Георгий Егоров - Солона ты, земля!

• Название: Солона ты, земля!
• Автор: Георгий Егоров
• Издательство: Алт кн. изд- во
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7405-0149-0, 5-7405-0150-4

---

— Так спокон веку ж в хлевах…

— «Спокон веку»… — передразнил Переверзев. — Испокон веку единолично жили, а теперь — колхоз!

Кульгузкин на минуту забыл о пельменях.

— Покажем звено лопатинское. Как-никак, пятьдесят два и семь десятых центнера с гектара! Не у каждого в районе такой урожай.

— Ну, и как ты их, эти пятьдесят два и семь десятых, покажешь сегодня?

— Ну-у… — Кульгузкин замялся. — Как-нибудь покажем. Ну, хотя бы диаграмму можно показать…

— Диаграмму? Ты думаешь, за диаграммами Эйхе послал их сюда. Диаграммы я и там мог показать им. — Секретарь райкома говорил неторопливо, с расстановкой, словно раздумывая над каждым словом. И вдруг приблизил свое лицо к кульгузкинскому, сказал уже твердо: — Национальные меньшинства должны перенять опыт колхозного строительства у старшего брата — у русского народа. Понял? А чего они у тебя переймут? Что ты будешь сегодня и завтра показывать гостям, а?

За Кульгузкина вдруг ответила подвернувшаяся здесь Катя:

— А ничего не будем показывать. Пусть сами ходят и смотрят. Данилов говорил: не напоказ живем, а для себя. Вот пусть и посмотрят, как мы живем сами по себе.

При упоминании Данилова Переверзев поморщился, словно на зубы попал песок.

— Ладно, устраивай людей. Потом решим.

Кульгузкин окинул глазом сельсоветскую ограду: только один пестрый халат оставался здесь — остальных гостей уже развели. В кошеве стояла девушка-туркменка, а перед ней — Лопатин и Катя. Девушка глядела в лицо Федору.

— Так-то вы и есть тот самый Лопатин?

— Какой?

— Тот, знаменитый Лопатин, который рекорды ставит по урожаю…

Федор смутился — не думал, что о нем известно за пределами района. Но расспрашивать, где и что она слышала о нем, было неудобно. И только позже, у Кати дома, Айджемал (так звали девушку) рассказала, что они, группа туркменских хлеборобов, возвращаются из Москвы с восьмого Чрезвычайного съезда Советов, на котором вместе с другими делегатами принимали новую Конституцию.

— Я агроном, — говорила она за столом. — И не просто, а одна из первых туркменок-агрономов! В Москве познакомилась с вашим знатным Ефремовым. Мы на съезде сидели рядом. Он мне рассказал о своих опытах. Были мы с ним у академика Вильямса. Вот где интересно! Привезли нас в академию имени Тимирязева. Пригласили-то одного Михаила Ерофеевича, а я напросилась с ним. Сидят там агрономические светила: Вавилов, Четвериков, Карпеченко, Серебровский, Лысенко, Цицин. Когда училась в институте, каждый из этих светил казался полубогом. А тут они все живые, сидят и смотрят на нас с любопытством. Я хотела встать на колени и помолиться на них…

4

Гости не ходили, сопровождаемые местным и районным начальством по колхозным дворам, по полям, не заглядывали с праздным любопытством во все закутки и стойла. Они с хозяевами, у которых жили, по утрам отправлялись на работу, как рядовые члены артели. Кульгузкин выписал из колхозной кладовой всем по стеганке, по пимам и по паре рукавиц.

Айджемал поднималась вместе с Катей еще затемно. Бежали по утреннему морозцу каждая в свою сторону: Катя — на маслозавод, Айджемал — на скотный двор, где звено Федора Лопатина грузило навоз на сани и вывозило на поле. Спросонья обычно работали молча. До завтрака успевали сделать один рейс. Но зато потом весь день в звене не умолкал смех и визг. Айджемал восторженно говорила своим новым товарищам:

— У нас колхозы только-только создаются. Люди еще не привыкли коллективно работать. Но вот показать бы им, как вы работаете, никаких агитаторов не надо. И вообще у нас все по-другому. У нас люди ходят степенно, говорят неторопливо. День на день похож, как две капли воды.

В захолустьях женщины еще паранджу носят. На меня не смотрите, я не в счет. Я воспитывалась в русском детдоме, моих родителей басмачи убили.

Катя говорила ей вечером:

— Оставайся, Айджемал, у нас. Замуж тебя выдадим. К тому же агронома у нас в колхозе нет. Ох, и жили бы мы здорово! — И шепотом спрашивала — Ты заметила, как Федор вокруг тебя крутится? Я очень рада, что ты ему нравишься.

— Ну, уж прямо, нравлюсь…

— Пожалуйста, верь мне — я-то Лопатина знаю, — убеждала Катя.

Айджемал смущалась. Дремоту из нее словно вытряхивали. Она лежала, закинув руки за голову, и часто моргала в темноте. Сквозь наваливающийся сон Катя услышала ее легкий вздох.

— Усы у него красивые. И вообще он парень… хороший.

Айджемал хочет поговорить о Федоре — Катя это понимала, но ее все сильнее опутывали невидимые сильные путы, и она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни даже языком — все было сковано. Сознавала, что Айджемал ее гостья и молчать — негостеприимно, притом она такая славная, эта Айджемал. А усы у Федора действительно роскошные… Катя напряглась, что-то ответила на замечание Айджемал о лопатинских усах. Но что ответила— сама не разобрала. А Айджемал засмеялась счастливо, заливисто. У Кати где-то в глубине сознания мелькнуло: глаза у Айджемал теперь наверняка искрятся. Но тут же появилась жена мастера маслозавода Ивана Ивановича Клямера, с ослепительно сияющими серьгами в ушах. Потом появился Клямер. Он вздохнул и сказал, что делает серьги для своей жены из глаз туркменки Айджемал — под паранджой все равно их не видно, зачем они ей. А потом эти серьги будет отправлять на экспорт, и Катя должна сделать так, чтобы комар носа не подточил… Но откуда-то появился Переверзев, с хрипом произнес: «Надо еще посмотреть, почему жернов лопнул. Ведь он камень, а под лежачий камень вода не течет». Волосы у Переверзева густые и рыжие, как у Кульгузкина, колышутся. Колышутся, волнами переливаются, как море. Потом на кончиках волосинок появились колоски. Колоски трутся друг о дружку, шепчутся. И превращаются они в лопатинскую загонку, а потом в огромный массив колышущейся пшеницы. На каждом стебле не по одному, а по два — по три колоска. И кто-то говорит ей, что эту новую породу (именно породу, а не сорт) вывел слушатель совпартшколы Сергей Новокшонов, что все остальные слушатели ходили зимой на танцы, а он по вечерам выводил эту новую породу пшеницы. И засеяли такой пшеницей весь земной шар, и негде ступить человеческой ноге — всюду пшеница, пшеница…

Свет бил в лицо. Катя с трудом открыла глаза. Мать, отдернув полог, склонилась с лампой в руках и с ласковой жалостью смотрела на девушек — будить или еще минутку подождать, дать досмотреть утренний сон: Увидев проснувшуюся Катю, вздохнула, сказала:

— Вставайте, дочки, на работу пора…

5

Зал был полон. Лампы, развешанные по стенам, светили тускло. В президиуме сидели Переверзев, Нефедов, Урзлин, Кульгузкин, Лопатин, из гостей чернобородый заведующий сельхозотделом обкома, председатель райисполкома. А пред-колхоза, оба бригадира и Айджемал находились в зале. Поднялся Нефедов, смущенно кашлянул в кулак.

— Слово для доклада о рекорде своем имеет Федор Лопатин.

Федор долго вылезал из середины президиума. Потом за трибуной так же долго скреб в затылке и молчал, глядя то в зал, то на президиум.

Так чо говорить-то? Я не знаю, — начал он неуверенно. — Рекорд мы, конечно, поставили по урожаю. Так об этом все знают, чо тут говорить. — Когда Федор волновался, то начинал «чокать». — Ну, а что касаемо гостей, то они сами видели, как мы работаем. Теперь знают, как урожай получать. И пусть вообще учатся у нас, мы не возражаем, даже очень рады… — Лопатин развел руками: мол, вот и все, что могу сказать. И хотел было идти от трибуны. Переверзев остановил.

— Ты расскажи людям, как рекорд поставил, как урожай такой получил.

— Так они уже знают все это. Я им по вечерам рассказывал. А потом они сами работали в звене, все своими руками пощупали.

Вмешался Кульгузкин.

— Раз тебе говорят рассказать, стало быть, надо рассказать! Может, люди что упустили, не записали. А нам секреты таить нечего!

Никто их не таит. Ну, а если надо, то я, пожалуйста, с охотой расскажу, лишь бы людям польза была. — Он помолчал, с тоской посмотрел в зал. И Катя вспомнила, с каким удовольствием показывал Федор гостям свои записи по посевам, как водил на поле, на задворки животноводческих ферм, мял в руках навоз, показывал, какой годен на поле, какому надо еще перегореть. А тут вдруг увидела Федора погасшим, поняла, с каким огромным трудом говорит он о своем любимом деле, как вдруг надоело ему говорить об этом. Что случилось с Федором?

А Лопатин между тем вяло перечислял:

— На один килограмм фекалия мы взяли три ведра воды, залили все это в бочку и оставили киснуть. А потом, когда все это было готово, мы разливали из ведер по загонке. Вручную все это делали. Неприятное, конечно, занятие, сами понимаете. А чо поделаешь?

— Может, ты о чем-нибудь о другом расскажешь, — перебил его Переверзев, и у него насмешливо дрогнули губы. — А то заладил об этом самом…