Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

• Название: Грозное небо Москвы
• Автор: Николай Штучкин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Я сейчас. Вот только бочку крутну...

Зато Бочаров воспринял это не очень спокойно. Первое, что я услышал Бочаров заикнулся. Очевидно, что-то хотел сказать, но не смог. Вполне его понимаю... Бочку? На такой высоте! Ночью! Когда самолет еще не освоен. Это равносильно самоубийству. И не где-то, а именно в его звене.

Бочаров мгновенно сообразил, что все решают секунды. И слово, произнесенное в эти секунды. Но язык вдруг будто присох, а на ум не идет ничего, кроме официального "запрещаю"... А надо что-то другое. Короткое, хлесткое, эмоциональное. Чтобы оно подчинило, ошеломило, чтобы оно парализовало желание Гани сделать "ЧП".

И Бочаров нашел это слово. Даже несколько слов. И надо сказать, не зря. Он еще не закончил свой монолог, как Ганя стоял в строю.

Бочаров, разумеется, переживал. И клял своего ведомого до конечного пункта маршрута. Клял молча, а после посадки и вслух. Но это не вернуло ему душевного покоя.

- Что теперь скажет "батя?" - сокрушался Илья после полета. - Что обо мне подумает?

Ганя успокоил его.

- Ты понимаешь, после твоей команды я понял, что соленое словцо ясно, понятно и, что самое главное, не поддается расшифровке для противника. А это новое. Уверен, "батя" отметит тебя как открывателя.

Мы поддержали Ганю: я, Шевчук и Томилин. А Стунжас неуверенно предположил, что командир, возможно, не вспомнит. Но он вспомнил. Вернувшись после беседы с глазу на глаз, Илья удрученно сказал, что командир Ганю не поддержал...

Итак, Ганя в строю. Проходим над точкой, выключаем бортовые огни. Уходим. Прости нас Волоколамск и деревня Алферьево. Мы не совсем улетаем, мы еще вернемся.

При подходе к Теряево погода заметно ухудшилась; попадаем в полосу снега. Идем со снижением. Вот и озера. Их, конечно, не видно, лишь монастырь, будто одетый в саван, проплывает серым пятном. Но шоссе просматривается неплохо. Мы идем, стараясь его не терять - оно доведет до конечного пункта маршрута.

Постепенно погода становится лучше, в облаках появляются окна, мерцают звезды. Можно больше не волноваться: всю дорогу боялся, что Клин будет закрыт снегопадом.

Выходим на точку. Под нами посадочный знак, обозначенный фонарями "летучая мышь". Бочаров включает бортовые огни, мигает. Это сигнал для меня: "перейди на правую сторону строя". Выполняю. Под нами аэродром. Слева светлеет полоска шоссе.

- Отваливаю, - говорит Бочаров и уносится влево.

Через десять секунд повторяю его маневр. Подходя к третьему развороту, выпускаю шасси. Вижу луч света прожектора, вырвавший из темноты кусок взлетно-посадочной. Туда планирует Бочаров. После четвертого - выпускаю щитки-закрылки, направляю нос самолета в начало светлой полоски. Чувствую, что одного прожектора мало. Хотя бы еще один. О трех даже не думаю, хотя и знаю, что положено три.

"Положено"... так, наверное, не думал старший лейтенант Курышев, командир эскадрильи 121-го полка. Это было в середине августа. Ночью, выполнив боевое задание, он пришел на посадку. Ему сообщили: "Подожди... В районе аэродрома ходит Ме-110". Это был истребитель-бомбардировщик. Маскируясь темнотой, они подстерегали заходящие на посадку машины. Зная повадки фашистов и видя, что горючее подходит к концу, Курышев решил идти на соседнюю точку - к нам. На подходе попросил обозначить место посадки. Ему сказали: "Не можем, над точкой ходит Ме-110". И Курышев, видевший наш аэродром только, с воздуха и только днем, отважился сесть в темноте. И сел с ходу, не выполнив даже круга, потому что кончалось горючее, а бросать самолет не хотел.

Я сам слышал эту посадку. Не видел, а именно слышал. Время было около полуночи, мы с Федей лежали, слушая вой "мессершмитта". Он то приближался, то пропадал совсем. Фашист, вероятно, не знал точное место аэродрома. И вдруг, когда его не было слышно, неожиданно раздался визг. Пронзительный, раздирающий душу. Мы выскочили из домика. Визг доносился не сверху, а со взлетно-посадочной. Но вот он затих, и мы услышали тихий рокот мотора. Он медленно приближался - самолет рулил к нам на стоянку.

- Летчик, наверное, сжег тормоза, - сказал Федя, - но это пустяк. Вдумайся в суть: человек сел в темноте. Вот это летчик!

Вспомнив ту ночь, я успокоился. И даже подумал, что прожектор совсем ни к чему, что зря приучают нас к барству, и что мне, пожалуй, достаточно "Т", изображенного фонарями "летучая мышь".

Все идет хорошо. Снижаюсь. Уточняю расчет с помощью оборотов мотора. Подойдя к освещенному месту, вывожу самолет из угла планирования. Нет, луч все-таки нужен, иначе можно врезаться в землю. Вхожу в полосу света. "Вхожу" это значит врываюсь на скорости порядка сто пятьдесят километров...

А вот этого я не ждал... Яркий, как молния, луч, секущий слева направо взлетно-посадочную, бьет в крутящийся винт, вспыхивает, отражается, и - прямо в глаза. Кажется, сейчас ударюсь о землю... Но я пересилил себя, поборол почти инстинктивное - дернуть ручку, уйти от земли. Вспомнил, что самолет из угла уже выведен, что несусь параллельно земле на высоте чуть более метра и что мне необходимо ее увидеть. И вижу. Впереди и чуть слева - в пространстве между левым крылом самолета и сверкающим диском винта. Вот она приближается... Самолет мягко касается грунта, бежит, замедляя движение.

Утром прилетел командир полка. Он и начальник штаба капитан Топтыгин возглавили оборону аэродрома на случай внезапного нападения. Техники, оружейники, мотористы всю ночь пролежали в окопах, ожидая врага. За это время авиационная база сумела вывезти боеприпасы, горючее и смазочные материалы, оборудование.

Командир стоит перед строем, говорит, немного волнуясь:

- Товарищи летчики! Вы превзошли мои ожидания. Полк, не подготовленный к ночной работе, совершил перелет на другую точку, не допустив при этом даже грубой посадки. Высокий моральный дух, высокое чувство ответственности - вот причины смелости, организованности и мастерства... Друзья, спасибо вам!

Как только командир отпустил нас, Бочаров сказал мне:

- При посадке ты допустил очень большую ошибку.

Я удивился и даже хотел обидеться. Я же так мягко сел. Но если командир говорит об ошибке, то значит, она была.

- Какую же? - спрашиваю командира звена.

- Ты рано вывел самолет из угла. До входа в луч. В темноте.

- Ну и что?

- Как это "что"? - говорит Бочаров. - Выравнивать машину надо в луче. Иначе, не видя земли, можно столкнуться с ней под углом. Понял?

- Понял. Учту... А вообще-то, как у меня посадка?

Хочется, чтобы командир похвалил меня. Он только пожал плечами:

- Откуда я знаю? Ты же садился сразу за мной. Об ошибке мне Глебов сказал.

- Все ясно. А ты как сел?

- Так же, как ты, - говорит Илья.

- Плохо...

- Что значит, "плохо"? Ты разве не слышал, что сказал командир? - смеется Илья. - "Вы превзошли мои ожидания". - Илья помолчал и добавил: - Наш перелет сюда, это экзамен на зрелость, и мы его выдержали.

 

Клинская эпопея

Наша стоянка занимает юго-западный угол аэродрома. Здесь же, рядом с машинами, небольшая землянка. Не особенно в ней уютно, но ничего, терпимо. Окошко мы забили куском фанеры, Ганя раздобыл "летучую мышь", а Бочаров "буржуйку", старенькую, с отбитой ножкой печку, и теперь она полыхает, давая тепло.

Вся эскадрилья в сборе, нет только Томилина - его вызвал командир полка. И нет Акимцева - с утра ушел на стоянку к механикам и техникам.

Вот и Томилин. Слышно, как он подошел к землянке, остановился, с кем-то разговаривает. Скрипят ступеньки.

- Извини, тороплюсь.

Открывается дверь. Вошел. Одним взглядом окинул всех. Летчики в сборе.

- Будем нести боевое дежурство. Два экипажа. Место - стоянка Демидова.

Демидов - это командир 27-го полка. Боевой, энергичный. И очень сильный летчик. Он здесь хозяин, у него есть и штаб, и командный пункт, и связь с Москвой. У нас ничего нет, кроме машин и летчиков. Мы - гости.

Томилин глядит на пилотов. Кого посылать? Если бы простые условия, можно любого, но погода плохая: облачность низкая, временами идет снег. Некого. Но приказ есть приказ. Смотрит на Стунжаса.

- Придется тебе, Ульяныч. И тебе, Малолетко.

- Есть! - сказал Николай Ульянович и, козырнув, вышел на улицу.

...Привалившись спиной к досчатой стене землянки, летчик устало вытянул ноги и задумчиво глядит на огонь в печке. Пришел он с полчаса назад. Спокойный, медлительный, потоптавшись у двери, поздоровался неторопливым басом, попросил разрешения позвонить на командный пункт.

- Товарищ дежурный, - не спеша, коротко доложил он, - лейтенант Калабушкин. Прибыл из Лимок. Сел после воздушного боя вместе с напарником. Один самолет неисправен. Вылетим по готовности. Скоро.

Иван Калабушкин... Имя знакомое. Уже не раз о нем писала наша газета "За храбрость". И даже был очерк.

- Садись, лейтенант, обогрейся, пока есть время, - приглашает его Шевчук. - Расскажи...

Летчик благодарно кивает, садится около печки на самолетный чехол.

Вместе с товарищем он был в разведке. Ходили в район Волоколамска Яропольца. Возвращались по дороге на Клин, забитой беженцами, увидели Ме-110. Истребитель-бомбардировщик штурмовал дорогу...