Яцек Дукай - Лёд

• Название: Лёд
• Автор: Яцек Дукай
• Жанр: Научная Фантастика

1924 год. Первой мировой войны не было, и Польское королевство — часть Российской империи. Министерство Зимы направляет молодого варшавского математика Бенедикта Герославского в Сибирь, чтобы тот отыскал там своего отца, якобы разговаривающего с лютами, удивительными созданиями, пришедшими в наш мир вместе со Льдом после взрыва на Подкаменной Тунгуске в 1908 году…

Мы встретимся с Николой Теслой, Распутиным, Юзефом Пилсудским, промышленниками, сектантами, тунгусскими шаманами и многими другими людьми, пытаясь ответить на вопрос: можно ли управлять Историей.

Монументальный роман культового польского автора-фантаста, уже получивший несколько премий у себя на родине и в Европе.

---

Когда сани скользят по льду Ангары, ветер, идущий по широкому руслу реки чуть ли не от самого Байкала, разгоняет морозные испарения, и можно глянуть чуть дальше к северу и югу, на старый железнодорожный мост, по которому недавно проехало на восточный берег — на новый мост имени Григория Мелехова, весь из зимназа, видимый исключительно как скопление радуг, отблесков и синего зарева, настолько тонкая и кружевная его конструкция, лишенная мостовых пролетов, прогонов и опор — на фантастические формации соплицова или гигантского гнезда лютов, нагроможденного на Конном острове, наросль на наросли, словно руины хрустального дворца Царицы Зимы посреди бело-цветной ледовой равнины; а поскольку туман разошелся — на все это сверху стекает свежее солнце летнего утра, зажигая серебристые искры на льду и снегу, взрывая на мосту зимназовые рефлексы. Прекрасно видно и городское движение по Ангаре, в ту и другую сторону направляются группки и потоки пеших, двигаются десятки саней, в большинстве своем, одинарных и двойных упряжек, как у Клячко, но есть и тройки, имеются тяжелые товарные сани, которые тянут упряжки четверней и шестерней, загруженные доверху кучами всякого товара, корзинами угля, вязанками дров; и у всех, помимо звонких колокольцев, имеются мираже-стекольные лампы, одна сзади, другая спереди. Так что, даже в тумане, если тот не слишком плотный, видны мелькающие в туманах белизны калейдоскопически меняющиеся двойные звезды — и слышно неустанное дынь-дзынь-дзынь колокольчиков.

Въехавши в левобережный Иркутск, вновь в холодную сырость, не нарушаемую ветром, замечаешь смену тона колокольцев: в тумане звуки разносятся по-другому. Некоторые звуки он заглушает, некоторые приближает к уху — как, например, вот это сонное бубнение, растянутое во времени словно скрип тормозящей граммофонной пластинки. Это что же, какой-то лют сидит на Уйской? Клячко, сворачивая на широкий проспект, указывает кнутом на юго-восток. Вон, где старый вокзал и развалины Иннокентьевского до Пожара, говорит. Так вот здесь проходит ближайшая Дарога Мамонтов. А вот через «Чертову Руку» морозник не проходил уже больше года. Тпррру! Он останавливает сани. Что за «Чертова Рука», допытывается я-оно. Да вот, смеется мужик, спрыгивая с козел и хватаясь за багаж — вот и гостиница вам обещанная, прошу! Мираже-стекольные фонари по обеим сторонам вывески, на которой нарисована когтистая лапа, поросшая черным волосом. Черная краска лапы жирными пузырями перетекает на серо-белый фасад каменного дома, а эти белизна и серость, в свою очередь, скапывают на снег; туман же верно повторяет цвета фонаря, по всей длине и ширине проспекта. Я-оно на мгновение закрывает глаза. Даже если мест нет, чего-нибудь найдем, стрекочет Клячко, я ваше благородие обязательно поселю. Я-оно выпускает из легких облако теплого пара и входит в «Чертову Руку».

Хозяин перечисляет услуги, ценники и учтенные в них удобства (типа канализации и туалета на каждом этаже, опять же, постель без насекомых). Клячко внес багаж, я-оно сунуло ему щедрую оплату. Нужно избавляться от навыков расточительного графа Гиеро-Саксонского — за комнату платит всего за два дня наперед, отдельными рублевками, отсчитываемыми из тонкой пачечки. Кашляет сквозь перчатки. Устал после долгой поездки, говорит я-оно хрипло, бумаги оформим, когда высплюсь. Огромный китаец без усилий берет сразу все тюки и мешки. Хозяин ведет на второй этаж, здесь уже тепло, я-оно расстегивает тулуп, снимает шапку. Хозяева глядят на башку в синяках. Но только сразу с утра, говорит хозяин; открывает комнату, вручает ключ. А почему такое название не гостеприимное, спрашивает я-оно, чтобы сменить тему, почему «Чертова Рука»? A-а, так здесь знаменитый английский чародей проживал, по имени Кроули; приехал лютов узнать, чарами своими умственными на них подействовать, даже с его благородием Александром Александровичем Победоносцевым беседовал; но как-то раз отправился в Чамар-Дабане в соплицово и не вернулся, внизу у нас столик имеется с его шахматами, которыми игрывал он долгие партии с отцом Платоном из собора Христа Спасителя, последующим экзархом[217]. У нас и снимок имеется, то есть, Кроули, на котором черным огнем в камеру глядит. А ежели какой еды захотите после времени, заранее предупредите. И сами в печку не подкладывайте, а то прибавим к счету. Приятного сна, спите-забыте.

Ушли.

Спите-забыте — это что же забыть надо? Обессиленно уселось на высокой кровати, застеленной выцветшей накидкой и украшенной пятью подушками, одна на другой, меньшая на большей. Из угла, от большой печки, с кафельными плитками, разрисованными цветами и зверями, шли волны жара. Инстинктивно помассировало правую руку. На противоположной стене висела небольшая, темная икона; на столе под окном стояли две наполовину сгоревшие тьвечки. В окна было вставлено мираже-стекло, так что даже после того, как сняло очки, весь заоконный мир разливался в стороны будто краски на палитре пьяного художника; весь мир — это, значит, туман и те несколько крыш в нем, широкий холст неба, а на нем — черная кость башни Сибирхожето, тунгетитовые купола собора Христа Спасителя. Били барабаны.

Я-оно наставило ухо. Били барабаны, и играла музыка. Понятно, квартал не самого высокого пошиба, еще не полдень, к тому же — пятница, рабочий день, а тут из соседнего дома громкая музыка с песнями и пьяными окриками доходит, несмотря на толстые стены и плотно закупоренные окна. Кабак — не кабак, забава идет на всю катушку, скоро можно будет ждать отзвуки ссоры да драки. Под звуки гармошки и балалайки мужики вопят неприличные частушки, хохоча после каждой.

Француз пощупал, фриц обмерил
Китаец зельем притравИл,
На дуэль поляк их вызвал —
Лют им хер отморозИл!

Я-оно разделось, умылось не сильно холодной водой из миски. Перекладывая вещи из мешков в шкаф, обнаружило старую Библию, подписанную семейством неких Фойцевых. Открыло на первом попавшемся мест и ткнуло пальцем в строку.

Понятное дело, Иов. Тридцать семь, десять. От дуновения Божия происходит лед.

Сразу же вспомнилась библейская проповедь Зейцова. Будет ли ближе к Богу мир, замороженный в единоправде и единофалыш? Есть, есть. Нет, нет. А что больше, то от лукавого. На мгновение свернулись локоны тумана над крышами, и вдалеке, подвешенная над берегом Ангары, заблестела на солнце округлая туша люта. Есть, есть.

Полюбил царь Распутина,
Тот премьеру в рожу плюнул,
Струве пал перед Мартыном,
Под байкальским льдом, скотина!

Дело в том, что и вправду я-оно было уставшим и невыспавшимся. С самой станции Зима не сомкнуло глаз. Пересчитав и свернув вместе все банкноты, по старому обычаю сунуло их в бумажник вместе с документами в изголовье кровати. Из бумаг вытащило рекомендательное письмо Альфреда Тайтельбаума. Через день-два — придется предстать перед чиновниками министерства Зимы и сказать им громко и четко: так и так (Нет и нет)! Но будет лучше вначале воспользоваться знаниями и советом дружелюбно настроенного туземца — кого-нибудь, с кем не познакомилось в Транссибирском Экспрессе, кто не слышал о Сыне Мороза, кому не известны враки о Бенедикте Герославском. Расспросить его о людях, о властях, про работу Сибирхожето; может оказаться, что намерение Министерства даже слишком очевидно; может, господина Раппацкого удастся просто переждать. Возможно, я-оно выкрутится из всего этого без проблем, и эта единственная заковыка решится сама собой. Еще до того, как доберется сюда доктор Тесла со своими машинами — до того, как он эти сои машины запустит — перед тем, как он их на лютах испробует — и до того, как придумает способ вывезти теслектрические насосы и моторы в…

Киснет кровь и глазья стынут,
Жить не сладко снова,
Кто увидел морду страшну
ПобедоносцОва!

Затянуло перкалевые занавески, что кабацких голосов и медленно ухающего барабана не заглушило, но, по крайней мере, ледовое сияние, солнечный свет, профильтрованный туманом, перестал поступать в комнату. Сунуло Гроссмейстера под подушку. Набитый сеном матрас колол через простыню, я-оно крутилось на скрипучей кровати туда-сюда. Только через какое-то время поняло, почему не желает приходить сон, чего ему не хватает: ритмического стука вагонных колес. Успело к нему так привыкнуть, словно всю жизнь провело в поездке — словно вся эта поездка в комфорте Люкса была всей прошедшей жизнью, настолько правдивой, насколько четко его помнило. Но сейчас уже приехало на место.