Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

• Название: Торжество Ваала
• Автор: Всеволод Крестовский
• Издательство: Камея
• Жанр: Незаконченное
• Год: 1993
• ISBN: 5-88146-017-0

Роман «Торжество Ваала» составляет одно целое с романами «Тьма египетская» и «Тамара Бендавид».

…Тамара Бендавид, порвав с семьей, поступила на место сельской учительницы в селе Горелове.

---

— Остров — у нас деревня такая есть, Островом зовется[4].

— Ну, это, наконец, из рук вон!.. — в отчаянии хлопнув себя по бедрам и расставив руки, обратился к Агрономскому возмущенный инспектор. — «Остров — деревня такая», — ну, сделайте ваше одолжение!.. То есть, ровнёхонько-таки ни-че-го не понимают!.. И даже совершенно не умеют сколько-нибудь отчетливо формулировать свои представления и мысли… Чему же их учат, после этого?

— Извините, г-н инспектор, если осмелюсь заметить, — вмешался опять отец Макарий. — Не судите по одному этому мальчику; он еще только склады прошел недавно, и если не имеет пока понятия об острове, то это потому, что никогда не видал его: у нас на речке, изволите видеть, островов никаких не имеется, а деревня Остров точно-что есть в нашей волости, — это верно, и это он знает.

Инспектор с презрительной усмешкой лишь плечами пожал да вскинул со вздохом очи свои горе, — дескать, о, Господи! Пошли только долготерпения!.. Как бы изнемогая от нравственного утомления и безнадежности, он снова огляделся вокруг стен и, заметив висевшие там карты России и обоих полушарий земли, сдержанно обратился к Тамаре упавшим и почти кротким голосом:

— Отечествоведение преподаете им?

— То есть, что это? — переспросила она. — Географию?

— География, собственно говоря, отжившее слово-с, — все так же кротко, но не без внутреннего ехидства и как бы с сожалением о ее невежестве, пояснил он, — й к тому же, география есть собственно землеведение, или мироведение, если подразумевается мир астрономический, или же, наконец, народоведение, если мы имеем в виду географию политическую, а я вас спрашиваю об отечествоведении.

— Ах, это географию России? — домекнулась Тамара. — Как же, преподаю, — старшему возрасту и в общих чертах, конечно, согласно программе.

— А родиноведение преподаете?

На лице девушки отразилось некоторое недоумение.

— То есть… отечествоведение и родиноведение — это, полагаю, одно и то же? — проговорила она, приходя в некоторое смущение от странно кроткого экзаменаторского тона этих его вопросов.

— Одно и то же? — проговорил он за нею и вздохнул с томною грустью. — Нет-с, не одно. Далеко не одно. Это меня, с вашей стороны, даже изумляет, признаюсь откровенно… ч Как же это вы так учительствуете, а сами не знаете, что такое отечествоведение и что родиноведение? Какая же вы — извините — учительница после этого, когда не имеете ясного представления о различии таких простых и даже азбучных, можно сказать, предметов в науке?

Тамара только плечами пожала, в полном недоумении, чего от нее хотят и ради чего все эти придирки? Если желают отказать ей от места, то не проще ли сказать прямо: уходите, вы нам не нравитесь;— но к чему все эти инквизиторские издевательства над нею!

— Отечествоведение, — продолжал, между тем, Охрименко наставительным и поучающим тоном, точно бы жуя и в рот кладя ей — отечествоведение, сударыня, это — география, статистика и этнография России, во всем объеме ее государственных границ. Понимаете?.. А родиноведение — та же география, статистика и этнография относительно одной своей губернии, или уезда, города, или села, то есть, той, административной округи, в пределах которой родился и живет обучаемый[5]. И вы такого пустяка не знаете!.. А еще учительница!.. Удивляюсь, удивляюсь бесконечно, — обратился он к Агрономскому. — И откуда только вы таких Жительниц добываете?! Ведь в губернии у вас есть, казалось бы, женская учительская семинария, неужели это оттуда выпускают с такими познаниями?

— О, нет, как можно! — солидно вступился Алоизий Маркович за достоинство этого земского учреждения. — Наша семинария, — помилуйте, это образцовейшее заведение на всю Россию. Но г-жа Бендавид не из нашей семинарии, — пояснил он тоном ехидного снисхождения к «убожеству» учительницы, — она определена к нам по протекции одной высокопоставленной петербургской дамы, отказать которой нашим земцам, по некоторым соображениям, было трудно… Полагаю, этим все сказано.

— Кто эта «высокопоставленная»? — небрежно спросил Охрименко. — Не секрет, надеюсь?

Агрономский назвал г-жу Миропольцеву.

— Только-то?.. Ну, господа, извините! — иронически поклонился ему инспектор, расставляя свои руки, — если земство почему-то там находит нужным считаться с какою-то г- жею Миропольцевой, то мне, как представителю ведомства, до этого нет никакого дела. И я не обязан справляться, будет ли это там приятно кому или неприятно… У мейя есть свои инструкции, и мне до этих протекций нет никакого дела, я их и знать не хочу!.. Мое дело блюсти интересы народного просвещения, и только. А потому, извините, я должен заявить вам без околичностей, что подобную учительницу (он указал при этом на Тамару) я нахожу совершенно невозможною, — да-с, и именно здесь, в Горелове. Помилуйте, тут проезжий тракт, начальство разное проезжает, преосвященный, губернатор, члены суда, наконец и туристы могут случиться, корреспонденты разные, мало ли кто!.. Иной может и полюбопытствовать, зайдет в школу, а тут ему вдруг преподнесут «остров — деревня такая», или «священником хотел быть», — ведь это же срам, скандал!.. — Да и в самом деле, подумайте, что ж это такое — Евангельские тексты объясняют просто на смех, народный гимн поют, как деревяшки какие, даже царский портрет, — так и того-то повесить не потрудились!.. Не-ет-с, господа, так нельзя!.. Подобных безобразий я не потерплю, и дело вести спустя рукава — не позволите, это уж как вам угодно! — обратился он с обобщающим жестом к отцу Макарию и Тамаре.

— Напрасно обижать изволите, ваше-скородия! — раздался вдруг посторонний и не совсем-то трезвый голос за спиной инспектора, у двери.

Охрименко в недоумении обернулся назад. — Тебе что надо? Ты кто?

— Сторож здешний, ваше скордие! — выпалил Ефимыч, не изменяя своей солдатской позы навытяжку, — а только позвольте вашей милости доложить, что совсем занапрасно… потому как ежели что насчет патрета, так это не барышнина вина… Верно!

— Я тебя, любезный, не спрашиваю, так ты и не суйся! — внушительно заметил ему инспектор.

— Никак нет, ваше скордие, а только позвольте доложить, — может статься, что барин наш, их высокоблагородие Агрономский господин, запямятовали, а только-что они сами приказали убрать патрёт-от, и даже очень забранились тогды на нас, так это я — во, как перед Истинным…

— Молчи ты! — строго цыкнул на него шепотом старшина — Чего раскаркался?!. Аль пьян уже? С утра-то зеньки залил?

— Пьян? — с достоинством повел на него головою сторож, не меняя позы. — С чего пьян? Нешто ты мне подносил?.. Ты поднеси сначала, а потом кори. Не пьян я. а надо правильно говорить, по присяге, по-Божью! Вот что!.. И ты, коли ты есть старшина, твое бы дело было сказать, а ты, небойсь, молчишь!

— Hy-нy, неча тут, неча!.. Коли несведущ с законами, то и молчи!.. Пошел-ка лучше вон!.. Пошел, пошел! — стал подталкивать его старшина к двери.

— Не пойду!.. И ты не моги! — Потому я тут при своем месте состою, службу свою справляю… Я, брат, тоже свою праву понимаю не хуже тебя, — у меня святые медали, и ты лучше меня не трошь!.

— Да что ж это за безобразие, наконец! — возвысил голос Охрименко. — Этого еще не доставало, что пьяный солдат какой-то смел тут сцены делать!.. Прогнать его с места, и кончено!

— Вот изволите примечать, какая прокламация! — степенно обратился к инспектору Сазон Флегонтов, с видом обличающей укоризны и жалобы указывая на солдата. — Я уж неоднократно входил насчет его в суждение с хрестьянами и более всего повторял слова с касаемым подтверждением о желании тишины и спокойствия от тому подобных и продчих сицилистов, а равно как и о благополучии, и даже самому ему говорил, что за хорошее ваше мнение насчет тишины и спокойствия, будьте мне другом. Кажется, уж достаточно, — чего бы лучше!.. А он, изволите видеть, как ценит, коловращение какое и невежество показывает! Вот каков народец анафемский ныне пошел! — Ироды препонтийстии, одно слово!

Сазон Флегонтов говорил с жаром, с увлечением, и сам казалось, заслушивался музыки своего красноречия. С тех пор, как имя его, в качестве «друга просвещения», было напечатано в знаменитой корреспонденции об учительском съезде; он, любя и прежде уснащать свою речь «образованными словами», стал после этого сыпать ими уже без всякого удержу, «как преосвященный человек», так что в разговорах его с «господами» зачастую невозможно было теперь доискаться человеческого смысла, а бряцал в них, как металл звенящий, один только бесшабашный набор случайных «образованных слов» да канцелярских оборотов речи. С мужиками говорил он по-прежнему — просто и толково, но с «господами» и с «телигенцией», — беда, да и только! И все это наделала одна статья в газете!

— И откуда вы взяли такого?! — возмущенно дивился, между тем, на Ефимыча инспектор. — Неужели нельзя было найти на должность сторожа приличного человека?.. Срам! Позор!.. После этого, порядочным людйм в школу войти невозможно, чтоб не наткнуться на скандал!