздание иной — не эмпирической — реальности.

У поэтов начала нашего века биография намного заметнее входит в стихи, чем у современников Некрасова. Среди вопросов анкеты К. И. Чуковского (1919) был и такой: "Как вы относитесь к распространенному мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?" Характерно, что некоторые поэты (М. Волошин, Н. Гумилев, Н. Тихонов) в ответах так или иначе подчеркнули противоречивость личности Некрасова, ее сложность и — именно с противоречивостью связанную— значительность. Особенно интересен ответ Блока. Он в те годы продолжал работать над "Возмездием", совсем недавно (1917) была напечатана первая глава поэмы, где особенно заметен интерес к людям 40–х годов (в поэме и в "Матерьялах для поэмы" упоминаются А. Н. Бекетов, Щедрин, Достоевский, Некрасов). В сознании поэта этих людей отличает именно противоречивость. Блок отвечает на вопрос анкеты: "Он был страстный человек и "барин", этим все и сказано" [286]. А на предыдущий вопрос — о народолюбии Некрасова — ответ еще характернее: "Оно было неподдельное и настоящее, то есть двойственное (любовь–вражда)" [287]. Это вполне некрасовское противоречие ("…И как любил он, ненавидя"); но это и Блок с "нераздельностью и неслиянностью всего — противоречий непримиримых и требовавших примирения" [288]. Грех и покаяние, преступление и святость, нищета и неколебимая сила — антиномии, описывающие народ и у Некрасова, и у Блока; вспомним хотя бы знаменитое: "Ты и убогая, ты и обильная…" — и цикл Блока "Родина", где грешная и нищая Россия явлена прекрасной и святой, "в красе заплаканной и древней". Бпрочем, о народолюбии Некрасова поговорим подробнее.

3. ПОЭТ И НАРОД

Толпе напоминать, что бедствует народ…

"Элегия", 1874

Народ — главная тема русской литературы в некрасовское время. Здесь сходятся важнейшие узлы журнальной борьбы — и идейной, и эстетической. Литература в России от века мерялась отношением к народу, и немало копий было скрещено и сломано в спорах о том, что такое истинная народность. Для критиков Некрасова вопрос об искренности некрасовской любви к народу был тесно связан с другим — истинно ли поэт изображает народ.

И. Г. Воронин сразу подчеркивает свое особое право на суд над поэтом: "Почему же мне, как единице из народа, не сказать своего слова о Некрасове?" Вслед за суждением идет осуждение: "Мы имеем смелость сомневаться в народности Некрасова", ибо "народным поэтом может быть только тот, кто всесторонне сумеет понять, прочувствовать и художественно выразить не только одни страдания народа, но и его радости, надежды и верования" [289]. Вечный упрек в односторонности— и раздается он всегда в адрес тех, кто пишет слишком мрачно; почему‑то никогда он не слышен, если писатель видит только "светлую сторону"…

М. де Пуле в итоговой по сути статье — она напечатана в "Русском вестнике" через пять месяцев после смерти поэта — любовь Некрасова к народу назовет "странной, болезненной, патологической" [290]. Один из немногих, он обратит внимание на проблему счастья в "Кому на Руси…", но ни постановка проблемы, ни ее решение в поэме его не устраивают. Вот сенокос в Больших Вахлаках ("Последыш"). "Работа кипела. Народ высматривал бодро. Вот тут‑то, казалось бы, можно найти довольных и счастливых; но поэт задался мыслью, что их и быть не может между русскими крестьянами, даже после освобождения, даже в 1872 году, когда писалась повесть "Последыш"". "Можно подумать, — пишет далее критик, — что при создании своей поэмы Некрасов имел в виду не столько юмористическое решение вопроса о крестьянском счастье, сколько реальное изображение порки и сечения в разных видах" [291].

В статье М. де Пуле есть любопытный этнографический, так сказать, момент. Когда он пишет, что "Некрасов не знал России, не знал и русского народа" (в тогдашней критике это утверждение не было оригинальным), он имеет в виду прежде всего тот факт, что поэт изображал костромских и ярославских крестьян. "Те, кто живут южнее Москвы, не узнают в произведениях Некрасова своей Руси" [292]. Это замечание перекликается с одним малоизвестным суждением Страхова. В письме к Н. Я. Данилевскому (приблизительно осенью 1874 г.) Страхов признается: "…нынешняя литература, наконец, начинает возбуждать во мне злобу, да и все наше современное искусство. <…> В ней, очевидно, господствует дух великорусского мужика. Чистые мужики, да еще костромские: Некрасов, Островский, Писемский, Потехин (все из Костромы), а к ним примыкают еще и Достоевский, и Салтыков, и Мусоргский, и Репин. <…> Великороссы не имеют дара к искусству и философии: это практический, прозаический народ" [293].