Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

• Название: Введение в историческую уралистику
• Автор: Владимир Напольских
• Издательство: Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-7691-0671-9

В книге даются основные сведения о составе, численности, территориальном расселении, этнической истории народов уральской языковой семьи, а также, с широким привлечением материалов археологии, лингвистики, этнографии и других дисциплин, рассматриваются проблемы уральской прародины и предыстории. Книга представляет интерес для специалистов в области уральского языкознания, истории, археологии, физической антропологии, этнографии народов уральской языковой семьи и может быть рекомендована в качестве справочного и учебного пособия для студентов исторических и филологических факультетов вузов, а также для всех, интересующихся этнической историей.

---

Помимо названий хвойных деревьев, известных ещё носителям уральского праязыка, для прафинно-угорского уровня можно предполагать знакомство с широколиственными породами, на что указывают этимологии:

— ПФУ *śala «вяз, Ulmus» с производными в прибалтийско-финских, мордовских, марийском, венгерском языках [UEW:458]. В атлантикуме вяз (наряду с липой — см. ниже) был, видимо, достаточно широко распространён в Западной Сибири [Волкова, Левина 1982:189] и тем более — на Урале, и даже в период раннего суббореального похолодания наиболее холодостойкие формы вяза сохранялись, по крайней мере, на Среднем Урале [Хотинский 1977:164]. Любопытно, что ПФУ *śala «вяз» имеет достаточно надёжную параллель в юкагирском языке: (К.) šāl, (Т.) sāl «дерево» [Николаева 1988b:84]; указывает ли это на наличие именно вяза на территории юкагиро-уральской прародины — сказать трудно, однако древность данного корня в уральских языках очевидна (см. также ниже), что снимает возможные допущения об индоевропейском его происхождении (ср. лат. salix «ива» и т. д. [UEW:458]).

— ф.‑перм. *ńine «лыко» > *ńine-puwɜ «(молодая) липа, Tilia» — прибалтийско-финско — марийско — пермская параллель (удм. ńin «лыко») [UEW:707]. Хотя в угорских языках дериватов этого корня не сохранилось, надо полагать, что носителям финно-угорского праязыка липа должна была быть известна, поскольку она вместе с вязом образовывала в атлантикуме западносибирскую периферию европейских широколиственных лесов [Волкова, Левина 1982:189], и сохраняется на юге Западной Сибири (в бассейне Иртыша) и по сей день [Древесные породы мира:194]. Возможно, впрочем, учитывая приведённую выше юкагирскую параллель прафинно-угорскому названию вяза, имеющую значение «дерево вообще», что для носителей финно-угорского праязыка — исконных обитателей темнохвойной тайги — различие между отдельными видами широколиственных деревьев не имело принципиального значения, и древним словом *śala они обозначали и вяз, и липу: ср. манс. (Тав.) sɛ̮̄lʹtʹ «лыко», sɛ̮̄lʹtʹ-pa «липа», (Пел.) sē̮lʹtʹ «лыко», (НКон.) sālʹtʹ «тж», (С.) sālt «тж», обычно, правда, не сравниваемое с ПФУ *śala [UEW:462].

Таким образом, прафинно-угорский экологический ареал должен был включать в себя территории распространения вяза и липы, которые в первой трети суббореала сходили на нет в Западной Сибири, но сохранялись на Среднем Урале. Надо полагать, что данные деревья должны были быть известны и носителям уральского праязыка во времена атлантического максимума широколиственных в Западной Сибири, но в самодийских языках их названия не сохранились вследствие того, что предки самодийцев с очень древнего времени не встречались в природе с этими деревьями (см. ниже).

Инновацией прафинно-угорского времени должны быть признаны названия для пчелы и мёда, заимствованные в финно-угорский праязык из какого-то индоевропейского языка:

— ПФУ *mekše «пчела» с дериватами во всех финно-угорских языках, кроме саамского и обско-угорских (удм. muš «пчела) [UEW:273], — следует, впрочем, сказать, что манс. (С) maiʼ (maγ‑) «мёд», хант. (Дем.) mȧχ «мёд», (Каз.) maw «тж» и др. являются скорее всего остатками сложных слов типа хант. (Вах) mäγ-woj (где woj — «жир»), означавших изначально буквально «пчелиный жир», и восходят, таким образом, к ПФУ *mekše «пчела», а не к фантастическому ПФУ *mäkɜ «мёд» как в [UEW:266]. Данное слово заимствовано, вероятно, из какого-то раннего индоиранского диалекта — ср. др.-инд. makṣā «муха, пчела», ав. maχšī «тж», дард. mecek «пчела» (< ПИЕ *meks‑ «муха») [UEW:273; Rédei 1986:45].

— ПФУ *met(e) «мёд» с сохранившимися производными во всех финно-пермских языках и в венгерском (удм. mu «мёд») [UEW:273]. Данное слово может быть заимствованием из того же, раннего индоиранского языка-источника: ср. др.-инд. madhu «сладкий напиток, сома, мёд», ав. maδu «вино» (< ПИЕ *medhu‑ «мёд, медовуха») [UEW:273; Rédei 1986:45], возможно, однако, (прежде всего исходя из различий в семантике финно-угорских и индоиранских слов, учитывая также и фонетические трудности), что источником заимствования был тохарский, точнее — прототохарский язык: тох. B mit «мёд» (Rédei 1986:45; Напольских 1994:37] (см. ниже, раздел V).

По-видимому, данные этимологии можно рассматривать как свидетельства о расширении финно-угорского праязыкового экологического ареала по сравнению с прауральским в южном и / или западном направлении: если бы пчела и мёд были известны ещё носителям уральского праязыка, непонятны были бы причины заимствования этих слов в прафинно-угорский. Подчеркну, что в данном случае принципиальное значение имеет не территориальный фактор — распространение в наши дни пчелы только западнее Урала (как было показано в работах П. Вереша [Veres 1971; Veres 1991], в древности, особенно в атлантикуме, да и в первой половине суббореала, когда ещё сохранялись на Урале и на юго-западе Западной Сибири широколиственные леса с таким медоносом, как липа, вполне возможно предполагать наличие на данных территориях и дикой пчелы), — а то обстоятельство, что данные термины заимствованы финно-уграми из индоевропейских языков, контакты с которыми в любом случае могли иметь место только в более южных и западных районах (см. также ниже).

По-видимому, в прафинно-угорское время сохранялись приведённые выше старые термины для северного оленя, соболя, рябчика, змеи, морошки. Почти так же обстоит дело с сохранностью прауральских названий рыб: с уверенностью можно предполагать сохранение в прафинно-угорском приведённых выше прауральских названий для нельмы, линя, осетра, стерляди, хуже обстоит дело с сиговыми (реконструкция семантики не столь очевидна для прафинно-угорского), однако набор сибирских рыб для прафинно-угорского уровня может быть дополнен следующим сравнением:

— ПФУ *ćorɜ(‑kɜ /‑ŋkɜ) > саам. (Н.) čoarran «лосось, зимующий в реке, мигрирующий весной в море и возвращающийся осенью в реку», (Кар.) šoarran «лосось с бледной кожей, без икры и молок» — ППерм. *ćerɜg «рыба» (коми ćeri «рыба», удм. ćori̮g «тж») — манс. (Co., Кон.) sorėχ «сырок, Coregonus peled» — хант. (Дем.) sarəχ, (Вах) sarək, (Каз.) sorəχ «сырок, Coregonus peled» [Sebestyén 1935:13—14, 43]. Кажущееся несоответствие вокализма пермских слов саамскому и обско-угорскому может объясняться особенностями развития пермского вокализма в словах со старой суффиксацией («пермский умляут» — см.: [Напольских 1995]). Сдвиг значения в пермских языках напоминает развитие ПИЕ *lak̑-so‑ «лосось» > тох. B laks «рыба» [IEW:653], на что указывала ещё И. Н. Шебештьен [Sebestyén 1935:44]. Сырок, будучи одной из важнейших промысловых рыб Обско-Иртышского бассейна, своего рода «рыбным хлебом» для обских угров, рыбой, открывающей вонзь — весенний ход проходных рыб вверх по рекам Западной Сибири, полностью отсутствовал в бассейне Волги (в настоящее время пелядь искусственно акклиматизирована в Волге) (Борисов 1923:180—190; Рыбы 1969] (см. рис. 8, 7), и переход значения *«сырок» = *«основная рыба» > «рыба (вообще)» представляется вполне естественным, если предполагать продвижение носителей языка из Западной Сибири в бассейн Волги-Камы, которое должно было произойти ещё в прафинно-угорское или в непосредственно постпрафинно-угорское время.

Следующие прафинно-угорские зоонимы, не имеющие, как будто, параллелей в самодийских языках, также могут быть полезны при определении прафинно-угорского экологического ареала:

— ПФУ *tokta «гагара, Gavia» — финско — саамско — марийско — коми — обско-угорская параллель [UEW:530]. Из всех видов гагар только чернозобая (Gavia arctica) достаточно распространена в Восточной Европе: встречается севернее линии, соединяющей истоки Волги и Камы, с островными вкраплениями южнее, при этом в лесной зоне она достаточно редка, тяготея к крупным озёрам, устьям больших рек и морскому побережью, хотя в прошлом её ареал на юге мог быть значительно шире [Птицы 1982:259—264]. Прасамодийское название гагары *ńuə̑nå [Janhunen 1977:112] могло первоначально (в прауральском) служить для обозначения какого-либо другого вида гагары.

— ПФУ *maj‑ «бобр, Castor fiber» — данный корень, по-видимому, ещё в праязыке подвергся суффиксации и отражён в разных языках по-разному: формы прибалтийско-финских (ф. majava, эст. majaja «бобр») и, возможно, мордовских языков (Э mijav «тж») соответствуют ПФУ *maja‑ с суффиксацией на *‑va / *‑ja, а формы саамских (Н. maggjek «бобр»), пермских (удм. mi̮j «тж»), хантыйского (Вах maγ «тж») языков возводимы к ПФУ *maj(a)ka. Думается, такое объяснение позволяет снять проблемы, приведшие автора UEW к отделению хантыйского слова от остальных финно-угорских: на самом деле несколько отдельно стоят только прибалтийско-финские формы, содержащие особую суффиксацию [UEW:264, 697]. Бобр проник на Средний Урал и в южнотаёжную зону Западной Сибири с запада ещё в позднем плейстоцене [Алексеева 1971:22—24; Кузьмина 1971:108—111], но вряд ли когда-либо был распространён далеко на севере — по крайней мере, не только в Сибири, но и в Европе в историческое время северная граница его обитания проходила по линии 62—64° с. ш., и значимость этого обстоятельства учитывалась в исследованиях по уральской предыстории [Déscy 1965: 214—216; Hajdú 1953:17—20]. Необходимо учитывать и возможность реконструкции прасамодийского названия для бобра — *pucə̑ [Janhunen 1977:129], хотя значение «бобр» сохранилось только в селькупском.