Дора Штурман - Городу и миру

• Название: Городу и миру
• Автор: Дора Штурман
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Чем крупней народ, тем свободней он сам над собой смеется. И русские всегда, русская литература и все мы, - свою страну высмеивали, бранили беспощадно, почитали у нас все на свете худшим, но, как и классики наши, Россией болея, любя. А вот - открывают нам, как это делается ненавидя. И по открывшимся антипатиям и напряжениям, по этим, вот здесь осмотренным, мы можем судить и о многих, копящихся там. В Союзе все пока вынуждены лишь в кармане показывать фигу начальственной политучебе, но вдруг отвались завтра партийная бюрократия - эти культурные силы тоже выйдут на поверхность - и не о народных нуждах, не о земле, не о вымираньи мы услышим их тысячекратный рев, не об ответственности и обязанностях каждого, а о правах, правах... - и разгрохают наши останки в еще одном Феврале, в еще одном развале.

И в последней надежде я это все написал и взываю, и к этим и к тем, и к открывшимся и к скрытым: господа, товарищи, очнитесь же! Россия - не просто же географическое пространство, колоритный фон для вашего "самовыражения". Если вы продолжаете изъясняться на русском языке, то народу, создавшему этот язык, несите же и что-нибудь доброе, сочувственное, хоть сколько-нибудь любви и попытки понять, а не только возвышайте образ, как ("Синтаксис" № 3, стр. 73) "у пивной, размазывая сопли по небритым щекам, мычит"... - а мат оставляю докончить вашим авангардным бестрепетным перьям" (X, стр. 154. Курсив Солженицына).

Вторая, меньшая часть статьи посвящена тому, что написали "плюралисты" (до 1983 года) лично о Солженицыне. Трудно измерить горечь, которой проникнуты эти страницы. И возмущение Солженицына - ложью, несправедливостью, недобросовестными приемами скорее травли, чем спора.

"Теперь вот читаю, что понаписали за эти годы лично против меня редко встретишь честную полемику, то и дело выверт, натяжка, ложь. Вот видный культуртрегер ("культура - это религия нашего времени") дважды или трижды приписывает мне в западной прессе то желание "восстановить византизм Третьего Рима" (с какого бреху?), то иметь в России теократию, то "православного аятоллу". И это - не ошибка одного ума или натяжка одного полемиста, но от одного к другому так и потекло и все указуют: "Солженицын предлагает теократию". Да - где же, когда? - да перетрясите мои десять вышедших томов и найдите подобную цитату! Ни один не приводит. Значит, заведомо знают, что лгут? Да, вкруговую знают, что лгут, - и лгут!" (X, стр. 155. Разрядка Солженицына).

Вышло уже шестнадцать томов - и нет подобной цитаты. Нет ни одного намека ни в публицистике, ни в "Красном колесе", ни в других работах на желание облечь церковь светскими политическими полномочиями. Говорится только (и то - нечасто) о необходимости, по мнению Солженицына, роста нравственного влияния религии на общество. Неоднократно подчеркнуто: влияния без средневековых крайностей. Именно как реакция на эти крайности, подавлявшие и презиравшие все земное и плотское в природе человека, видится Солженицыну агрессивный атеизм последующей эпохи. Он неоднократно говорит о вере, не перечеркивающей земные заботы и радости человека, но открывающей в нас и над нами высший духовный источник, позволяющий соотносить быстротекущее с вечным. И Солженицын хочет, чтобы люди учились такому соотнесению с детства. Ничего исступленно-фанатического, агрессивного ("хомейнистского") в этом его призыве нет. И никогда не зовет он отказаться от заботы о благе, свободе и справедливости в этом мире. Его лишь отталкивает и страшит отказ от ответственности перед людьми и Богом за наши толкования блага, свободы и справедливости. Поэтому так задела его кличка "аятоллы", бездумно и безответственно к нему приклеенная (Е. Эткинд и др.). Он говорит:

"На "аятоллу" мне пришлось все-таки ответить, исключение, уже заврались за пределы. Ответил - абзацем в 80 слов (считая предлоги и союзы). Мне в ответ - 1300 (пропорция неуверенности), и притом ни тени извинения, что я публично оболган, а взамен - новая ложь: будто я "учу", что "критерий нации предки, то есть кровь". Да - где же это я так "учил", что "критерий нации кровь"? Откуда это "то есть"? Цитаты - не ждите, и не дождетесь, ибо ее не существует. Очередная подтасовка, а литературовед мог бы прочесть "Ленина в Цюрихе" потоньше. Наши предки - да, это прежде всего наше духовное наследство, ими определяется оно, и из того вырастает нация, и из душевной связи с родной землей, а не с любой случайной, где досталось расти. И у Ленина - душевной связи с Россией мы не видим нигде, ни в чем, никогда. И если в Соединенных Штатах в польской, теперь и вьетнамской, семье растет ребенок - то каким бы образцовым гражданином Штатов он ни вырос, и даже если он никогда своей родины не видел, - все же к сердцу его с наибольшим отзывом прикладывается боль его дальней родины. Отчего же иначе все поляки, вот уже и в четырех поколениях живущие в Штатах, так бурно и больно отозвались на события именно в Польше, а не в Камбодже или в Эритрее? И кто же настаивает, что это - "кровь"? Это - предки, духовное воспитание, национальная традиция. И вот отчего Соединенные Штаты и за 200 лет еще не спаялись в единую нацию, но раздираемы сильными национальными лобби" (X, стр. 155. Курсив Солженицына).

Мне случалось уже писать о "Ленине в Цюрихе", в котором антагонисты Солженицына ухитрились увидеть антисемитизм, потому что им раскрыты партийные псевдонимы евреев - персонажей его повествования. Но там же раскрыты и партийные клички русских революционеров. Солженицын во всей своей эпопее раскрывает партийные псевдонимы. Национальная принадлежность персонажей исторической эпопеи - факт, который не может быть обойден. В "Ленине в Цюрихе" на сорок восемь связанных с Лениным радикалов (большевиков и европейских левых социал-демократов) приходится двенадцать евреев - пропорция вполне реалистическая, и, главное, не придуманная, не подтасованная Солженицыным. Высокий процент евреев в интернационалистских социалистических движениях - легко объяснимый исторический факт: кому, как не им, было первыми искать в этих движениях справедливости и спасения от своего изгойства? Солженицын подчеркивает в своих героях-марксистах не еврейство евреев (они ушли от своей национальной стихии и традиций) и не русскость русских, а их общий космополитизм, безнациональность. Исключение - разве что Александр Шляпников, питерский рабочий, не порвавший со своей исходной средой. В "Ленине в Цюрихе" Парвус говорит Ленину, что никогда не вернется в Россию, ибо чувствует себя немцем теперь. Интересно, что в массе работ разных жанров, в том числе и еврейских авторов, при положительном отношении к социализму и революции активное участие в них евреев засчитывается последним в заслугу. Солженицын относится к революции негативно. Естественно, что тень этого отношения падает и на ее участников. Тем не менее каждое существенное высказывание Ленина в Цюрихе строго документально: мне удалось найти для них всех аналоги в переписке и сочинениях Ленина. Сделать Парвуса неевреем или умалить его роль в перекачке немецких денег большевикам писатель не мог. К слову замечу: Солженицын не антисемит, но и не семитофил. Его Воротынцев в "Красном колесе" говорит, что не считает возможным относиться к евреям плохо только потому, что они евреи, или хорошо - только по той же причине: отношение к человеку должно зависеть от его, этого человека, действительных качеств. Это позиция и самого Солженицына, бесспорная в совокупности им написанного. И меня такое отношение удовлетворяет - в отличие от семитофилии, столь же беспочвенной и унизительной, сколь и антисемитизм.

Несколько слов о соотношении крови и духа в национальной самоидентификации человека. Если бы Солженицын считал критерием национальной принадлежности только национальность физических предков ("кровь"), он бы не смог назвать своих сыновей "русские мальчики": в них есть кровь, по меньшей мере, трех народов. Между тем, они, несомненно, русские мальчики, ибо определяющее духовное начало их бытия - русское.

Парадокс нашего существования таков, что "наше духовное наследство", "духовное воспитание" часто дает нам, помимо физиологических предков и их генов, еще и предков духовных, духовную родину. Хорошо, когда физиологическое и духовное начала совпадают. А если нет? Человек самоидентифицируется (мы говорим - ассимилируется) в другой, нефизиологической преемственности. И счастье, если эта преемственность его принимает в себя. А если отталкивает, а подчас и убивает как чужака? Одна моя приятельница-еврейка, русский критик и публицист, заметила как-то, что интеллигентные ассимилированные питерские евреи считают себя прямыми потомками лицейских друзей Пушкина. Горькая шутка: этим ленинградским интеллектуалам, должно быть, становится очень больно, когда им напоминают, что те, кого они ощущают своими предками, не пустили бы их на свой порог. Или когда современники в родной стране дают им почувствовать их инородчество. Повторяю: счастье, когда физиологические и духовные предки совпадают. Если же нет, - возникают драматические коллизии. Но для Солженицына, несомненно, важнее второе: "наше духовное наследство", "душевная связь с родной землей", "духовное воспитание, национальная традиция", наследуемая духовно, а не физиологически (выд. Д. Ш.). Так что выделенное им "то есть кровь" приписано ему совершенно безответственно и бесчестно.