Артур Дойль - Затерянная земля

• Название: Затерянная земля
• Автор: Артур Дойль
• Издательство: НПП "Параллель"
• Жанр: Разная фантастика
• Год: 1995
• ISBN: 5-86067-029-Х

Сборник "Затерянная земля" продолжает серию "На заре времен".

В десятый том вошли не издававшиеся с довоенных лет повести чеха Карла Глоуха "Заколдованная земля", норвежца Иоганнеса Иенсена "Ледник" и рассказы англичан Чарльза Робертса "Первобытный страх" и Кристофера Брисбена "Заветные перья", а также широко известный роман Артура Конан Дойля "Затерянный мир".

Если произведения Иенсена, Робертса и Брисбена написаны в жанре доисторической прозы, то Конан Дойль и Глоух используют прием научной фантастики — их герои уже в наше время совершают путешествие в нетронутые цивилизацией местности, где сохранилась фауна и флора давно минувших геологических эпох.

Содержание:

Артур Конан Дойль. Затерянный мир (пер. Н. Волжиной)

Карл Глоух. Заколдованная земля (пер. А. Иванова)

Иоганнес Иенсен. Ледник (пер. А. Ганзен)

Чарльз Робертс. Первобытный страх (пер. М. Фарбера)

Кристофер Брисбен. Заветные перья (пер. М. Фарбера)

Оформление, иллюстрации: В. Ан

---

Не дал ли тогда Младыш обещание самому себе вернуться на этот берег опять, а потом забыл его? Не оно ли взывало к нему? И почему тот день был так прекрасен, так невыразимо приятен сам по себе, что воспоминание о нем стало скрытым источником всего, что с тех пор Младыш делал по доброте? Вспоминая, спустя много лет, о том дне, он покачивал головой, и Маа во время скитаний, подымая глаза от своей ноши, нередко замечала, как по суровым чертам мужа пробегал какой-то слабый, светлый луч, что-то вроде улыбки, скользнувшей по его лицу в тот день на берегу моря. Маа догадывалась, что муж о чем-то тоскует, причем вряд ли о ней, и смиренно поправляла на спине свою поклажу, всегда увенчанную грудным младенцем. Для нее во всем мире не было ничего, перед чем бы она преклонялась более, чем перед священной тоской мужа, и она выражала свое участие немой, беззаветной преданностью и готовностью следовать за ним до самой смерти.

Да, Младыш тосковал по морю. Годы отделяли его от краткого мига, проведенного на берегу; его жизнь стала сплошной зимой, — но тот миг так и остался незабвенным, единственным. Неведомое закралось в его сердце, когда он сидел на белом песке и смотрел на волны, катившиеся в неведомую даль, куда не мог достать его взор. Было что-то чудесное в том мгновении, которое вошло в его кровь и определило участь его самого и его рода.

Он не знал и не мог знать, что тоска по морю была нераздельна со светлым чувством, забрезжившим в его сердце, когда он впервые взглянул в глаза бедной загнанной Маа.

Привычка Маа

А теперь перейдем к будням. Начиналась зима, и Младыш с Маа добровольно пошли ей навстречу, пробираясь на север к краю Ледника; там Младыш обжился и чувствовал себя, как дома; там они и зажили, перенося всякие лишения и превратности судьбы, сначала кочуя с места на место, потом оседло, и с годами образовали семью.

Холод не был новостью для Маа; она выучилась переносить всякое время года. Мало-помалу Младыш стал присматриваться к тем маленьким полезным приемам, которые она пускала в ход для самозащиты. Они были очень просты, появлялись как-то сами собою, и все-таки никто из привыкших к жизни в лесах не додумался бы до них. И Маа не думала, а попросту вводила их в обиход. Одежду, которая была на ней при встрече с Младышем, она тоже изобрела сама, и Младышу полезно было узнать, что двое людей, даже не подозревая о существовании друг друга, могли напасть на одну и ту же мысль. Это и послужило первой причиной того, что он решился нарушить цельность своего «я» и с благодарностью разделил с Маа свое одиночество; они образовали первый маленький союз на земле. В первобытных лесах мужчина и женщина сближались как волки, и ни одна женщина там не становилась матерью без метки на загривке, оставленной зубами мужчины; Младыш с Маа были первой человеческой четой, которая соединялась, глядя в глаза друг другу.

Одежда Маа отличалась от одежды Младыша материалом. Это были не шкуры, а что-то наподобие войлока из шерсти мамонта. Она собирала эту шерсть с терновых кустов и свивала из нее грубые нити, а их переплетала между собой и валяла эту плетенку, очень толстую и теплую. На ногах она носила лапти, а в руках постоянно таскала искусно сплетенную из тростника корзинку, куда совала всякие мелочи и всякие диковины, которые подбирала повсюду, подобно некоторым птицам. Так, она прятала туда разные зерна, зубы зверей и камешки, приглянувшиеся ей своим цветом или округленной формой, перышки, увядшие цветы, болотный пух, всевозможные блестящие предметы и все, что отличалось мягкостью, а кроме того, конечно, и съестное, иногда весьма странного рода. Когда корзинка чересчур переполнялась, Маа устраивала склады для своих сокровищ под камнями и в ямах; она никогда ничего не выбрасывала, но легко забывала, куда и что спрятала.

Младыш так никогда и не узнал толком, каким образом Маа попала на то пустынное нагорье и как умудрялась переносить холод; она была очень молчалива. Не то, чтобы она таилась или не хотела сказать, просто для нее не существовало никакого связного прошлого. Она была сама жизнь, но жизнь лишь в настоящем; прошлое проносилось в ее памяти смутными тенями пережитого, но не существовало само по себе. Она очень выразительно встряхивала своей гривой, когда Младыш спрашивал ее, как она ушла от своего племени, и охотно пыталась рассказать длинную историю, в которую, судя по ее мимике, верила и сама. Но все сводилось к необычайно выразительной игре глаз, а с губ слетало всего несколько слов, а точнее, певучих звуков; она же, наверное, воображала, что исчерпала целый мир. Да и не нужна была Младышу эта история. Она была с ним, такая теплая и близкая, и служила ему, чем могла; этого ему было достаточно.

Младыш так или иначе пришел к заключению, что Маа, по какой-то, от нее самой не зависящей причине, была, как и он, изгнана своим племенем и забрела в пустыню. Случилось это с нею, должно быть, в очень раннем возрасте, так как она лишь недавно достигла полной физической зрелости и, очевидно, провела в одиночестве несколько зим. Вероятно, она была того же закала, что и Младыш, это также восстановило против нее ее племя, и также дало ей силы прожить в одиночестве и без огня. Северный ветер откинул волосы с ее лба и научил ее самой себе помогать.

Любопытно было, что она в борьбе с зимой выработала в себе ту же силу сопротивления, что и Младыш, но только на иной лад. Он убеждался в этом постепенно, живя с нею и наблюдая ее привычки. Она не охотилась: все звери внушали ей только страх и особенно самые маленькие, вроде мышей. Мышь могла заставить ее с диким воплем без оглядки броситься на гору. Зато Маа преспокойно поедала муравьев, улиток, мух и прочих насекомых, только не пауков. Очевидно, она разбирала животных, руководясь своими собственными непостижимыми правилами.

На деле же она питалась практически одной растительной пищей и придумала целый ряд новых кушаний, вкусных и невкусных. Плодов, какие росли в первобытных лесах, взять ей было негде, и она питалась травами, кореньями и злаками, которые отыскивала, бродя по болотам и каменистым полям. О способности же ее разыскивать наиболее питательные из этих трав и кореньев говорила вся ее наружность, пышущая здоровьем и свежестью. Летом она, таким образом, благополучно обходилась травами, осенью же все болота покрывались ягодами, которыми не брезговал, бывало, и Младыш; но чем питалась она зимой, когда на пустынном нагорье нельзя было найти ни насекомых, ни зелени? У нее не было, как у Младыша, сознательного стремления собирать запасы на холодное время; и все-таки пища у нее была.

Просто-напросто у нее была так развита природная потребность собирать и копить, что она долгое время, когда негде было взять другой пищи, могла кормиться содержимым своей корзинки и других своих потайных складов. Она собирала все, что можно и сколько можно, и эта неосознанная привычка питалась чувством самосохранения; таким образом у нее всегда были запасы, и зиму она, так или иначе, переживала.

Маа умела сушить различные съедобные корни, да они и сами высыхали от долгого лежания в складах, и таких сухих кореньев накапливались у нее целые вороха. Но всему прочему она предпочитала семена некоторых сортов злаков, которые она собирала по зернышку и тщательно припрятывала отдельно от других припасов.

Началось, пожалуй, с того, что ей просто полюбились эти маленькие семечки, похожие на детенышей диких овец, которых хочется приласкать и взять под свою защиту. Но она и тут, как всегда, не знала меры; ей хотелось набрать их как можно больше, бесконечно много — просто ради того, чтобы иметь; ей нужен был целый мир прелестных крошечных детенышей. Потом нужда заставляла ее съедать эти семечки. Одной горсти ей хватало, чтобы быть сытой целый день.

Особенно усердно собирала она семена высокого злака с длинными шершавыми колосьями — дикого ячменя. Младыш хорошо знал их; и ему случалось иногда отведать зернышек из колоса, запутавшегося у него в волосах; это было довольно вкусно. Но. Маа собирала их ежедневно и горстями, и скоро они стали их обычной пищей.

Годы шли, и Маа, не изменяя старым, приобрела новые привычки — и во время кочевок вдоль подошвы Ледника, и во время более продолжительных остановок на местах. Младыш предоставлял Маа возиться со своими делами, а сам занимался охотой и совершенствовал свое оружие. Время от времени он замечал в руках у Маа какой-нибудь новый, невесть откуда взявшийся предмет. Из клочьев шерсти мамонта и других животных, которые Маа прилежно собирала повсюду, она, сидя у порога своего жилья, свивала нити и плела из них зимнюю одежду. Для лета же она стала плести себе легкие юбки из волокон тростника и травяных стеблей. Она перепробовала для этого все сорта трав, пока, наконец, не облюбовала невысокую травку с голубыми цветами — лен. Эта травка особенно подходила для ее целей, и с тех пор неутомимым пальцам Маа много пришлось с ней возиться.