Михаил Хрипин - Меня разбудил кот (сборник)

• Название: Меня разбудил кот (сборник)
• Автор: Михаил Хрипин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Десять рассказов, фантастических и не очень, написанных в разные годы. Пришельцы, альтернативная реальность, экстрасенсорика и просто душевные истории.

---

Кое-как выдавил:

— Мам, а чего это с молоком?

— Нормально все, — говорит, — а в чем дело?

И тут словно надоумил кто:

— Плохое молоко, — отвечает Назар.

Мать, не долго думая, взяла, да и проверила дату на пакете — точно, просроченное. Вылила в раковину тут же, конечно. Смотрит на Назара, недоумевает:

— А как ты догадался?

Назар рот открыл, а сказать и нечего. Не про синюю же пленку, не про зуд в заднице? Это же полный бред, если подумать.

— Почувствовал просто что-то, — ляпнул он.

Мать только хмыкнула, а что тут скажешь?

С тех пор и пошло по нескольку раз в день. Чуть что не ладно, у Назара что-то начинает бунтовать внутри. И никакой системы, что удивительно.

Спросил он у матери, купила ли она уже подарок ему на день рождения. А она отвечает с серьезным видом:

— Рано еще, куда ты торопишься?

А Назар чувствует вдруг, что воздух будто карамелью пропитан, сладкий туман так в ноздри и тычется. И ведь нечему так пахнуть в доме, а запах жутко настойчивый, самый что ни на есть реальный. Тут и догадался Назар, что это ее слова так пахнут.

Сначала догадался, а потом опомнился: что за ерунда в голову лезет? Не могут же слова пахнуть! Но если пахнут, да еще приятно, то что это значит? А то, что скрывает она что-то, но это что-то — хорошее.

«Значит, купила», — решил Назар и хитренько улыбнулся. Мать, конечно, не проговорилась, ну да и не больно-то теперь ему это было нужно. Он ведь уже знал ответ.

А вот сейчас Назару страшно. Стоит он, якобы греется на крыльце, но точно гигантская жаба лапой его лицо ощупывает. Мерзкое, скользкое, холодное прикосновение. И слабость в ногах — еле удается стоять прямо. А глаза закрыты, потому что видеть мутный фиолетовый туман как раз там, куда ему нужно бы сейчас идти, уже совсем нет никакой мочи. Нос уже чешется от запаха перегретого машинного масла, но это терпимо, а противный, ехидный смех, назойливо лезущий в уши, иначе как издевательством не назвать.

«Атака по всем фронтам», — думает Назар и еще сильнее зажмуривается, кулаки сжимает до хруста.

«Прихожу домой, звоню в психушку», — мелькает мысль, но Назар старается ее отогнать.

«Сейчас все пройдет», — убеждает он себя, но лучше не становится.

«Нужно что-то делать, — взывает его разум. — Не могу же я тут стоять до вечера?»

«Дома всяко спокойнее, — заманивает он себя. — Идти недалеко. Запереться, голову под подушку, одеяло сверху, плеер в уши, жевачку в рот, и не шелохнуться».

Сценарий кажется ему неплохим, Назар даже замечает, что дрожь в коленях слегка ослабла.

Он приоткрывает один глаз и максимально непринужденной походкой спускается с крыльца. Фиолетовая муть будто тянется к нему, хочет заглотить разом. Он погружается в туманные разводы, идет медленно, как ночью по темной улице, ловит очертания домов, силуэты людей и машин.

Справа проплывает черное жерло подворотни, веет сыростью. Из тумана высовывается рука, хватает Назара за плечо и тащит в темноту. От неожиданности он открывает и второй глаз, руки выпархивают из карманов, чтобы удержать равновесие. Его тащат дальше, на ватных ногах он чуть держится, едва не падает, но его хватают за ворот и прижимают к холодной каменной стене. Из сумрака выдвигается ухмыляющееся лицо:

— Что тут забыл, ты, мелочь? — судя по голосу, старшеклассник. Что-то знакомое слышится Назару в его речи, даже сквозь шелест ехидного смеха в ушах.

— Где я? — срывается с языка, и только потом Назар понимает, что вопрос самый дурацкий из всех, что могли прийти ему в голову.

Мрак подворотни взрывается смехом в несколько глоток — тут явно прячется целая банда.

— Уже не важно, — хамским тоном заявляет тот, первый.

— Ты не бойся, мы тебя не больно зарежем, — говорит кто-то справа, и следует очередной взрыв хохота.

Назар начинает медленно сползать по стене, его тянет, будто магнитом. Его вздергивают за ворот, затылок больно прикладывается о битую штукатурку. Это приводит к неожиданному эффекту — туман рассеивается, но лица хулиганов вдруг наливаются глубоким красным светом, как уголья, Назар чувствует жар на лице.

Ближайшее пылающее пятно дергается навстречу, в правую скулу врезается кулак. Затылок бьется о стену, двойной заряд боли застилает белой пеленой глаза. Уши забивает нестройный гогот. У кого-то из них ломается голос, он пускает петуха — не настолько-то они его и старше. Назару становится еще противнее, он так беззащитен, что готов растечься в кисель.

Неожиданно он чувствует щекотку на кончике носа, словно муха села. Дергает головой, чтобы прогнать. Тут же левую щеку обдувает ветерком, в стену около уха бьет кулак. Подворотня оглашается диким криком пострадавшего хулигана. Назара снова хватают и валят на землю, навстречу ботинкам и кроссовкам. После первого удара он теряет сознание.

Кто может понять, что мы чувствуем? Можем ли мы вообще быть уверенными, что другие люди чувствуют то же самое, что и мы? Мы не телепаты, чтобы передавать эмоции во всей их незамутненной четкости. Нет, нам надо сформулировать фразу, слепить корявые слова из звуков, сделать так, чтобы их кто-то услышал. И мы никогда не можем быть уверенными, что услышанное будет понято именно так, как мы хотели. Что в голове слушателя родится тот же самый смысл, который мы старались вложить в произносимые слова.

Назар лежит пластом на кровати в своей комнате. Лицо пылает, глаз заплыл, во рту железная кислятина. Скула саднит, ребра ноют, на затылке шишка, словно теннисный мяч застрял.

Ничего удивительного нет в том, что Назару ни с кем не хочется разговаривать после происшествия. Ему и без разговоров кажется, что силы на исходе, словно утекают в бездонную пропасть. Зачем же еще тратить нервы на попытки объяснить случившееся?

Он настолько подавлен жалостью к самому себе, что нет даже сил сопротивляться течению мыслей. Он хочет умереть — мгновенно и безболезненно. Он ощущает себя полнейшим ничтожеством. Еще бы: умудриться повернуть в противоположную сторону, угодить в соседний квартал, да еще и сразу нарваться на хулиганье. Рассказать кому — не поверят. Колян — тем более.

Да и о чем рассказывать? Подумайте сами, как будет звучать его рассказ об этих галлюцинациях, захвативших все органы чувств сразу? Скажут, что совсем ему голову отшибло, и пропишут постельный режим. Уж на оправдание все это ну никак не тянет.

С идеей о санитарах Назар решает пока повременить — успеется всегда, а усугублять сейчас ситуацию очень не хочется.

Деликатный стук в дверь. Назар издает нечленораздельный, мычащий звук, который можно интерпретировать сотней способов, от «скорее на помощь, мне плохо» до «уйдите все прочь, без вас тошно». Отец выбирает средний вариант. Зачем-то стараясь не шуметь, он осторожно проходит в дверь, садится на стул в двух шагах от кровати.

— Жив, Супермен? — очень серьезным тоном спрашивает он.

Назар мычит и закрывает глаза. Однако отгородиться от реальности это не помогает.

— Супергерои не сдаются при первом поражении.

Назар начинает слышать легкое щебетание птиц. Кислятины во рту становится меньше. Назар отмечает перемену к лучшему в своем состоянии, но хмурится — непонятные эффекты продолжаются, а смысла по-прежнему ни на грош. Он опасается, что снова все пойдет в разнос.

— Из хулиганов редко вырастают хорошие люди, — отец усмехается. — Мне в детстве тоже доставалось, и я стал не таким уж плохим человеком. Как ты думаешь?

Комнату заливает яркий солнечный свет. Назар издает стон и сам не знает, то ли от боли в глазах, то ли от отцовских слов. Как-то не очень хочется ему думать, что чтобы вырасти хорошим человеком, надо обязательно быть в детстве побитым.

— И как мне теперь в школу идти? — горько усмехается Назар.

Распухший нос и заплывший глаз и впрямь не похожи на украшения.

— Синяки заживают, а вот правильные выводы остаются навсегда, — говорит отец.

Отец любит рассуждать логично. Это придает уверенность, помогает лишний раз убедиться в своей правоте. Он вспоминает себя, пытавшегося вот так же осмыслить внезапно открывшуюся несправедливость жизни, ему становится жаль Назара.

Назар ощущает волны тепла, идущие от отца. Это приятное чувство вдруг наводит его на мысль, что отец-то, похоже, действительно понимает, что с ним творится. Вот ведь как: в назаровской теории о всеобщем непонимании намечается трещина. Ему вспоминается жаркий полдень на даче, ленивое безделье, солнце, прогретый газон, ветви яблони, бросающие резную тень на скамью, стоящую у самых корней.

— Солнечно, — говорит он.

Отец бросает взгляд в окно, на серые тучи, так точно сочетающиеся с подавленным видом Назара. Удивленно вскидывает бровь:

— Хм.

— А ты не чувствуешь? — вдруг решает напрямую спросить Назар.