Георгий Егоров - Солона ты, земля!

• Название: Солона ты, земля!
• Автор: Георгий Егоров
• Издательство: Алт кн. изд- во
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7405-0149-0, 5-7405-0150-4

---

Аркадий Николаевич слушал с интересом. А дед, разглаживая куцую гнедую бороденку, тараторил словоохотливо, будто в воскресный день на завалинке сельчанам бывальщины рассказывал.

— Душевный он человек, Ленин-то. Смеется хорошо. Я, знаешь, что скажу: по смеху можно определить какой человек. Кто как смеется, тот так и живет. А Ильич азартно смеялся— аж глаз не видно, как сощурится. От души смеялся.

— А над чем он так смеялся-то, что смешного-то было?

— Да тут было одно дело, — немного замялся дед. — По молодости я прихвастнул немножко, что на двадцать сажен в любую птицу на лету попаду. А случилось так, что в сидячего тетерева промазал. Вот Владимир Ильич и смеялся надо мной. Шибко смеялся. Так что, товарищ комиссар, с тех пор я уж больше не хвастаю. Можете брать меня без опаски…

Разный, очень разный народ шел в партизаны. Не обо всех, правда, надо было наводить справки. Приходили и такие, которые уже давно с партизанами сотрудничали.

Пришел паровозный кочегар с Брикановского разъезда Андрей Шалашов. О Шалашове Аркадий Николаевич слышал давно и много рассказов — он одним из первых стал помогать партизанским разведчикам. Но встречаться с ним не приходилось. И вот он явился без вызова, без разрешения.

— Погорел, товарищ комиссар. Насилу ноги унес.

И он рассказал, как выследили его немцы и как он чуть не попался, наскочив неожиданно на засаду, устроенную около его дома.

Насилу отстрелялся. Как чувствовал — гранаты с собой таскал последние дни. Не они бы — пропал. Не отбиться бы…

На рудовском форпосту Аркадий Николаевич увидел девушку. Она сидела у печки. А рядом сияющий и восторженный Ким.

— Откуда девушка? — спросил Данилов коменданта, хотя с первого взгляда догадался, кто перед, ним.

За коменданта поспешил ответить Ким.

Это, папа, Галя из Пустошки. Фельдшерица. Вот пришла попроведать нас с Мишкой.

— А ты почему здесь, а не на третьем?

— На третьем сегодня делать нечего. Я у коменданта отпросился.

Девушка была худенькая, синеглазая, с пышными волосами. Она смотрела на комиссара не столько смущенно, сколько с любопытством. Она ему напомнила ту, другую фельдшерицу, в его родном селе, в далекие годы юности. Такие же бездонные синие глаза у ней. Так же чуть озорно смотрела она на Аркадия снизу вверх. Не удалась ему тогда первая любовь, ошибся он в фельдшерице. Переметнулась она к другому — к врагу даниловскому, к провокатору. Поэтому так пристально разглядывал сейчас он эту девушку.

Неужели Ким вырос? Ведь он совсем мальчишка! Хотя и чуб у него буйный, свешивается на бровь и ростом уже выше отца, но шестнадцать лет есть шестнадцать. «Вот и я, наверное, старею, — подумал Аркадий Николаевич, — беспокоюсь, чтоб сын не ошибся». Знал старый, мудрый партизанский комиссар, что в любви не предостережешь. Сам же говорил Сергею Новокшонову, что посторонние советы в этом деле бесполезны, а вот увидел Кима с девушкой и насторожился, воспринял это как посягательство на счастье его кровного дитя. А может, она и есть его счастье?.. Но разве в шестнадцать лет он разбирается в чем-нибудь!.. А может, Кимка не в него, может, он удачливее… Ведь надо же — по такому морозу припорол сюда с третьего поста.

На рудовском Аркадий Николаевич ночевал. Вечером под задумчивый шум сосен и потрескивание дров в камельке разговаривал с партизанами. И исподволь, словно между прочим расспросил Галю. Родом она оказалась из Гомеля. Отец в армии. А они с матерью эвакуировались в сорок первом году — хотели добраться до Ленинграда к тетке, к отцовской сестре. Но во время бомбежки мать погибла. Она ее похоронила здесь, в Руде, а сама не захотела

уезжать — так и осталась в этой деревушке. Фельдшерскую школу не успела окончить, хотя в Руде фельдшером работала — некому лечить людей. Но потом партизаны предложили перебраться в Пустошку.

Хорошая девушка сидела перед ним. Она уже не казалась ему той далекой фельдшерицей — больше напоминала теперь его дочку Люду. Такая же рассудительная, вдумчивая.

— Папа, она очень хорошо знает немецкий язык. Может, ты возьмешь ее переводчицей в штаб?

Данилов промолчал. Потом спросил:

— Как устроилась в Пустошке, как живешь?

— Хорошо живу. У старушки у одной. Добрая такая старушка, Ивановной звать. Она меня как свою приветила. Живу, как дома.

В течение всего вечера Ким заглядывал отцу в лицо, искал в нем отражение разговора — понравилась или не понравилась ему Галя? А у самого в глазах восторг — смотри, мол, папа, какая она хорошая! Нет, правда, папа, она хорошая?

А Аркадий Николаевич не утерпел. Поднимаясь, потрепал их головы:

— Хорошие вы ребята…

Утром на третьем форпосту его ждал другой сюрприз. Один из новичков сразу заявил:

— Хотите принимайте, хотите нет — по пятьдесят восьмой отсидел четыре года. Выпустили немцы, когда заняли лагерь. Свои не успели эвакуировать.

— Где все это время были, после освобождения?

— Нигде, — ответил тот. — Между небом и землей болтался.

— Точнее?

— Точнее — скитался от села к селу. Потом у немцев полицаем был. Мне скрывать нечего — сам пришел.

— Куда сам пришел — сюда или к немцам?

— И сюда, и к немцам.

Он поглядывал на Данилова, на его пальцы, слегка постукивающие по столу — уже привык, чтобы все его ответы записывали. А этот начальник сидит и даже бумажки нет перед ним. Смущали и глаза — не пристальные, не испытывающие, какие обычно бывают у допрашивающих, а внимательные, задумчивые. Не утерпел, спросил:

— Вы особист?

Данилов медленно покачал головой.

— Я комиссар партизанского соединения, — тихо произнес он. И тут же заметил, как на секунду расширились у новичка глаза, и вместо обреченности, беспросветной тоски и затравленности в них мелькнуло подобие какой-то необъяснимой надежды.

Кто он, это человек — свой или враг? С чистой душой пришел сюда или подослан? Почему он вдруг оживился, узнав, что перед ним не работник особого отдела, а комиссар? Может, считает, что комиссара удастся провести легче, чем опера? А может, наоборот — надеется, что комиссар лучше, чем кто-либо поймет состояние его души? Человек всегда был загадкой, а сейчас — особенно.

— Это хорошо, что вы комиссар, — вымолвил, наконец, мужчина. Глаза у него заблестели, брови приподнялись, и Данилов заметил, что он стал намного моложе, что ему не больше тридцати. — Признаться, не люблю особистов и всех энкавэдэшников. Может, и не прав, но что поделаешь!

Он суетливо пошарил по карманам, достал кисет, спросил разрешения закурить.

— Хотите, товарищ комиссар, я вам расскажу всю свою жизнь? У вас время есть?

Данилов улыбнулся ободряюще:

— На это всегда время найдется.

— Я как на духу буду, все буду откровенно…

— Да-да, пожалуйста, — неопределенно произнес Данилов.

Глядя прямо в глаза Данилову, тот начал:

— Так вот, стало быть, фамилия моя Шейкин. Тимофей Антонович Шейкин. Из Сибири. Есть такой там у нас район под названием Северный. Вот я оттуда.

Аркадий Николаевич вздрогнул — места-то знакомые. Уже который год нет-нет да и вернутся мысли к нашумевшему на всю Сибирь открытому процессу врагов народа из этого района, нет-нет да и вспомнится расстрелянный по этому процессу его приятель, секретарь Северного райкома Матросов. Много дум недодуманных с тех пор блуждает в голове, много туману скопилось. Не из той ли группы Матросова этот человек, не по одному ли делу посажен был? Может, что-нибудь расскажет новое, может, разгонит этот туман?.. А Шейкин продолжал, не замечая, как встрепенулся комиссар. Говорил о том, что он из бедняков, но отец по мобилизации служил в восемнадцатом году у Колчака, — хотя вполне мог этого и не говорить, — что при коллективизации они первыми вступили в колхоз, что отец работал конюхом, а он учетчиком, потому как грамота у него по тем временам была немалая — семь групп ШКМа, что в тридцать первом вступил в партию, был членом правления, а потом секретарем партячейки.

Данилов не перебивал. Стараясь не выдать своей заинтересованности, он слушал подчеркнуто спокойно и внимательно. А сам нетерпеливо ждал, когда тот подойдет в своем рассказе к тридцать седьмому году, к судебному процессу, ждал подробностей, которых не публиковали тогда в газетах — а секретарь колхозной партячейки мог знать подробности.

— Колхозы у нас таежные, под стать здешним, — неторопливо продолжал Шейкин. — Рожь сеяли, лен. Бедные колхозишки были, маломощные. — Шейкин смотрел поверх головы Данилова, задумчиво, медленно скользя взглядом по неконтованным бревнам стены. — Плохо одним словом, жили. Лен — культура трудоемкая, а доход от нее невелик. Люди больше на личном хозяйстве выезжали. А тут весной тридцать седьмого года напал мор на скотину — дохнет и все. Ветеринаров вызывали — разводят руками, ничего сделать не могут. Помню, приехал из района райзовский фельдшер по фамилии Промыслов — фамилия-то мне врезалась в память. Походил, посмотрел и сел было в ходок обратно ехать. Меня взбеленило: вы что же, говорю, сукины дети! Вас учили, на вас деньги тратили, а скот дохнет и вы ничего не можете сделать, да?.. А он так спокойненько через губы цедит: не твоего, говорит, ума дело. Скот заражен чумой и язвой. Наука бессильна. Изолировать, говорит, надо его и уничтожить. Тут я не вытерпел. Вас, говорю, самих изолировать надо — толку от вас никакого колхозам. Он и прицепился. Как, говорит, изолировать? Это, говорит, тебе не старое время, колчаковский ты выродок… Через два дня на бюро райкома меня вытащили. А секретарем райкома у нас был некто Матросов. Он посмеялся над всей этой историей и говорит мне: поезжай домой, да больше не оскорбляй районных работников… Я и уехал. Сначала обрадовался, а потом задумался. Почему, думаю, замяли это дело? Тогда ведь запросто было посадить человека. Думаю день, думаю два. А потом обратил внимание: как приедет этот самый Промыслов или другой — Воробьев там еще был, — сделают уколы, так после этого здоровый скот начинает дохнуть. Я в другие колхозы съездил, в соседние — то же самое. Э-э, думаю, вон чего ради замяли мое дело — чтобы шум не поднял! Ну я взял и написал об этом в Новосибирск — дескать, подозреваю. И закрутилась машина. Оказывается, там целая группа вредителей работала во главе с самим Матросовым и председателем райисполкома Демидовым. Всю ее и выявили эту группу. Там и ветфельдшера оба оказались, и заведующий райзо, и начальник самой ветлечебницы. Все они специально заражали скот.