Георгий Егоров - Солона ты, земля!

• Название: Солона ты, земля!
• Автор: Георгий Егоров
• Издательство: Алт кн. изд- во
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7405-0149-0, 5-7405-0150-4

---

И тут Леонтьича будто кто ширкнул в бок: так вон это кто! Это же один из судей, приезжавших с племяшом судить Фильку! Не из тех, которые ночевали со Степкой у него, у Леонтьича, а которые судили и засудили Фильку и всех остальных. Этот у его племяша, у Степки и поговорку-то перенял, вишь ты: слушай его внимательно… Леонтьичу вдруг стало как-то не по себе. Заныло под ложечкой от предчувствия беды.

— Мы должны сейчас же, немедленно… Это ваш актив? — кивнул он на Леонтьича.

— Какой там актив! Недоимщик. Пришел вот оправдываться.

— Оправдываться? — Кульгузкин даже удивился: как это, дескать, он посмел еще и оправдываться? — Чтоб сегодня же хлеб был на ссыпном пункте… У вас где ссыпной пункт? — спросил он председателя.

— Церковь закрыли. Оборудовали под ссыпку.

— Много вывозить?

— Шестьдесят пудов, — объяснил председатель. — Ни фунта еще не вывез.

— Ни фунта?!

— Не было меня дома. Только приехал вчера. Не было меня здесь.

— Где был?

— В Красной армии был.

Кульгузкин подозрительно оглядел его. Усомнился.

— Документ есть?

— Есть, — подтвердил Дочкин. — Я только что смотрел. Все по форме. Мобилизован был на работы.

— Почему только на работы? Я и в батальоне был. Воевал. И овечек отвез добровольно. Мне должно быть послабление, потому как я воевал. И дочь моя — тоже. Тоже воевала.

— Все воевали.

— Нет, не все! — взвизгнул вдруг задетый за живое, за самое больное Петр Леонтьевич. — Дочкин вон не воевал. И ты не воевал! Судил людей ездил с моим племяшом, и расстреливал невинных!

— Стоп! — закричал Кульгузкин. — В кутузку его! Есть у вас кутузка? За оскорбление властей на пять суток его!.. Эй, кто там? — выглянул он в переднюю комнату. — Забрать его!

Леонтьич и опомниться не успел, как очутился в сельсоветской кладовке с заколоченным окном. Постоял. Дал привыкнуть глазам к непроглядной темноте. Пошарил вокруг себя — под руки попадались колченогие стулья, скамейки, какие-то доски, какие-то тряпки. Топор попался — значит, кладовка явно не была приспособлена под каталажку. Иначе топора бы здесь не было. Кое-как угнездился на куче хлама и мусора. Век прожил, а в кутузке еще не сиживал. А вот на старости лет удосужился. В самом деле — завоевал себе власть, туды-т твою в портянки…

Из глубины сельсоветских комнат доносилось лишь гудение двух голосов. Леонтьич сдвинул набекрень шапку, освободил одно ухо побольше, напряг слух — уж больно хотелось узнать, о чем они, эти власти, там наедине говорят. Затаил дыхание.

— Ну так у кого будем наглядно показательно выгребать? — спросил уполномоченный Кульгузкин. — Судя по посевным площадям прошлогодним, больше всех хлеба сейчас — это у Катуковых. Давай с них и начнем.

— Нет, — воспротивился Дочкин довольно твердо. — Все три брата Катуновы члены подпольной даниловской организации, активные партизаны, не то, что этот вот, которого сейчас в каталажку посадил. Настоящие партизаны. К тому же первую разверстку честно выполнили — привезли хлеб сполна.

— Мало ли что привезли. Сколько там за ними числится?

— За ними ничего не числится,

— Надо, чтоб числилось! Как же это так: у человека столько хлеба и он вдруг не должен государству — такого быть не может! Сколько по вашим подсчетам у этих братьев-куркулей сейчас имеется в наличии хлеба?

— По нашим подсчетам, ежели взять с семенами, то у них… — Дочкин что-то долго бормотал, Леонтьич не мог разобрать—… у них сейчас в наличии должно быть пудов по сто на брата.

— Это — триста пудов? С семенами?

— Да, с семенами. Всего.

— Половину забрать! Даже не половину, нет. Больше половины забрать! По тридцать пудов, на брата оставить семян — это девяносто пудов. Остальное все забрать! И пусть сегодня же все вывезут. Думаю, привезти у них есть на чем. Или мобилизованных дать подвод — десяток. Всё — с этими решили. Сегодня чтоб хлеб был.

— Погоди. Погоди. Как это решили? Я к ним не пойду с этим новым заданием.

— Как «не пойду»?

— А так — у меня совесть еще есть. Мы с ними договорились по-хорошему, по-честному. Они вывезли. Больше всех пожалуй в селе вывезли. А теперь— снова? Не-ет, я не пойду. Иди, ежели ты такой шустрый. Иди.

— Та-ак, — протянул угрожающе Кульгузкин. — Значит, и ты с ними. Учтем. Ладно. Кто еще у вас тут хлебный? У кого бы еще наглядно-показательный выгребон сделать, а? Вот в списке этот, как его, Квалерий, это что такое?

— Это — поп.

— Во-о! Попа и включим в показательные.

— Не желательно. Поп у нас особый. В партизанах был. Вернулся. Сколько написали, столько и вывез.

— Вот и хорошо, что вывез. Не вывез бы, мы с ним и разговаривать не стали. Сколько у него еще можно взять?

— А, почитай, нечего уже брать. Ни на семена не осталось, ни на пропитание — тоже. Ходит, занимает у соседей на прокорм. У меня был. Я дал; ему два пуда.

— «Дал два пуда…» А вы и поверили? Он ходит и занимает! Мало ли, что он ходит и занимает. А вы все и уши развесили! Эх, вы-ы! Да я сейчас пойду с ребятами и найду у него хлеб! Понял? Кому поверили! Попу-мракобесу! Пиши его в списки самым первым… В нашем деле сегодня главное — никому не верить на слово. Понял?

Леонтьич пригляделся в кромешной-то тьме. Стал paзличать очертания развешанных на стенах предметов — хомут, дугу, багетовую раму от портрета (должно быть, царского). Увидел, что окно заколочено досками изнутри, а не снаружи. Он нащупал лежавший у его ног топор. И полез с ним на четвереньках через кучу хлама к окну. Потомственному Крестьянину, хорошему хозяину ничего не стоит топором карандаш затесать, а оторвать от косяка доску — это, говорят, как щенка подковать…

Вылез через окно, огляделся. Он стоял на задворках сельского Совета, в прошлогоднем бурьяне. Перелез через прясло, и пошел вдоль по улице. Но не в сторону своего дома, а наоборот, в противоположную. Рискуя быть опознанным, он прошел мимо сельсоветского крыльца, где сидели два приехавших с Кульгузкиным работника чека, и направился прямиком к отцу Евгению…

Отец Евгений сидел на крыльце и задумчиво почесывал заскорузлым ногтястым пальцем свою макушку.

— Батюшка! — закричал от самой калитки Леонтьич. — Батюшка, прячь свой хлеб. Уполномоченный и двое из чека идут к тебе искать хлеб. Не верют, что ты весь хлеб вывез, говорят, спрятал много.

Отец Евгений медленно надел старую войлочную шляпу. Недовольно посмотрел на Леонтьича, будто тот виноват в том, что ему пришлось оторваться от увлекательнейшего занятия.

— Чего кричишь?

— Хлеб, говорю, прячь. Идут с обыском.

— Ну, и чего шуметь из-за этого?.. Закурить есть? Садись, покурим.

Леонтьич раскатал на колене кисет. Протянул газету, спички — и все это торопливо, суетливо, стараясь закончить процедуру закуривания до прихода властей. Он даже и не подумал о том, что его тут же опознают, как только переступят подворотню.

— Чего ты суетишься? Нету у меня хлеба, пусть хоть неделю ищут. Нету.

Леонтьич, глядя на отца Евгения, тоже начал успокаиваться, тоже закурил. Сидел маленький, щуплый рядом с могучей глыбой священника. Заглядывая на него снизу вверх с уважением и даже с некоторой любовью.

— А я, батюшка, слышь, из каталажки сбежал.

— Это как так?

— А так. Они меня посадили, а я взял топор, доски оторвал и прямиком к тебе сюда… Пока я сидел в каталажке, то слышал, как они говорили обо всех. Список составляли, у кого обыски устраивать какие-то показательные, что ли. Уполномоченный не верит, что ты, батюшка, весь хлеб сдал. Не верит и — все. Говорит, пойду сейчас с ребятами и найду. Мы, говорит, не должны верить никому на слово…

С улицы донесся гомон, скрип тележный.

— Вон идут, батюшка, по твою душу!

Отец Евгений медленно поднялся, стянул с головы войлочную шляпу, перекрестился на церковную колокольню.

— Матушка-заступница, царица небесная, всели в меня терпение, чтоб не сорвался я, чтоб за оглоблю не схватился… — Еще раз перекрестился. Сел. И снова потянулся за кисетом.

В ворота резко постучали. Начали буквально ломиться. Отец Евгений не шевельнулся. Леонтьич шустро вскочил, побежал открывать ворота. В открытые ворота въехала одна подвода, другая. Остановились. Остановились и все остальные за воротами, на улице. Стал сбегаться народ — много любопытных. Уполномоченный Кульгузкин подошел к крыльцу. Остановился в двух-трех шагах от хозяина дома. Отставил ногу в хромовом начищенном сапоге.

— Вы — гражданин Валерий?

— Я, — спокойно ответил отец Евгений.

— За вами числится пятьдесят пудов недоимок по продовольственной разверстке.

— Я сдал все, что у меня было. Больше у меня нету.

— Разрешите вам не поверить, — с оттенком торжества промолвил уполномоченный.