Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47

• Название: Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
• Автор: Татьяна Соломатина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086367-9

Татьяна Георгиевна Мальцева - начмед родильного дома. Недавно стала матерью, в далеко уже не юном возрасте, совершенно не планируя и понятия не имея, кто отец ребёнка. Её старый друг и любовник Панин пошёл на повышение в министерство и бросил жену с тремя детьми. Преданная подруга и правая рука Мальцевой старшая акушерка обсервационного отделения Маргарита Андреевна улетела к американскому жениху в штат Колорадо…Жизнь героев сериала РОДДОМ - полотно из многоцветья разнофактурных нитей. Трагедия неразрывно связана с комедией, эпос густо прострочен стежками комикса, хитрость и ложь прочно переплетены с правдой, смерть оплетает узор рождения. Страсть, мечта, чувственность, физиология, ревность, ненависть - петля за петлёй перекидываются на спицах создателя. ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ - четвёртый сезон увлекательнейшего сериала РОДДОМ от создательницы "Акушер-ХА!" и "Приёмного покоя" Татьяны Соломатиной. А в самолёте Нью-Йорк-Денвер главную героиню подстерегает сногсшибательный поворот сюжета. И это явно ещё не финал!

---

За окнами грянул, грохнул, взорвался, рассыпался салют, возвещающий о рождении новой точки отсчёта.

– И вот мы опять втроём, как сто лет назад, молодые и дурные, и много раз позже, старея, но не умнея, встречаем Новый год в родильном доме, – пробормотал зав ОРИТ, глядя в окно с некоторой тоской. Которую, впрочем, немедленно стряхнул. – Семён Ильич, с Новым годом! С новым счастьем! – анестезиолог протянул ему свой бокал шампанского. И, подхватив чей-то с подоконника, чокнулся со старым другом.

– С Новым годом, Аркадий Петрович! С новым счастьем! – на автомате ответил Панин.

Они сделали по глотку.

– Так! – критически оглядев замминистра, Святогорский уже безо всякого шутовства скомандовал: – Сними пальто, надень халат и сядь за стол.

– Я хочу с ней поговорить! – нервно просипел Панин.

– Поговоришь. Когда ты будешь трезвый, а она – не под морфином.

Семён Ильич с болью, с обидой, с любовью и нежностью посмотрел на Татьяну Георгиевну.

– Ей в сознании на меня так же наплевать, как и в забытьи.

– Семён, ты не прав!

Аркадий Петрович помог Панину снять пальто, подал белый халат и усадил за стол. Семён Ильич мрачно уставился на Святогорского.

– Ну?!

– Баранки гну! Я чего-то подобного и ожидал. Тут к гадалке не ходи. Потому и домой не ушёл. Да и всё равно дома, кроме салата оливье, поздравлений президента и вечного недовольства моей дорогой супруги, исполняющей обязанности всевышнего [7], – ничего. А ты бы тут без меня устроил новогодний огонёк в старых добрых кавээновских традициях. Не отмылся бы потом. Тебя же все боятся. Это с одной стороны. С другой – так и ждут, как бы подножку из-за угла попроворней поставить. Спотыкаясь, ты облегчаешь недоброжелателям жизнь. Ты же умный мужик! Какого лешего, скажи мне, ты сюда припёрся? Да ещё и в таком виде?

– Аркаша, это моя дочь! – Панин всхлипнул.

– Ну дела… – протянул Святогорский, но тут же жёстко сфокусировался на товарище. – Семён Ильич, прежде всего – её дочь! Давай честно, пока нас никто не слышит: если бы ты хотел быть с ней – давно бы был!

– Я хотел! Это она…

– Вот не надо! – резко оборвал Аркадий Петрович. – Сёма, я же сказал: честно. Ты всю жизнь прятался за этим твоим «это она…». Она такая, какая есть. И ты такой, какой есть. Передо мною-то комедию не ломай. Тебя всё устраивало.

Панин с тоской посмотрел на Мальцеву.

– Семён, я тебе сейчас унитиол по вене пущу. – Святогорский уже заправлял капельницу. – Для профилактики острого алкогольного психоза. Не то ты уже в полушаге от делирия. И кофейку крепкого сварю. И потом мы оба с тобой уйдём. Предоставив пациентку дежурной смене. Уйдём – и до утра не расстанемся. Договорились? Закатай рукав.

Панин послушно кивнул и начал бороться с непокорными рукавами халата и рубашки.

– В правую. Левую я сегодня уже колол. Там гематома. Я подам в суд!

– На кого?! На гематому? Или на того, кто, пользуясь служебным положением, делает несанкционированные тесты на отцовство? Руку сожми в кулак, мудак.

– На неё! – Панин несколько оторопело уставился на иглу, вошедшую ему в вену. – Надо же, не больно совсем! Когда я сам себя колол – было невыносимо больно. Я же страшно боли боюсь, Аркаша.

– Это мы все хорошо знаем. Что ты боли боишься. И я знаю. И она, – Святогорский кивнул на спящую Татьяну Георгиевну.

– Ничего она не знает!

– Сёма, хватит надрыва на сегодня, ладно? Сделай паузу. Следующий надрыв – на старый Новый год. Я к тебе завалюсь в гости, в твою холостяцкую берлогу. Там и повоешь. За плотно закрытой входной дверью. Сегодня – не то место. И не то время. И ни в какие суды ты не подашь. На что ты в суды подавать будешь? На то, что Мальцева за тебя замуж не пошла?

– На совместную опеку над дочерью!

– Для начала надо добиться судебного предписания на определение отцовства. Его не так просто получить. Твои самостоятельные лабораторные упражнения никакой законной силы не имеют. Кроме того, напоминаю, ты – замминистра. Заместитель министра здравоохранения по материнству и детству. Большой человек. Тебе половая шумиха ни к чему. А шумиха будет, если ты решишь на принцип пойти таким некрасивым образом. Ты Таньку очень хорошо знаешь. Её только по шерсти можно гладить. Если против… Ты в курсе. В курсе – и всю жизнь никак с её шерстью управиться не можешь! – Анестезиолог коротко хохотнул. – Ты и так-то на должности всего без году неделя, а уже от жены ушёл. Нехорошо для репутации!

– Полгода я уже на должности! Говно, а не работа! – фыркнул Панин. – А что от жены ушёл – всем это до одного места. Не те времена! У нас даже президент развёлся – и ничего. К тому же я с Варей не разводился. Официально. Может, у меня гостевой брак! В соответствии с современными тенденциями.

– Вот об этом я и говорю, Семён Ильич. Лицемер ты, каких мало, – спокойно прокомментировал Святогорский. – Ушёл. Квартирку купил. Но официально не развёлся. Варя – проверенный запасной аэродром. Надёжный! Решишь групповушку устроить – так она покорно на кухоньке посидит, а после – всем участницам ещё и кофе сварит, и бельишко простирнёт.

– Ну ты это… Уж не так… Не такой я подлец, – с несколько детским сомнением тихо возразил Панин и от чего-то отмахнулся свободной рукой. – Да давно бы я развёлся! Но как представлю… Это же с Варварой встречаться надо. Какие-то бумаги подписывать. Она же мне в глаза смотреть будет, как побитая брошенная шавка. Я же с ума сойду! Если бы она скандалила, требовала чего-то… что-то… Но она же только молча смотрит с этой долбаной всепрощающей любовью и животной преданностью – и я сразу чувствую себя бездушным подонком, искалечившим добрую беззащитную псину!

– Повторяемся, да? Трус, боящийся боли. Все в курсе.

– У меня не было жены. Я всю жизнь прожил с преданной собакой! И на старости лет я выбросил её на помойку. Я и есть подонок! – Панин опустил голову.

– Кажется, делирий совсем близко. Ты мне ещё тут заплачь! Взрослый уже дяденька. Замминистра. Отец троих… Пардон, четверых детей. Дедушка. А как будто двойку получил, – насмешливо резюмировал Аркадий Петрович. – Кстати, если ты не в курсе, то твоя законная супруга всю жизнь считала тебя преданной собакой. Вопрос тут не в том, кто из нас собака. Вопрос в том, кому собака предана. Танька, вон, покойнику всю жизнь беззаветно предана. И потому – тоже собака. Хотя нет, была бы она собака – она бы легла на его могилу и издохла. Так что давайте все вместе прекратим обижать собак!

– Всё равно, дочку ей не отдам!

– Собаке?

– Таньке!

– А кому отдашь? Варваре Андреевне? Она примет. И слова тебе не скажет. И даже воспитает. Кто бы спорил. Только Таньку ты как из этого уравнения исключишь, Рэт Батлер ты наш недоделанный? Так что не иди ты ни в какие суды. Пойдёшь – дочку не увидишь. Руку дам на отсечение.

– Маша Панина! – вдруг, резко выдохнув, подскочил Семён Ильич и мечтательно уставился в заоконные чёрные небеса, где ещё расцветали запоздалые фейерверки.

– Сядь бога ради! Не то и на втором предплечье гематома будет, – осадил его Аркадий Петрович.

– Я всегда хотел, чтобы мою дочку звали Маша. Маша Панина! – капризно повторил Семён Ильич.

– Договорились, – примирительно сказал Аркадий Петрович. – Только с Татьяной своими чаяниями не делись, не то Анжелой тебе в пику назовёт. С неё станется. Или Матильдой. «Кто мо-о-ожет сравниться с Матильдой моей!..»

– «Сверкающей искрами чёрных очей…» – подхватил Панин. – Не-е-е… У Маши Паниной будут ярко-бирюзовые глаза, как у обожаемой мерзавки Танечки! – он засюсюкал дешёвым повидлом.

– Раз тебя потянуло на Петра Ильича Чайковского и телячьи нежности, пора сматываться. Хотя, собственно, и приматываться не стоило.

До самого утра старые друзья в холостяцкой берлоге Панина разговаривали, пели и, разумеется, пили.

На десятые сутки послеоперационного периода Татьяна Георгиевна Мальцева была выписана с младенцем под наблюдение женской консультации и участкового педиатра. Её все эти формулировки безумно забавляли. Никак не получалось прилепить к себе, к действующему заместителю главного врача по акушерству и гинекологии огромной многопрофильной клиники, фактически главного врача родильного дома, стандартное «под наблюдение ЖК по месту жительства» и тем более «участкового педиатра». Она и ребёнка-то никак на себя примерить не могла. Жила сорок с лихвой лет на свете. Детей никогда не хотела. Возможно, если бы у них с Матвеем «случайно получилось» – она бы родила. И обожала бы «незапланированного» ребёнка. Это же был бы ребёнок Матвея! Когда Матвея не стало – она поняла, что очень хочет от него ребёнка. Но, как человек разумный и тем более как врач, осознала, и очень скоро, что это «хотение» – суть тоска по Матвею. И будь у неё ребёнок от Матвея – самого Матвея это бы не воскресило. И не заменило бы. Слишком много «бы». Чего не было – того и быть не могло. Полюбит ли она этого ребёнка? Эту девочку? Конечно, полюбит! Она её уже любит. Она выносила этот плод. Ребёнка извлекли из неё… Чёрт, на кой вспоминается «Чужой»?! Это просто возраст и кесарево. Она любит свою дочь! Точка. Просто у неё никогда прежде не было детей, и она понятия не имеет, как их надо любить. Вот этого, тысячи тысяч раз наблюдаемого в родзале, когда самая распоследняя сука и тварь вдруг внезапно становится сгустком любви, прижимая к себе новорождённого человека, в слизи и в крови, – у неё не было. Взрыва сверхновой – не случилось. Возраст и кесарево, Татьяна Георгиевна. Возраст, кесарево, устоявшийся образ долгой жизни без детей – и ничего более. Ты любишь свою дочь. Просто обожаешь! Это что, самовнушение, Татьяна Георгиевна? Возможно, ты – инвалид. У тебя фрагментарный дефект чувственности. Есть же зрячие люди с нарушениями цветовосприятия. Они не слепые – просто видят иначе. Вот и ты не бесчувственная. Просто чувствуешь по-другому. Любила же ты, Татьяна Георгиевна, Матвея? Любила. Или он тебя любил так, что тебе ничего не оставалось, как придумать свою любовь к нему? Хватит очередного потока сознания, ни к чему не приводящего. Есть дочь. О ней надо заботиться. Иногда это важнее любви. Матвей о тебе заботился. Заботился так, как ни до него, ни после не заботился никто. Да-да, включая маму и папу, которые тебя любили, потому что все любят своих детей. Поэтому заменяй слово «любовь» словом «забота» – и вот ты уже нормальный человек. Ездят же дальтоники не на «зелёный», а на «нижний». Тут главное не слова, а действия. Основополагающее, главное действие любви – забота. Так что просто не надо путаться в мыслях и словах. Надо жить. Там. За стенами роддома. Особенно когда тебя уже «выписали под наблюдение ЖК по месту жительства».