Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

• Название: Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
• Автор: Лея Трахтман-Палхан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-93273-312-8

У автора этих мемуаров, Леи Трахтман-Палхан, необычная судьба. В 1922 году, девятилетней девочкой родители привезли ее из украинского местечка Соколивка в «маленький Тель-Авив» подмандатной Палестины. А когда ей не исполнилось и восемнадцати, британцы выслали ее в СССР за подпольную коммунистическую деятельность. Только через сорок лет, в 1971 году, Лея с мужем и сыном вернулась, наконец, в Израиль.

Воспоминания интересны, прежде всего, феноменальной памятью мемуаристки, сохранившей множество имен и событий, бытовых деталей, мелочей, через которые только и можно понять прошлую жизнь. Впервые мемуары были опубликованы на иврите двумя книжками: «От маленького Тель-Авива до Москвы» (1989) и «Сорок лет жизни израильтянки в Советском Союзе» (1996).

---

У папы появился компаньон, чтобы освободить нас, детей, для учебы в школе. Когда отец заболел и долго лежал в больнице, компаньон обобрал его. Это была большая травма для моих родителей. Выйдя из больницы, отец по совету врачей бросил курить. С тех пор он не курил больше никогда. Мирьям очень подросла и похорошела за время нашего пребывания в Кишиневе. Я помню, как мы с Товой ведем ее за руки по улице, а проходящая женщина говорит: «Посмотрите, какая красивая девочка!» И мы гордились нашей сестрой.

В Кишиневе я впервые в жизни попробовала маслины, но не поняла, почему люди едят такую соленую и горькую ягоду. Мамалыга (запеканка или каша из кукурузной муки) – национальная еда молдаван – также не понравилась мне.

В Кишиневе мы прожили около двух лет. Вероятно, мы дожидались разрешения английских властей Палестины на въезд в страну. Там родилась Сара, четвертая дочь в нашей семье. Мы с Товой поехали в роддом посмотреть на ребенка. Мама показала ее нам через окно. Возвращаясь домой, мы шли по ремонтируемой мостовой. Мы шли по кучам камней и спорили: одна из нас говорила, что девочка красивая, другая утверждала, что нет. В споре я толкнула Тову на груду камней так, что она сломала или вывихнула руку. Това вскрикнула от боли, а я в тот вечер, боясь наказания, сбежала из дому. Но когда меня поздно вечером нашли, то о наказании уже не было речи, так все были рады. Но сильнее страха наказания меня мучили мысли, что из-за меня Това пострадала и может остаться с поломанной рукой. С этими мыслями я жила все время, пока Това была в гипсе. О, как я воспрянула духом, когда гипс наконец сняли и рука ее оказалась целой.

У нас во дворе жила одна девочка нашего возраста, которую родители заставляли делать всякую тяжелую работу и запрещали ей играть с детьми. Она даже боялась остановиться около нас, чтобы переброситься словом. Я помню ее в темно-сером платье, поднимающуюся по лестнице с двумя полными воды ведрами в руках, смотрящую в нашу сторону с жалкой улыбкой. Судьба этой молчаливой, грустной девочки трогала и озадачивала меня: как могут родители так относиться к своей дочери!

В Кишиневе родители спорили между собой, куда ехать на постоянное место жительства. Папа хотел в Америку к своим братьям, а мама тянула к своей семье в Палестину, где был уже дедушка с двумя моими дядями и тетей. А в Америке у папы было четыре брата. Его старший брат Залман жил уже в Тель-Авиве, а Шнеер, единственный брат, которому не удалось перейти границу, переехал из местечка в Баку. Мама победила. Мы готовились к поездке в Палестину.

Нам купили новую одежду. Помню вязаные синие шапочки с белыми полосками. Мы прибыли в город-порт Галац. Там мы сели на пароход и поплыли в Палестину. В Черном море начался страшный шторм. Все заболели морской болезнью, кроме папы и меня. Мы с ним гуляли по палубе, смотря на бушующее море, на волны, бьющиеся о борт парохода. Отец показывал мне на прыгающих над волнами рыб и называл их.

Первые годы нашей жизни в Палестине

Мы прибыли в Хайфу, и нас первым делом поместили в карантин. Здание карантина представляло собой большой краснокирпичный дом, окруженный решетчатым забором. Один парень из нашего местечка, по-видимому из семьи Дозорец, подошел к забору и передал нам корзинку с мандаринами. В карантине нас кормили в большом зале за длинными столами. Каждое утро к завтраку нам подавали черный хлеб, намазанный медом, с куском голландского сыра. Мне это сочетание сладкого с соленым показалось странным. Когда нас выпустили из карантина, мы пошли пешком на Адар к строящемуся дому Дозорцев. Братья Дозорец стояли на лесах и строили своими руками свой дом. Они встретили нас приветливо.

Мы прибыли в Тель-Авив. Вначале мы жили у дедушки вместе с дядями и тетей Адой. Нам выделили часть барака без окон. Дяди мои возили на верблюдах щебень и гравий с берега моря для строительства домов в Тель-Авиве. Ада занималась домашним хозяйством. Нас было четверо детей, а папа не смог найти работу. Нам, семье из шести человек, пришлось жить за счет дядей, которые с трудом зарабатывали себе на жизнь, а на их иждивении были уже дедушка и Ада. Положение было тяжелым. Тове и мне тогда частенько попадало от папы, раздраженного тяжелым положением новоприбывшего. За что нас наказывали, я не помню. Я помню два случая, когда я обидела Тову и заслужила наказание, но я убегала, пряталась, и все сходило мне с рук.

Мои родители прибыли из разрушенного погромами местечка с четырьмя маленькими детьми без всяких средств к существованию. Папа пытался работать строительным рабочим, но работа эта была случайна, и прокормить ею семью он не мог. Однажды дедушка, услышав через стенку барака, что папа бьет меня, прибежал, забрал и уложил спать с собой. Мне было тогда восемь лет, и спать с дедушкой было неудобно, но я была ему благодарна, что он спас меня от побоев.

Около барака моего деда стояла большая палатка брата отца Залмана Трахтмана. Это была большая прямоугольная военная палатка из брезента. В ряду бараков новоприбывших на самом конце стоял большой красивый добротно построенный барак из струганых досок семьи старожилов Ерушалми. Моя тетя Ада через некоторое время вышла замуж за Иешуа Ерушалми – члена этой семьи. Иногда для развлечения дяди нас с Товой катали на верблюде. Через некоторое время семья Залмана переехала в барак, расположенный на этой же песчаной площадке между теперешней улицей Кинг Джордж и улицей Бецалель. Мы переехали в маленький домик, побеленный снаружи, в песках, далеко от улицы Алленби и от барака дедушки. В это время мы с Товой начали посещать школу. Мы учились в школе для девочек в Нве-Цедеке. Мы продолжали учиться вместе в третьем классе. Автобусов в Тель-Авиве тогда не было, и мы ходили в школу пешком.

Мы пересекали улицу Алленби, выходили на улицу Нахлат-Биньямин, оттуда, пройдя мимо больницы «Адасса», поворачивали направо, продолжая идти по разным другим улицам до Нве-Цедека. Наша бывшая школа для девочек перестроена теперь в Центральную школу танца.

Спустя несколько лет, когда мы переехали на улицу Левински, мы шли в нашу школу через улицу Герцля, мимо гимназии «Герцлия» и поворачивали налево в сторону Нве-Цедека.

Когда мы жили в домике в песках, рано утром подходил к дому арабский пастух со своими козами, и мама покупала у него молоко. Часов у нас в доме не было. Това была очень прилежной ученицей, выбегала в школу рано утром. Она бежала, я за ней. Когда мы добегали до улицы Алленби, то часто видели дядю Залмана и тетю Браху, продающих фрукты на рынке. Было рано, они только начинали раскладывать товар на прилавке, как и другие торговцы. Покупателей на рынке еще не было. Я, устав от бега по пескам, говорила Тове: «Смотри, нет еще школьников на улице!» Она в ответ: «Не видно учеников, так как они уже давно все в школе» и продолжала нестись бегом в школу, а я за ней.

Мы всегда приходили в школу первыми и долго играли во дворе, пока не появлялись некоторые другие.

Напротив школы для девочек располагалась школа «Альянс». Однажды наша подруга Симха решила опередить нас. Когда мы пришли в тот день в школу, то застали Симху одну во дворе в панамке, играющую в «классики», нарисованные мелом. Она подпрыгивала и торжественно напевала: «Я сегодня пришла в школу раньше сестер Трахтман!»

В третьем классе я продолжала переписывать у Товы упражнения по математике. Читать и писать я уже умела. Мы переехали в старый барак на улице Бецалель. До нас в нем жил возчик, и конюшня примыкала прямо к бараку. Там были две комнатушки, и каждое утро перед выходом в школу мы мыли в них полы. Затем мы брали с собой Сару и Бат-Ами, наших маленьких сестричек (Бат-Ами родилась уже в Стране), и по дороге в школу оставляли их на рынке с родителями, которые открыли там лоток по продаже яиц. Родители наши выходили на рынок рано утром до восхода солнца, когда мы, дети, еще спали. Бат-Ами я возила в соломенной коляске, колеса которой не смазывались и скрипели на всю улицу. Я провозила коляску по Бульвару Ротшильда и по другим тихим улицам, где зажиточные люди еще спали. По дороге из школы мы забирали девочек домой. Вероятно, в Тель-Авиве тогда еще не было детских садов, или же у наших родителей не хватало средств на детский сад. Мы приводили детей домой и ухаживали за ними до возвращения родителей. Барак был старый, в нем между досками кишели клопы. Мы с Товой решили вывести их. Я не знаю, были ли тогда в продаже какие-либо химические средства против насекомых, а если и были – мы о них не знали. Мы взяли острый перец и в жаркий летний день во время каникул стали намазывать щели барака перцем, держа его голыми руками, прижимая к доскам, чтобы сок выливался в щель. Втирая перец в щели, мы вытирали руками пот с лица. Постепенно лица наши начали гореть. Мы крикнули младшей сестре Мирьям, чтобы она немедленно принесла нам воды. Но воды не было ни в бараке, ни около него. Мирьям схватила ведро и помчалась через улицу за водой. Мы мыли лица руками, вымазанными перцем, и кричали Мирьям нести еще воды. Барак наш стоял далеко от других. Мы были дома одни; не было взрослого, который помог бы хотя бы советом.