Пьер де Ронсар - О вечном. Избранная лирика

• Название: О вечном. Избранная лирика
• Автор: Пьер де Ронсар
• Издательство: Летопись
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-88730-012-4

Пьер де Ронсар (1524―1585) — французский «принц поэтов», оказавший влияние на английскую, голландскую, польскую поэзию, вдохновлявший крупнейших композиторов своего времени. В двадцать восемь лет он уже был на вершине славы даже за пределами Франции. Многие его произведения стали классическими и вошли в золотой фонд французской поэзии. Незаслуженно забытый, Ронсар был вновь оценен спустя почти триста лет благодаря деятельности Ш.-О. Сент-Бёва, известного историка литературы и критика. В России Пьер Ронсар стал известен с XVIII в. В нашем столетии этот прекрасный поэт и философ вновь заблистал в работе прекрасных переводчиков.

Сборник составили три любовных цикла, посвященные Кассандре, Марии и Елене, а также оды, гимны, элегии, поэмы и стихотворения разных лет.

---

ЖАВОРОНОК

Какой поэт в строфе шутливой
Не воспевал тебя, счастливый,
Веселый жаворонок мой?
Ты лучше всех певцов на ветках,
Ты лучше всех, что, сидя в клетках,
Поют и летом и зимой.

Как хороши твои рулады,
Когда, полны ночной прохлады,
В лучах зари блестят поля,
И пахарь им взрезает чрево,
И терпит эту боль без гнева,
Тебя заслушавшись, земля.

Едва разбужен ранним утром,
Росы обрызган перламутром,
Уже чирикнул ты: кви-ви!
И вот летишь, паря, взвиваясь,
В душистом воздухе купаясь,
Болтая с ветром о любви.

Иль сереньким падешь комочком
В ложбинку, в ямку под кусточком,
Чтобы яйцо снести туда,
Положишь травку иль пушинку
Иль сунешь червячка, личинку
Птенцам, глядящим из гнезда.

А я лежу в траве под ивой,
Внимая песенке счастливой,
И как сквозь сон, издалека
Мне слышен звонкий смех пастушки,
Ягнят пасущей у опушки,
Ответный голос пастушка.

И мыслю, сердцем уязвленный:
Как счастлив ты, мой друг влюбленный!
Заботам неотвязным чужд,
Не знаешь ты страстей боренья,
Красавиц гордого презренья,
Вседневных горестей и нужд.

Тебе все петь бы да резвиться,
Встречая солнце, к небу взвиться
(Чтоб весел был и человек,
Начав под песню труд прилежный),
Проститься с солнцем трелью нежной, —
Так мирный твой проходит век.

А я, в печали неизменной,
Гоним красавицей надменной,
Не знаю дня ни одного,
Когда б, доверившись обману,
Обманом не терзал я рану
Больного сердца моего.

* * *

Иные, сбросив плоть свою,
Являются в краю далеком:
Кто превращается в змею,
Кто камнем станет ненароком.

Кто — деревом, а кто — цветком,
Кто — горлицей, кто — волком в чаще,
Тот — говорливым ручейком,
А этот — ласточкой летящей.

А я зерцалом стать готов,
Чтоб ты всегда в меня глядела,
Иль превратиться в твой покров
И твоего касаться тела.

Мне б стать водою, чтоб ласкать
Волной дрожащей стан пригожий,
А может быть, духами стать,
Впитаться этой нежной кожей.

Мне б лентой стать, чтобы обвить
Вот эти перси молодые,
Я мог бы ожерельем быть
Вокруг твоей точеной выи.

Я был бы всем, я стать не прочь
Твоих прекрасных губ кораллом,
Чтоб в поцелуях день и ночь
К ним прикасаться цветом алым.

* * *

Ax, если б смерть могли купить
И дни продлить могли мы златом,
Так был бы смысл и жизнь убить
На то, чтоб сделаться богатым, —

Чтоб жизнь была с судьбой в ладу,
Тянула время, как хотела,
И чтобы смерть, пускай за мзду,
Не уносила дух из тела.

Но ведь не та у денег стать,
Чтоб нам хоть час да натянули,
Так что за толк нагромождать
Подобный хлам в своем бауле?

Нет, лучше книга, мой Жамен,
Чем пустозвонная монета.
Из книг, превозмогая тлен,
Встает вторая жизнь поэта.

* * *

Я умираю, нет мне мира —
Ты говоришь, что только лира
Меня влечет, что я пою
Всегда одну любовь свою.

Ты прав, я признаю отныне:
Угодно так моей Богине —
Я нег не мыслю без тревог,
И по-другому жить не смог.

Когда Любовь, огонь мятежный,
Душой овладевает нежной,
Не избежать ее сетей,
Не удержать ее страстей.

Но ты, Пакье, дарами первый
Был щедро наделен Минервой,
Ты пылким духом награжден
И не для праздности рожден.

Пусть наших Королей деянья
И слава обретут сиянье
В твоем витийственном труде.
Честь Франции храни везде!

А мне оставь удел бесславный:
В веселье, в болтовне забавной
У милой в ветреном плену
Жить, наживая седину.

* * *

Ты, меня целуя, Жанна,
Повторяешь непрестанно,
Что я стал и стар и сед,
Ты целуешь и хохочешь,
Бедный возраст мой порочишь,
Ты сцарапать ногтем хочешь
Белизну почтенных лет.
Но черно иль поседело —
Поцелуям что за дело?
Белый конь еще силен,
Целовать умеет он.
Так целуйся, а другого
И не требуй от седого.

* * *

Большое горе — не любить,
Но горе и влюбленным быть,
И все же худшее не это,
Гораздо хуже и больней,
Когда всю душу отдал ей
И не нашел душе ответа.

Ни ум, ни сердце, ни душа
В любви не стоят ни гроша.
Как сохнет без похвал Камена,
Так все красотки наших дней:
Люби, страдай, как хочешь млей,
Но денег дай им непременно.

Пускай бы сдох он, бос и гол,
Кто первый золото нашел,
Из-за него ничто не свято.
Из-за него и мать не мать,
И сын в отца готов стрелять,
И брат войной идет на брата.

Из-за него разлад, раздор,
Из-за него и глад и мор,
И столько слез неутолимых,
И, что печальнее всего,
Мы и умрем из-за него,
Рабы стяжательниц любимых.

РЕКЕ ЛУАР

Журчи и лейся предо мною,
Влеки жемчужную струю,
Неиссякающей волною
Питая родину мою.

Гордись: ты с нею изначала
На все сроднился времена.
Такой земли не орошала
Из рек французских ни одна.

Здесь жили встарь Камены сами,
Здесь Феб и грезил и творил,
Когда он миру их устами
Мое искусство подарил.

Здесь, погруженный в лень святую,
Бродя под сенью диких лоз,
Он встретил нимфу молодую
В плаще из золотых волос

И красотой ее пленился,
Помчался бурно ей вослед,
Догнал ее — и насладился,
Похитив силой юный цвет.

И, нежным именем богини
Прибрежный именуя грот,
О ней преданье и доныне
Лелеет в памяти народ.

И я в твои бросаю воды
Букет полурасцветших роз,
Чтоб ты поил живые всходы
Страны, где я, счастливый, рос.

Внемля, Луар, мольбе смиренной,
Моей земле не измени.
Твоей волной благословенной
Ей изобилье сохрани.

Кругом разлившись без предела,
Не затопляй ее стада,
Не похищай у земледела
Плоды заветного труда.

Но влагой, серебру подобной,
Сердца живые веселя,
Струись, прозрачный и беззлобный,
И воскрешай весной поля.

* * *

Не упускай счастливый случай!
Зовя Любовь в учителя,
Заботами себя не мучай, —
Обманем скуку, Николя!
Прогоним прочь соблазн бесовский, —
Тщеславье, алчность всех мастей,
На мир посмотрим философски,
Избавим душу от страстей.
Довольствуйся своим уделом,
Иных не требуя даров,
Поверь, здоров ты будешь телом,
Когда душою ты здоров.
Души возвышенные блага —
Вот пища сердцу твоему:
Когда в печи пропала тяга,
Мы задыхаемся в дыму.
Спасительные блага эти
Искать нам вечно суждено,
И больше ничего на свете
Тебя заботить не должно.
Скребницей дерзостных фантазий
Отчистил мир я от стыда,
Дабы, забыв о дольней грязи,
Служить Поэзии всегда.
Вот о каком мечтал я благе,
Вот чем отныне я живу:
Все, что доверено бумаге,
Своей империей зову.
Но, если не подводит память,
Твое занятье не глупей, —
Кто может нас переупрямить? —
Ты пьешь, так наслаждайся — пей!
От кубка первого, второго
Беды не будет никакой,
И без того к нам жизнь сурова,
И слишком краток век людской.
Твоя водянка тоже благо,
Что рядом с ней мои стихи! —
Вода — живительная влага,
Древнейшая из всех стихий.
Нет в мире ничего полезней:
Водой священной ты раздут! —
Увы, проклятые болезни
К бессильной старости ведут,
Расшатывает бедный разум,
Богами данный нам взаймы,
Все тело поражая разом,
А смерть придет, жалеем мы,
Что фарс прескверно разыграли,
И, оседая на диван,
Вдруг слышим: «В пекло не пора ли?»
Ну, что вы, сударь Бонвиван!

* * *

Не держим мы в руке своей
Ни прошлых, ни грядущих дней, —
Земное счастье так неверно!
И завтра станет прахом тот,
Кто королевских ждал щедрот
И пресмыкался лицемерно.

А за порогом вечной тьмы
Питий да яств не просим мы,
Не тянет вас и в погреб винный,
О закромах, где мы давно
Скопили тучное зерно,
Не вспомним ни на миг единый.

Но не помогут плач и стон,
Готовь мне ложе, Коридон,
Пусть розы будут мне постелью!
И да спешат сюда друзья!
Чтоб усмирилась желчь моя,
Я эту ночь дарю веселью.

Зови же всех, давно пора!
Пускай придут Жодель, Дора,
Питомцы муз, любимцы наши,
И до зари, под пенье лир,
Мы будем править вольный пир,
Подъемля пенистые чаши.

Итак, начнем: струей святой
Наполни кубок золотой, —
Мой первый тост Анри Этьену
За то, что в преисподней он
Нашел тебя, Анакреон,
И нам вернул твою Камену.

Анакреон, мы все, кто пьет —
Беспечный и беспутный сброд
Силен под виноградной сенью,
Венера, и Амур-стрелок,
И Бахус, благодатный бог,
Твой гений славим пьяной ленью.

* * *

Мне скоро праздному блуждать
В краю, где плещут реки ада, —
Что ж проку столь стихов создать,
Сколь сочинитель «Илиады»?

Стихом от тлена не спасусь,
Бесчувственная тень не скажет,
Тяжелый или легкий груз
На холм могильным камнем ляжет.

Хоть никаких сомнений нет,
Что плод усердия и рвенья
На десять или двадцать лет
Мне обеспечит восхваленья,

Но все хвалы поглотит вмиг,
О них сотрет воспоминанье
Любого пламени язык,
Разор любой военной брани.

Я лучше ль, чем Анакреон,
Я ль яростнее Симонида,
Велеречивей, чем Бион,
Иль сладкогласней Вакхилида?

Хоть их Эллада родила,
Хоть им служил язык высокий,
Великий труд сожгли дотла
Веков безжалостные сроки.

Но я-то, я — простой француз,
Слагатель виршей материнских,
Мне ль уповать, что вознесусь
В веках на крыльях исполинских?

Нет, Рюбампре, куда сытней
Прожить свой век купцом богатым
Иль, куш сорвавши покрупней,
Витийствовать перед Сенатом,

Чем славную стезю торить
В прислугах музы горемычной,
Которой голодом морить
Своих ревнителей привычно.

* * *

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,
Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!
Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,
А корчишь из себя красавца молодого.
Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?
Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен,
Хоть прелести мои тебе волнуют кровь,
Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин.
Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!
К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:
Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,
И черен ты лицом, как закопченный идол».
Я отвечаю так: «Не все ли мне равно,
Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,
И черен волос мой иль поседел давно, —
А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.
Но так как скоро мне в земле придется гнить
И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,
Пока я жить хочу, а значит, и любить,
Тем более что срок остался очень малый».

* * *

Венера как-то по весне
Амура привела ко мне
(Я жил тогда анахоретом), —
И вот что молвила она:
«Ронсар, возьмись-ка, старина,
Мальчишку вырастить поэтом».

Я взял ученика в свой дом,
Я рассказал ему о том,
Как бог Меркурий, первый в мире,
Придумал лиру, дал ей строй,
Как под Киленскою горой
Он первый стал играть на лире.

И про гобой я не забыл:
Как он Минервой создан был
И в море выброшен, постылый;
Как флейту сделал Пан-старик,
Когда пред ним речной тростник
Расцвел из тела нимфы милой.

Я оживлял, как мог, рассказ,
Убогой мудрости запас
Я истощал, уча ребенка.
Но тот и слушать не хотел,
Лишь дерзко мне в глаза глядел
И надо мной смеялся звонко.

И так вскричал он наконец:
«Да ты осел, а не мудрец!
Великой дождался я чести:
Меня, меня учить он стал!
Я больше знаю, пусть я мал,
Чем ты с твоею Школой вместе».

И, увидав, что я смущен,
Ласкаясь, улыбнулся он
И сам пустился тут в рассказы
Про мать свою и про отца,
Про их размолвки без конца
И про любовные проказы.

Он мне поведал свой устав,
Утехи, тысячи забав,
Приманки, шутки и обманы,
И муку смертных и богов,
И негу сладостных оков,
И сердца горестные раны.

Я слушал — и дивился им,
И песням изменил моим,
И позабыл мою Камену,
Но я запомнил тот урок
И песню ту, что юный бог
Вложил мне в сердце им в замену.

К МУЗЕ