Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века

• Название: Итальянская новелла ХХ века
• Автор: Васко Пратолини
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Рассказы
• Год: 1969

В сборнике представлены новеллы итальянских писателей XX века, известных и не очень: Итало Свево, Марино Моретти, Артуро Тофанелли, Джорджо Бассани, Чезаре Павезе, Васко Пратолини, Карло Монтелла и др.

Сборник «Итальянская новелла XX века» — продолжение вышедшего в 1960 году сборника «Итальянская новелла, 1860–1914».

---

— Еще бы, — отозвался Баба.

— Постой, — спросил Момми у Пьеро, — значит, ты смог с ними поговорить после вынесения приговора?

— Конечно. Только не в зале суда, — ответил Пьеро, — потому что сразу же после прочтения приговора они запели и их вывели. Мне удалось на какую-то минуту увидать их в коридоре.

— Что они пели? — спросил я, но тут же понял — что.

— «Интернационал», — в один голос ответили мне Баба, Пьеро и Нэлло.

— «Интернационал»? — воскликнул Кьодо. — Вот это Здорово… Представляю, какие рожи сделались у судей! — И он расхохотался.

Момми запел вполголоса. Мы подхватили. Когда мы Начали припев, Баба знаком руки попросил нас петь потише.

— Хорошая песня «Интернационал», — сказал Моими, когда мы кончили.

— Она еще лучше по-французски, — заметил Баба. — Я говорю о словах.

C’est la lutte finale
Groupons-nous et demain
L’ Internationale
Sera le genre humain.

— Переведи им, Баба, — попросил Нэлло, — ведь кто не был в тюрьме, не поймет.

— Мы не понимаем, — тут же возразил Пьеро, — потому что не знаем французского.

— Это самое я и имел в виду, — сказал Нэлло, и мне показалось, что он немного обиделся.

Баба перевел, иногда обращаясь ко мне за помощью.

— Я был тогда совсем маленьким, — сказал Моими, — но я очень хорошо помню аресты, суд… — Видно было, что ему очень хочется что-то сказать, но он не нашел подходящих слов и замолчал.

— В тот вечер, — начал Баба, — мы устроили хороший ужин… Ну, да. Потому что вечером после вынесения приговора разрешается есть, пить, а потом спать, сколько влезет.

— Да, пока не забыл, — сказал Кьодо и положил на стол книгу. Это был «Разум Ленина» Курцио Малапарте.

— Ты знаешь эту книгу? — спросил меня Баба.

Я уже собирался неблагоприятно отозваться об этом произведении Малапарте, хотя я его и не читал, но, по счастью, меня опередил Пьеро. Он взял книгу, открыл ее на главе «Чернь и толпа» и заявил, что она привела его в полнейший восторг.

Когда кто-то из присутствующих признался, что не читал Малапарте, он решительно заявил:

— Ну, так я вам прочту, — И начал взволнованно читать эти велеречивые страницы. Все слушали очень внимательно, за исключением Баба, который всячески старался не показаться «сентиментальным».

«Народ России, темный плебс, бесхребетная масса, рабочие — победили. Берегись же!» — кончил Пьеро.

Всем понравилось.

— Здорово написано, — степенно заявил Нэлло.

— Теперь, когда прочел Пьеро, мне тоже понравилось, — сказал Кьодо.

После семи я стал прощаться. Они никак не хотели, чтобы я заплатил свою долю. Вдобавок мне пришлось взять Малапарте.

Когда я уходил, хозяин вносил новую фьяску.

X

Встреча была назначена в каштановой роще. По дороге я ни о чем не расспрашивал Момми.

— Это он, — сказал Момми, когда мы были еще совсем далеко.

Он сидел на обочине и, казалось, был чем-то очень занят. Приблизившись, мы увидели, что он мелко рвет листочки травы. Он поздоровался с нами. На меня он даже не взглянул.

— Где расположимся? — спросил он у Момми.

Момми с сомнением огляделся вокруг.

— Мне не хотелось бы, чтобы какая-нибудь из этих компаний, что устраивают пикники…

— В ваших краях устраивают пикники? — спросил он. — Тогда поднимемся выше, — предложил он, указывая на ясеневый лесок.

Когда мы поднялись наверх, он выбрал место, где можно было удобно усесться, и затем обратился к Момми:

— Ну как, по-твоему, найдет нас здесь кто-нибудь?

И, впервые взглянув на меня, он улыбнулся.

— Найдет, — ответил Момми, — влюбленная парочка.

— А, да. Влюбленная парочка. Для влюбленной парочки место здесь самое подходящее. Это что — проводник? — спросил он, указывая на меня.

— Нет, это тот учитель…

— Вот как! Совсем из головы вон. О стольком приходится думать. Чему же ты учишь?

Я сказал.

— Смотри ты!

У него были гладкие белесые волосы и цветущее лицо с мягкими чертами; на его подбородке пробивалась борода, но щеки у него были гладкие и лоснящиеся. Я не мог бы сказать, сколько ему лет. Говорил он с северным акцентом, но мне не удалось определить, откуда он родом.

Момми протянул ему записку от «Марио». Вчера вечером ее принес проводник. Он вполголоса прочел записку и покачал головой, то ли в знак одобрения, то ли выражая этим свое недовольство. Потом сказал:

— Марио придется дать мне во многом отчет. Я хочу задать ему ряд вопросов, на которые ему нелегко будет ответить. Кстати, почему вы сразу же не сожгли записку? Давайте спички, живо.

Мы немедленно дали ему спичечный коробок, но я никак не мог понять, к чему вдруг такая спешка; ведь он же сам заявил, что тут нас никто не найдет.

— И с именами тоже, — продолжал он, разгорячившись, — Никогда нельзя называть настоящие имена. Никому. Почему ты сказал мне свое настоящее имя? — спросил он меня. — Я мог бы оказаться шпиком. Никому нельзя доверять. Даже родному отцу. Впредь ты будешь зваться «Мышонок», — сказал он Момми. — А ты «Счастливчик». И запомните, что меня зовут Джино.

«Так вот он — Джино», — подумал я, вспомнив, что услышал это имя от мраморщика у Баба.

— А если нас схватят, — закончил он, — то я пришел купить дров, а вы — посредники.

Я подумал, что глупо выдавать себя за посредника там, где все меня знают с детства. Но я промолчал.

Я принес с собой топографическую карту района, в котором действовали партизаны, и показал ее Джино.

— Вот — Монте Вольтрайо, — сказал он, — Тут шестьсот гектаров леса.

XI

В округлых горных вершинах мне видится что-то спокойное и милое, а вот остроконечные пики вселяют в меня беспокойство и страх. Монте Вольтрайо имела, как назло, форму пирамиды. В темноте я пялил глаза, но ничего не различил. Не видя, куда я ставлю ноги, я то и дело спотыкался и один раз упал. В какой-то момент перед нами возникли контуры горы: она вырисовывалась постепенно; то казалось, что она расширяется, то суживается. Я молчал. Черное пятно было похоже на громадную раскрытую пасть. Мы продолжали идти вперед. Потом гора, распластавшись, скользнула вдаль, и вершина ее расплющилась.

Рассвет принес с собой новые заботы. Он застиг нас на открытом месте. Мы изо всех сил старались поскорее добраться до леса, чтобы углубиться в чащу и не беспокоиться, что нас кто-то увидит.

Поднимаясь, мы не заметили, как наступило утро. Когда мы оказались на хребте, легкий ветерок шелестел в листве, и солнце ласкало нас своими ясными, теплыми лучами. Мы остановились позавтракать прямо на дороге. Затем Джино опять начал темнить.

После долгого колебания я у него спросил:

— Значит, ты идешь туда в качестве политического комиссара?

Джино рассмеялся и посмотрел на свои маленькие пухлые руки. Подмигнув мне, он сделал знак придвинуться к нему поближе, чтобы проводник не мог нас слышать.

— Скажешь им, что меня направила Пиза. Ничего не попишешь. Таков уж Марио. Незачем обижать людей… Понял?

Я ничего не понял, но все равно согласился и улегся на спину, чтобы было удобнее смотреть по сторонам. Одинокие дубки поднимались на краю обрыва: их корни просовывались сквозь камни и вылезали из оползающей земли. Вдали виднелся лесистый горный хребет, купающийся в ярком свете. Туман медленно рассеивался. Его пронизывали солнечные лучи. Я встал во весь рост. Чистый, благоухающий воздух манил в неизвестные страны.

До того как войти в лагерь, я, порядка ради, еще раз попросил Джино разъяснить, что же мне надо говорить Марио. Но Джино сказал, что это не важно. И действительно, когда нас привели к Марио, мне не пришлось даже рта открыть. Тогда я вышел из хижины. Ноги тонули в грязи. Мимо меня ходили партизаны, грязные, заросшие и плохо экипированные. «Боевой отряд», о котором в Помаранче рассказывал Кавачокки, состоял из двадцати людей, шести ружей и двух автоматов. Надо полагать, что в то время, когда его видел Кавачокки, — а это было в начале зимы, — в отряде было еще меньше и людей и оружия.

Мне захотелось немного отойти от лагеря. Я уселся на скале, с которой открывался широкий вид. Был полдень. Кругом, насколько хватал глаз, тянулся лес. Вдруг меня охватил страх, безумный страх. (Слишком яркий свет иногда страшнее темноты.)

Я добежал до хижины и забился в самый темный угол. Джино, перестав скрытничать, рассказывал о своих деяниях, смертных муках и чудесах. Иными словами о России, Франции, каторге и ссылке. Когда мы поели, я разыскал проводника. Мы шли без остановок и, хотя было рискованно выходить из леса до наступления ночи, к четырем часам дня оказались на том самом открытом месте, где нас застал рассвет.

XII

Баба посоветовал мне держаться поосторожнее. Поэтому я перестал показываться в городе и даже дома старался бывать как можно меньше. Ночевал я у знакомого крестьянина.