Анна Караваева - Родина

• Название: Родина
• Автор: Анна Караваева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1951

---

Таня схватила конверт и только хотела было запереть за собой дверь комнаты, чтобы, как всегда, остаться наедине с письмом, как в глаза ей бросился незнакомый почерк на конверте. Она тихонько вскрикнула, вскрыла конверт и прочла одним залпом, не дыша:

«Дорогая Татьяна Ивановна, лично я с вами незнаком, но Сергей много мне рассказывал о Вас. Мужайтесь, держитесь!.. Ваш муж, Сергей Алексеевич Панков, 20 января 1942 года погиб смертью храбрых. Я видел, как его танк запылал от фашистского снаряда. Сергея в тот вечер мы не дождались. Не увидел я его и в полевом госпитале… У нас с Сергеем было обоюдно условлено — на случай несчастья подать весть семье товарища. Проездом в отпуск, в Сибирь, буду на вашей станции, где и оставлю это письмо. Потеря Ваша невозвратима, но знайте: Ваш муж бесстрашно и гордо дрался с лютыми врагами нашей Родины и дорого отдал свою жизнь — в том бою он поджег два танка и истребил немалое число гитлеровских подлецов. Вас он очень крепко любил.

Уважающий Вас Н и к о л а й  К в а ш и н».

Письмо выпало из рук Тани. Ее охватила слабость, холодная до озноба, будто бешеный ветер распахнул двери и окна в черную ночь. Эта черная ночь с ледяным ознобом продолжалась и утром и в полдень и грозила стать беспросветной.

Таня каждый день читала письма Сергея и не могла оторваться от них. Исписанные мелким и четким почерком, эти открытки и клетчатые листочки из тетрадки таили в себе ту часть его жизни, которую никакая сила не могла отнять от Тани.

Вглядываясь в каждую букву, Таня представляла себе, как его большая, теплая рука выводила их, как складывала исписанные листочки в конверт. Он писал ей и видел эту маленькую комнату с пестрым диваном, где они так любили сидеть по вечерам. Вот эту большую синюю подушку с цветами подсолнуха Таня всегда подкладывала ему под локоть, когда у него ныли плечо и рука. Он так и звал эту подушку «подсолнушек». Перед этим овальным зеркалом Сергей однажды надел на Таню свою танкистскую фуражку с черным бархатным околышем и восторгался, как идет она Тане.

Вот здесь, около полки с книгами, они перечитывали вслух любимые книги, спорили, шутливо сердись и упрекая друг друга в разных «ересях». Сергей, например, терпеть не мог сказок Андерсена, а Таня любила их с детства. «Этот Ганс-Христиан — доморощенный философ и нытик, каких мало», — насмешливо говорил он. Те книги, на которых их вкусы сходились, они перечитывали, а порой, вспоминая дурачества школьных лет, гадали по книгам: «Что меня ожидает завтра, послезавтра? Пятая строка сверху или шестая снизу». Иногда из этого гадания получалась такая чепуха, что оба заливались хохотом. Он тоже где-то таился здесь, этот басовитый хохоток Сергея, он жил где-то, как скрытое милое волшебство…

Придя с завода, Таня запиралась в своей комнате, ревниво охраняя неприкосновенность этого заветного мирка. Если кто-нибудь из домашних заходил к ней, она смотрела нетерпеливо скорбными глазами, которые говорили: «Уходите, я хочу быть одна…»

Жизнь вокруг шла своим чередом. Была достроена еще одна заводская коробка — термический и пружинный цехи, их вводили в строй.

Тане приходилось высоко забираться по лестнице на железную колонну, что-то там выстукивать, завинчивать. И там она вспоминала, что теперь ей некому писать о том, как она сегодня работала, и некому там на фронте сказать: «Вот какая она, моя жена Таня! Работа горит у нее в руках!»

Таня чувствовала, что ее пальцы холодели, что ей трудно держать в руках массивный ключ с двумя рожками; так бы и закрыла она глаза, так бы и сидела, сидела неподвижно, застыв в молчании… Зачем ей все это, если ей некого ждать, если глаза ее никогда не увидят Сергея, — зачем? «Мне ничего не надо, мне все равно», — вяло и сумрачно думала Таня.

Но вот чья-то сильная рука коснулась ее плеча, и сердитый голос Артема произнес:

— О чем это вы замечтались здесь, на верхотурье? Нашли место!

Таня хотела было отрезать, что мечтать ей не о чем, но Артем продолжал так же сердито:

— Уж сколько дней работаете вы, Таня, как заведенная, без души!

— А что я… задание не выполняю? — обиделась Таня.

— Не в этом только дело, Таня.

— Тяжело мне…

— Ничего не поделаешь: у меня, к примеру, жизнь тоже далеко не малина!

Таня, украдкой взглянув на него, заметила, как осунулся Артем, хотя он держался попрежнему подтянуто.

Они пошли домой вместе. Артем начал рассказывать, что жизнь у него полетела «кувырком». После сумасбродного ухода Веры с работы они так крупно поговорили, что молодая жена ушла к родителям…

— Бывает, что и завернет иногда к нам, — она, видите ли, гуляет для здоровья! Все записочки мне оставляет: признай, мол, свою ошибку — «и все будет попрежнему…» А я за собой никакой ошибки не вижу, каяться мне не в чем.

Таня вздохнула и подумала вслух:

— Таким людям, как Вера, вообще жить легче.

— То-то и оно, что нет! — оживился Артем и даже почему-то перешел на шепот: — Старушка моя, да и я сам вижу, что Вера только храбрится. Дома ей скучно, и у мамаши ее характерец, что называется, семь пятниц на неделе: сегодня пожалеет, приласкает, а завтра булавки втыкать начнет.

Артем помолчал и добавил просительно:

— С вами, Таня, дружба у нее порвалась, и это ее удручает. Если бы вы с ней поговорили, а?

— Не знаю, Артем, — сказала Таня грустно, — сумею ли… Тяжело мне.

В тот вечер Юрий Михайлович пришел домой пораньше. Ксения Петровна прихворнула и теперь лежала, легонько охая и капризничая.

— Как нелепа жизнь! — вздыхала она, нюхая нашатырный спирт. — Ты слышишь меня, Юра?

— Да, мама.

— Наша Таня бродит сама не своя, побледнела, высохла вся… и все-таки хороша! И, боже мой, почему бы ей было не полюбить тебя, хорошего человека? Были бы вы вместе, были бы счастливы. А она только вышла замуж и вот уже мужа лишилась, несчастна, разбита… А возможность счастья была вот здесь, рядышком…

— Мама села на своего конька!

— Ну да, другого у меня и быть не может. Только и мечтаю об одном (голос ее задрожал), чтобы, уходя из этого мира, оставить тебя и Сережу счастливыми.

Потом она задремала. Сережу спал. Юрий Михайлович разложил на просторном столе свои расчеты и записи. Собственно говоря, все было решено, части и детали его нового серийного танка уже пущены в производство, но он после удачи стал еще более придирчив и беспокойно изучал все материалы, которые по его требованию посылались из Москвы и из области. Материалы, которые он получал, говорили ему о том, что, потеряв надежду на молниеносную войну, немцы будут искать новые средства, усиливать, совершенствовать свою броневую силу. Он был уверен, что в недалеком будущем придется встретиться с новыми немецкими танками, и потому ему хотелось, чтобы его «ЛС» скорее сошел с конвейера.

Юрию Михайловичу захотелось «помузицировать», но было уже поздно, да и в эти первые дни после несчастья в семье Лосевых он не брал скрипку в руки. Он стал читать стихи Маяковского:

Давайте работать
      до седьмого пота
Над поднятием количества,
      над улучшением качества.
Я меряю по коммуне
      стихов сорта,
в коммуну душа
      потому влюблена,
что коммуна, по-моему,
      огромная высота,
что коммуна, по-моему,
      глубочайшая глубина.

«Глубочайшая глубина»! — повторил про себя Юрий Михайлович. — Да, мирный труд для счастья родной земли — есть ли для коммуниста радость глубже, есть ли высота выше?.. Скорей бы только, скорей дожить до этой поры!..

И Юрий Михайлович решил завтра на заседании партийного бюро резюмировать свой доклад требованием закончить строительство цеха сборки не к 21-му, как предполагалось по уже ускоренному во времени плану, а на неделю раньше, то есть к 14 февраля.

* * *

Возвращаясь после ночной смены, Таня столкнулась с Верой, которая словно ждала ее у дверей проходной.

Таня холодно ответила на приветствие, и пошла было своей дорогой. Но Вера, не отставая, так жалобно и горячо заговорила о своих переживаниях и страданиях, что лед в душе Тани понемножку пошел трещинами. «Столько несчастий кругом! Надо быть милосерднее», — подумала она. И тут Вера, будто читая мысли Тани, заглянула ей в лицо:

— Танечек, милая, как ты изменилась… И до чего же У меня сердце болит за тебя! — и она быстро обняла Таню. — Теперь ты меня лучше и скорей поймешь, потому что сама страдаешь. Все-таки личное в человеке — это все! Личное всего сильнее. На словах-то все готовы его затоптать, как старую ветошку, и все говорят, что надо поступаться «своим, личным, мелким» (она явно передразнивала кого-то), а ну-ка отними, отними у них личное счастье — они сразу побледнеют, похудеют, станут ходить как в воду опущенные, свет им не мил… и работа из рук валится!