Нина Одолинская - Советские каторжанки

• Название: Советские каторжанки
• Автор: Нина Одолинская
• Издательство: Астропринт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998

Воспоминания бывшей узницы немецкого лагеря, курсанта немецкой разведшколы: арест в 1945 г. в Словакии, пересыльная тюрьма в Ратиборе (Львовская область), неудачная попытка побега из Норильлага зимой 1946 г., лагерный быт и условия труда заключенных, отношения между заключенными. Публикуются письма к матери, отправленные из лагеря.

---

Мы работали вне общего оцепления, возле ворот, ведущих в рабочую зону, со своей охраной. Здесь хорошо протаял песок, и легко было делать заготовки для загрузки самосвалов. На оправку бегали в общую зону через ворота, не спрашивая конвоира. Мое звено управилось с погрузкой и заготовкой, и я пошла к воротам — в уборную.

Неожиданно почувствовала удар в спину. Оглянувшись, увидела, что Лидка замахивается кулаком. Медлить было некогда. Я размахнулась и изо всей силы влепила бригадирше кулаком по уху. Она качнулась, но устояла, схватила толстую палку и бросилась на меня. Я перехватила палку, и мы обе вцепились в нее руками, зная: та, что уступит, будет избита. Конвоир хохотал, глядя, как бабы дерутся, — наверно, это и вправду было очень смешно. Мы мотали друг друга из стороны в сторону, пока солдат не вырвал палку и не забросил ее подальше. Тогда мы уцепились за грудки. И снова мотали друг друга, потому что с такого близкого расстояния ударить невозможно. Силы были равны. Лидка материлась, а я сопела от напряжения.

Наконец обе споткнулись о камень и упали на мокрую раскисшую землю. И по грязи, поочередно оказываясь сверху, мы покатились через дорогу — и свалились в яму, наполненную водой, так и не уступив друг другу. Из ямы выскочили, ошпаренные ледяной водой. С обеих текла грязная жижа.

Лидка рявкнула:

— Иди за мной! — и направилась к воротам. Я пошла, но, когда мы удалились вглубь зоны, тихо и раздельно произнесла:

— Слушай, ты, тебе на волю скоро, а у меня впереди пятнадцать лет, мне терять нечего, и я ничего не боюсь. Возьму кайло и провалю твою вонючую башку, никакой воли ты не увидишь. Ясно?!

Лидка сделала еще несколько шагов, остановилась, обернулась и отрывисто бросила:

— Иди обратно.

И я вернулась. Спокойным шагом, зайдя по пути в уборную. Девчата меня встретили одобрительным гудением. Работа продолжалась.

Лидка меня больше не трогала. Но материлась грязно, похабно и тешилась этой возможностью показать свою власть и превосходство. Я не отвечала, повернувшись к ней спиной.

Все штрафники из бригады почему-то решили, что я победила Лидку, и открыто высказывали свое восхищение таким подвигом. На самом же деле битва была на равных, и никто из нас не победил. За спиной Лидки стояла целая система, которая позволяла ей бесчинствовать и потакала ей во всем. А я просто не дала себя в обиду.

Глава 15. ЭКСПЕРИМЕНТ

Еще зимой меня перевели в бригаду третьей категории по здоровью. Там были в основном сердечницы и легочницы. Я попала туда из-за сильной близорукости. Но в этой бригаде было нисколько не легче.

Погрузочные бригады были приучены к определенному ритму: заготовка — погрузка, передышка, снова заготовка — погрузка, и так до конца дня. Главное — втянуться в этот ритм. Основные рабочие получали больший паек, немного денег на лицевой счет, им давали в первую очередь новое обмундирование, лучшие бараки. Работали по сменам. По выходным на субботники их не выводили.

Бригады «облегченного» труда использовались на таких работах, где не было техники и опасности для жизни. Рабочий день у них был длиннее, работы самые разные — в основном на отвалах и вскрыше. Ведь для того, чтобы брать из карьера песок, необходимо снять сверху слой торфа, дерна, мелких кустарников. Слой этот в разных местах был разной толщины. Отвозили в отвал, как правило, тачками. Это — летом, а зимой бесконечная снегоборьба, передвижка подъездной колеи для вагонеток и целая куча других дел. Такой труд невозможно было нормировать, да никто за это и не брался. Работали по необходимости. И приходилось зачастую тяжелее, чем в бригадах, занимавшихся погрузкой.

Летом меня взяли было художником, но вскоре в карьере стали получать плакаты из мужской зоны, и через две недели легкая жизнь закончилась. И все-таки стояло лето, светило солнце, работа не казалась такой невыносимо трудной.

Вместе со мной в бригаде была Маруся. Но в одно звено мы не попали. Маруся старалась, чтобы ее никто не мог упрекнуть, она хотела ни от кого не зависеть. Могла во имя такой независимости трудиться до полного изнеможения. Я же работала с оглядкой. Если нет в труде крайней необходимости, если бригадир или мастер не наблюдает — можно дать себе передышку. И вообще, кому это надо — истязать себя тяжелой и бесплатной работой? Во имя чего? Правда, за нами наблюдали, и передышки делать не всегда удавалось.

Иногда приходила в голову мысль: а что если устроить бунт? Вот взять и заявить, что не желаю работать кайлом и лопатой, черт побери, я ведь грамотная. Не выйду, мол, на работу, пока не трудоустроите! Чем я хуже всех тех, кто ходит в придурках? И тут же представляла себе: за такой бунт бригадиром не сделают, чтобы другим неповадно было бунтовать. Сунут дневальной в барак или в сушилку, а может, на кухню работать возьмут или в контору — что-то писать. Это значит, не видать солнца, зелени и огромного неба над головой, добровольно посадить себя в тюрьму, быть от всех в зависимости, угождать мелким людям за право быть на легкой работе. Мне казалось, что это страшнее непосильного, но дающего независимость труда, любых земляных работ. Здесь я имею право — пусть мизерное, но право — никого не бояться. Все равно хуже не сделают. А слегка облегчить свой труд всегда можно, стоит только проявить чуть-чуть изобретательности. В поблажках от начальства я не нуждаюсь.

Однажды в воскресенье вечером мы сидели с Марусей на завалинке барака и смотрели на тундру — всю в проталинах, освещенную косыми лучами солнца. Был конец мая. Желтые солнечные склоны низких еще оснеженных сопок чередовались с бело-синеватыми теневыми, а сами сопки как бы стояли на черно-буром основании проталин. Над головой раскинулось огромное голубое небо, на юге переходящее в серое. Между низким солнцем и тундрой небо было желто-зеленым и казалось прозрачным. Поговорили на разные темы, потом я сказала:

— А что если попробовать, как это получится? Это же очень интересно. Вот, представь себе: учились в советской школе я и они— наши начальники. Одинаково нас воспитывали, одни и те же предметы проходили, были комсомольцами, активистами, одинаково мечтали о будущем. Кто они теперь? Ведь должно же быть в психологии у меня с ними хоть что-то общее? Вот я — каторжанка, они— начальники. Они организовали и насаждают бессмысленную систему слежки, доносов, провокаций, показывают нам всеми средствами, что мы не люди, а рабочая скотина — презренная, подлая, не имеющая никаких прав, как рабы в древнем Риме. А мы-то ведь люди, имеющие свои взгляды, стремления, идеалы, далекие от уголовщины, по сути и не преступники вовсе. Ну ладно, «западенцы» — люди из другого мира — кажутся им чуждыми, но я-то выросла с ними в одной стране, училась по тем же книгам, на тех же идеалах. Не может быть, чтобы у них и у меня не было ничего общего. Знаешь, я попробую посмотреть на них поближе. Буду по ходу дела с тобой советоваться, чтобы не навредить. Интересно, что из этого получится?

Маруся внимательно посмотрела на меня, улыбнулась, и веселые огоньки мелькнули в ее глазах:

— А что, очень интересно, как это у тебя получится. Только смотри, ох, смотри, Нина, как бы не навредить себе же! Они ведь безжалостны к тем, кто идет против них или сует нос в их дела!

— Так я же сделаю вид, что я за них. Ничего, — отмахнулась я. — Просто, если замечу, что у меня ничего не выходит, дам задний ход. Что они мне сделают?

— Ох, Нина, берегись! Никому ни слова!

— Конечно, это наша с тобой тайна. В тот же день я встретила тетю Соню, и она сообщила, что ее напарница Валентина хочет проситься в бригадиры.

— Очень у нее характер трудный, мне без нее легче будет, — добавила тетя Соня.

Я знала эту дневальную. Она не ладила с людьми, грубила и материлась из-за каждого пустяка, оскорбляла уставших после тяжелой работы девушек, и они просили коменданта убрать ее из дневальных. А Валентина не хотела идти на общие работы, хотела стать бригадиром. Конечно, она была из тех, кто помогает начальству мелкими доносами. Я села и написала: «Довожу до Вашего сведения, что кандидатура не годится». И пояснила причину. Занесла заявление в кабинет начальника, положила на стол и ушла.

Бригадиром Валентину не взяли. Пристроили в сушилку.

Через неделю ко мне приковыляла с палочкой Марийка-гуцулка, которую я однажды спасла от кулаков Надьки и которая после этого уверовала в мою способность помогать людям. Она взволнованно рассказала такую историю.

В бригаду, работающую в карьере, перевели двух женщин. Обе уже пожилые, языкатые, шумные, родом с Донбасса. Увидели, что бригадирша, Марийкина землячка Аня, — тихая и спокойная девушка, что в бригаде все молодые девчата из западно-украинских сел. Решили, что можно их запугать и заставить работать на себя. Обе откровенно лентяйничали, часто ходили погреться, на замечания бригадирши отвечали матерщиной... Все в бригаде были возмущены, и девчата пожаловались мастеру. Мастер приказал уменьшить этим бабенкам паек и оплату. Тогда они занесли оперуполномоченному заявление: жаловались, что проклятые бандеровки их преследуют и обижают, что бригадирша крутит любовь с мастером, поэтому и мастер их преследует. Требовали наказать и убрать бригадиршу.