Евгений Орел - Черно-белый Чернобыль

• Название: Черно-белый Чернобыль
• Автор: Евгений Орел
• Жанр: Русское современное

На момент аварии на Чернобыльской АЭС Евгений Орел жил в г. Припять и работал в городском финансовом отделе. «Чёрно-белый Чернобыль» написан на основе авторских впечатлений и находится на стыке документальной повести и публицистики, представляя собой отчасти срез общества середины 80-х годов прошлого столетия.

Техническая сторона катастрофы в работе почти не затронута. Снабдив название повести скромным подзаголовком «Записки обывателя», автор фокусируется на психологических аспектах послеаварийного периода. Здесь и порядочность, и нечестность, и трагедия, и любовь, потому что такова она жизнь в её сложности и многообразии.

---

В облфине поручений мне больше не давали. Да и какие поручения, когда страна готовится отмечать День солидарности трудящихся? В те времена – государственный праздник, между прочим. С двумя красными днями в календаре, с парадами и демонстрациями трудящихся.

На сей раз первое и второе мая попали на четверг и пятницу. То есть, включая выходные, получался такой себе микроотпуск. Это позже мы будем жертвовать уикендами, зависать на работе чуть ли не до первых петухов, занимаясь обустройством эвакуированных, выплатой разовых пособий. Об этом я расскажу в следующих главах. А пока никаких команд сверху не поступало, вот народ и завяз в предмайских хлопотах.

Год 86-й пришёлся на разгар антиалкогольной кампании. И если состояние экономики ещё позволяло решить проблему с закусоном, то покупка «того, чем его запить» порой бывала сродни приключениям. Шутка ли! В стране чуть ли не вдвое сократили производство крепких, креплёных и «слегка разбавленных» напитков. Мало того – заметно урезали временные возможности для их приобретения. Если раньше обыватель мог купить бутылку водки в гастрономе с одиннадцати утра до семи вечера, то теперь – только днём и только с двух до пяти (в последующие годы – до семи). А часы-то эти – рабочие!

Кто помнит пост-андроповские [6] времена борьбы за трудовую дисциплину, подтвердит, что в дневное время по магазинам, кинотеатрам и просто по улице шастали дружинники, группы «Комсомольского прожектора», другие активисты – иногда вместе с милицией или прокуратурой – и требовали объяснений у наугад выловленных граждан, почему те не на работе.

К ликёро-водочным отделам такие патрули не приближались. Ведь там, из-за ограниченного времени продажи, собирались огромные очереди. И отнюдь не из божьих одуванчиков. А подойти к толпе здоровых и обозлённых мужиков с вопросом «что вы тут, а не у станка» вряд ли кто бы решился.

К чему я это рассказываю? Дело в том, что алкоголь (в разумных пределах, конечно) не только «вставляет» для настроения, но и… выводит из организма радионуклиды! Так после аварии нам говорили врачи, но с просьбой – «никому не рассказывайте, что я вам это советовал». Ведь… как бы её лучше назвать… «алкотерапию» (?!) официально не признавали средством от радиации. Да и поди, признай! По всей стране, ПАНИМАЭШ ЛИ, ведётся «мудрая политика партии» по искоренению пьянства и алкоголизма, а тут нa тебе: нахватал радионуклидов – выпей сто грамм, не хочешь нахватать – тоже выпей.

Накануне праздников людям не до профилактики. На уме одно: не осрамиться перед гостями. Порой, для экономии времени, организации делегировали одного-двух сотрудников в ближайшие гастрономы, а когда подходила очередь, сбегались остальные и затоваривались.

Меня же эти проблемы не интересовали. Праздники я собирался встречать в Полтаве, в родительском доме. Благо, билет на поезд куплен заранее, что в этот раз оказалось особенно кстати. Ведь наиболее предусмотрительные киевляне под влиянием слухов о радиации бросились скупать билеты, куда только можно, лишь бы подальше от Киева. Если не удавалось выбраться семьёй, старались отправить хотя бы детей. Уехать, конечно, удалось не всем, а скептики – так те и не порывались.

Вечером, незадолго до отъезда, я встретился с Таней. На фоне общей напряжённости это свидание оказалось единственным лучиком света за весь день. Вот только с цветами не угадал. Потом уж доведался, что Таня обожает гладиолусы, а я-то притарабанил веник из трёх пошлых розочек. Но Таня виду не подала, одарив меня бесподобной улыбкой, и – с оттенком нежности (как мне показалось) – произнесла «спасибо».

Тогда ещё мы оба не понимали, что между нами происходит, но, кажется, жизнь друг без друга уже не мыслилась.

Говорили обо всём. Легко и ненавязчиво. Очень хотелось порвать билет, никуда не ехать, остаться с Таней, но меня не отпускали сомнения, что подача себя в больших дозах в самом начале романа (? – как я надеялся) пойдёт на пользу нам обоим. Да и Таня с пониманием отнеслась к моему желанию явить себя во плоти родителям, успокоить их, особенно маму.

Прямо никто ничего не сказал. Только полунамёками-полувзглядами условились, что в воскресенье 4-го по возвращении в Киев я позвоню, а дальше – как бог даст.

Из Киева до Полтавы поездом – одна ночь. Уснул я не скоро. Перед глазами поочерёдно возникали то припятский автовокзал, набитый людьми, не принимавшими отмазку об «учениях по гражданской обороне», то колонны машин-огнеборцев с разрывающими пространство сиренами, то кареты скорой помощи, то сонный Вова-киномеханик, без умолку зудевший на весь мозг – «это радиацию выбрасывают… да, да, такое уже было».

Вскоре эти ужасы меня оставили.

Вспомнилась Таня. «А ей розы очень идут», мелькнул тот же бесёнок, вернув меня в последний вечер. И тут только я «заметил», что на свидание Таня пришла в обтягивающей футболке и в обтягивающих же брюках. Высокие каблуки подчёркивали стройный стан, что привело меня к мысли – «А ведь у неё красива не только улыбка». И лишь после этого чуть запоздалого вывода я отключился, безмятежно проспав на боковой плацкарте до самой Полтавы.

Глава 8. Полтава. Пасха. Будни по эвакуации. «Плим-плим»

Три дня в Полтаве – сплошь вопросы-ответы. Родители, сестра, бабушка – само собой. Но и соседям надо время уделить. Их много, «часы приёма» ненормированные, всем интересно услышать от очевидца, как там и что. (В те времена, в отличие от нынешних, соседи друг друга знали, в смысле не только здоровались.)

Во дворе или в городе встреча со знакомыми превращалась в «пресс-конференцию». Людям не терпелось узнать всё из первых рук. И хотя мои «руки» далеко не первые, но во всей округе не нашлось никого ближе к тем событиям, чем я.

Полтавчане беспокоились о последствиях аварии даже больше, чем жители столицы. Вроде как странно: от Киева до атомной сто двадцать кэмэ, а от Полтавы – более четырёхсот. Когда же пошли звонки от родственников со всей Украины, я вывел закономерность, доказанную не раз и не только мной: чем дальше от места аварии, тем больше паники. Почему – не знаю.

А вот и сюрприз! Звонок из Северного Кавказа от Лены. Года за полтора до тех событий мы с ней пережили интенсивный роман с нечастыми, но яркими свиданиями, бесконечными телефонными звонками, чуть ли не шекспировскими страстями, но, увы, с неожиданным и до сих пор непонятным расставанием. Лена радовалась, что я вообще жив. К разговору подключилась её мама. Обеих не покидала уверенность, что меня спасло чудо. Признаться, был очень тронут… Вот так Чернобыль всколыхнул мир, что казалось бы навсегда рухнувшие связи вдруг реанимируются, пусть даже на короткое время и только на расстоянии.

Парад и демонстрация 1-го Мая – в то время обязательное мероприятие. Впрочем, кто не хотел идти, тот и не шёл. Никакие увещевания и даже угрозы партийного руководства, а для молодёжи – комсомольского, ничего не меняли.

Одно из первомайских развлечений в те времена – смотрение парада по телевизору. В провинциальных городах телеканалов один-два, ну а в столичных их количество переваливало за три-четыре. Полтава – град не стольный, и здесь перво-наперво телевиделся московский парад на Красной Площади.

На трибуне Мавзолея – высшая советская и партийная геронтократия. Посредине – сравнительно молодой Горби. Мимо них по площади стройно шествуют колонны трудящихся, учащихся и прочих граждан. С обязательными улыбками и криками «ура-а-а-а!» после каждого «Да здравствует… (великий советский народ, ленинская партия и т. п.)», звучащего из очень-громко-говорителей.

Затем показывают «те же яйца, только в профиль» по столицам союзных республик. Начинают, как правило, с Киева. Мавзолея здесь нет, слава богу, но на главной площади [7] трибуна выстроена. Сценарий похож на московский, только вместо «Да здравствует…» звучит родное «Хай живе…». А «ура-а-а-а!» – так оно и в Украине «ура-а-а-а!».

Когда показывали Киев, на душе стало муторно, словно что-то заскребло изнутри. Оказалось, не зря. Ветер-то в те дни дул со стороны Припяти, так что недостатка в радиоактивной пыли не наблюдалось, судя – как мне рассказывали – по першению в горле и другим ощущениям. Почему власти приняли решение всё же провести этот пресловутый парад? Что мешало его отменить? Почему людей не информировали хотя бы о мерах безопасности? Пусть бы ответили те, в чьих руках находилось здоровье жителей столицы, да и не только её.

Утром 4-го мая, в воскресенье, мне обратно в Киев. Мама до последнего надеялась уговорить меня остаться. Или, ладно, поехать, уволиться и – в Полтаву. Я обещал подумать, чтобы не лишать маму спокойствия хоть на время. Но решение принято, и ни о каком увольнении речь не шла. Такой шаг я счёл бы для себя чем-то сродни предательству.

Вот написал и подумал, а не сочтёт ли читатель этот пассаж чересчур пафосным? Однако оставлю, как есть. Ведь я в самом деле был уверен, что уйти не имею морального права.