Михаил Иржавцев - Данэя

• Название: Данэя
• Автор: Михаил Иржавцев
• Жанр: Философия

Роман-антиутопия.

В древние и средние века количество ученых исчислялось единицами — в наше время их количество огромно и будет увеличиваться всё больше и больше благодаря научно-техническому прогрессу. Но чем может быть чревата эта, существующая уже, тенденция вытеснения физического труда интеллектуальным?

Будущее на Земле — непонятно, насколько дальнее. Сверхвысокий уровень развития всего, и общество, состоящее почти из одних ученых-интеллектуалов. А тех, кто непригоден для интеллектуального труда, «неполноценных», безжалостно используют. Как ресурс органов для хирургических пересадок интеллектуалам, упрощенного удовлетворения сексуальной потребности, производства всяческих опытов наряду с животными. И — для вынашивания детей «неполноценными» женщинами.

Лал, историк и мыслитель, единственный понял, к чему ведет подобное разделение человечества: царству сверхсовершенных роботов, заменивших людей, во главе с немногочисленными бесчувственными гениями и строго потребным этим гениям количеством умственно выродившихся «неполноценных». Он начинает борьбу за его ликвидацию; её после его гибели продолжают его друзья, Дан и Эя, — борьбу долгую и полную острых драматических моментов.

---

Но на этот раз все было иначе: Дан и Эя рассказывали ей все — много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.

— Все произошло благодаря Лалу.

Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем — увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели для нее чрезвычайную убедительность, хотя многое попрежнему воспринималось с трудом.

Лал погиб, не успев ничего осуществить, но то невероятно важное, что он открыл им, они запомнили, чтобы передать всем. И начали действовать: появление детей было прямым следствием выводов, сделанных Лалом.

О детях говорила уже Эя. В основном о первенце — сыне, и ее рассказ показался Лейли не менее поразительным, чем предыдущий. Об ожидании рождения ребенка, о его появлении на свет. О том, как он сосал ее грудь, впервые улыбнулся, впервые сел, впервые пошел. О том, как заговорил. Как рос и развивался. Как отдал появившейся у него сестре первое яблоко. Как становился самостоятельным и умелым. О его бесстрашии. Об их, родителей, тревогах и радостях.

Какой-то невероятный мир раскрывался Лейли в рассказе Эи о детях. Не ведомый ни ей, ни почти никому. Высшая ступень любви, незнакомая даже тем, кому она до сих пор завидовала: тем, кто надолго, даже на всю жизнь сохранил исключительное чувство и привязанность друг к другу. Но их чувство замыкалось лишь на них самих и не могло идти дальше, не поднималось, питаемое любовью к своему естественному плоду — детям, до такой полноты, которую она увидела у этих двух, один из которых был для нее самым дорогим.

Тем более ей не было места рядом с ним. И боль усилилась, сдавила ее. Она чувствовала, что больше не может оставаться.

— Уже середина ночи. Пора мне улетать.

— Зачем? Переночуй здесь.

— Спасибо: не могу — утром репетиция. Не провожайте меня.

— Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, — сказала Эя.

— Хорошо, — покорно согласилась Лейли: «Она все видит, понимает. И ничего не боится». И от этого стало еще тяжелей.

Они оба молчали всю дорогу до ракетоплана. Лейли шла впереди не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством.

Только когда они уже прощались, он сказал: — Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.

Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.

…Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. «Сын», узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.

Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.

— Сын тоже не спит, — сказал Дан ей.

— ?

— Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.

— Он не ожидал увидеть ее наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.

Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, — сегодня более ласково, чем все время после их возвращения.

Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после их близости сразу после выхода ее из анабиоза — как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.

Он держал ее руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.

Не спала в эту ночь и Лейли.

Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было все продумать, разобраться.

Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила ее, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.

Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, все, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно — иначе отчаяние совсем раздавит ее.

Итак… Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.

Все это можно понять разумом, сердцем — никак. Но — что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Еще более достойный любви — и уже совсем недоступный.

«Все произошло благодаря Лалу». Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.

Но задел и ее тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже — не могла уже быть иной.

Только она еще слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, еще не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.

Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга — не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!

Она представила себя на ее месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!

Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы ее душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.

Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем ее первое желание. Ведь ее не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.

Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.

Надо смириться. И, все-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.

И, вообще — хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать — солнце уже встало.

43

Никто, конечно, не догадывался, что с ней творится; казалось, все идет как обычно. Только сегодня она была еще требовательней, чем всегда.

Многое, слишком, не удовлетворяло ее. Заставляла снова и снова повторять куски, без конца включала записи сыгранных и находила в них все больше ошибок и неудачных моментов.

— Еще вчера именно это тебе нравилось!

— Ну и что? Сегодня должно быть лучше, чем вчера.

Актерам казалось, что она хочет чего-то почти невозможного. А она вдруг почувствовала, что эта пьеса уже ей совершенно не нравится. После увиденного вчера тема ее воспринималась в другом свете. Не то. Пусть ее ставит другой режиссер: у нее она теперь не получится.

К счастью, время подходило к обеду: репетиция заканчивалась. Она могла после обеда поехать домой, отдохнуть: вечером спектакль, в котором занята. Вместо этого вернулась на студию. Здесь привычная рабочая обстановка, мешающая вновь безраздельно погрузиться в омут своих мыслей.

Снова начинались репетиции, и она переходила из зала в зал, где-то ненадолго задерживаясь и тихо, так же, как и появлялась, исчезая. Почти ничего не нравилось, не вызывало интерес. Она ушла в сад.

Небольшая компания, актеры и режиссеры, расположились на лужайке. О чем-то спорили, сидя на траве.

— Лейли! — позвали ее. — Ты слышала новость? Поль хочет ставить старинную пьесу: «Бранда» Ибсена.

— «Бранда»? И что?

— Он почему-то уверен, что ты его поддержишь.

— А: пожалуй.

— Ты что: знакома с ее содержанием?

— В общих чертах. Поль рассказал мне его и показал несколько отрывков. Кажется, полгода тому назад.

— Ну, и…?

— Он, как я поняла, не собирался тогда ее ставить. А я начинала «Поиск».

— Как он? Закончен? Когда премьера?

— Думала, что почти закончен. Сегодня убедилась, что он у меня не получится.

— У тебя? С чего бы?

— Потеряла интерес. Передам другому.

— Не торопись! Может быть, тебе, просто, кажется.

— Нет: не кажется.

— Почему? Что-нибудь произошло?

— Да.

— Сегодня?

— Вчера. Разговаривала с Даном. И с Эей.

— Как? Но ведь…? Тебе разрешили прямую связь с ними?

— Я была у них.

— О-о! А карантин?

— Он почти кончился: Эя сразу получила разрешение — я летала к ним.

— Ну-ка, расскажи! Как они?

— Относительно ничего. Внешне, по крайней мере.