Нина Одолинская - Советские каторжанки

• Название: Советские каторжанки
• Автор: Нина Одолинская
• Издательство: Астропринт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998

Воспоминания бывшей узницы немецкого лагеря, курсанта немецкой разведшколы: арест в 1945 г. в Словакии, пересыльная тюрьма в Ратиборе (Львовская область), неудачная попытка побега из Норильлага зимой 1946 г., лагерный быт и условия труда заключенных, отношения между заключенными. Публикуются письма к матери, отправленные из лагеря.

---

Недели полторы меня никуда не вызывали. Однажды вечером за мной пришли. Надзирательница отвела в тот же двухэтажный дом, только в другой кабинет на первом этаже. Там я увидела высокого офицера в звании подполковника. В красивом полнеющем лице была жестокая складка. Выслушав анкетные данные, офицер спросил:

— Письма получаете? Кто дома из близких? Посылки присылают? Получив ответ, заговорил о другом.

— Ну как? Будем признаваться? Назовите всех, кто входит в вашу нелегальную группу.

— Никакой группы нет, и я никого не знаю!

— Не надо сердиться и врать не надо. Как же вы можете не знать людей группы, которой сами руководите? Это же неправда, и вы только хуже делаете себе и своей маме, у нее будут неприятности.

— Как вы можете?! — воскликнула я. — Ведь по Конституции родители за детей не отвечают.

— Ну это Конституция, а вы прекрасно знаете, что семьи репрессированных всегда отвечают за своих близких. Мы их высылаем, арестовываем, если они этого заслуживают. А заслуживают или нет — это сами решаем. Ну что? Будем признаваться? Нехорошо, нехорошо! И сотрудничать с нами отказались, и не признаетесь. А вы подумайте хорошенько, потом придете и скажете. Итак, будете с нами работать — сообщите имена тех, кто в группе националистов в лагере. Хорошо? Идите и думайте! — отпустил он меня.

Я была в ужасе: как быть? Какие имена я должна назвать, если никакой группы нет и быть не может? А что будет с мамой? Неужели ее могут тоже посадить вот так, ни за что? Что же делать? Что делать? По спине ползли холодные струйки страха. Ночь я не спала, но до утра так ничего и не придумала.

А утром в камеру ввели женщину средних лет. Она была из зоны ИТЛ — всех каторжанок я знала. После бессонной ночи, переполненной тревожными мыслями, я еле ответила на приветствие новенькой. Та, не обращая внимания но холодный прием, нашла себе место на нижних нарах, сняла и положила аккуратно под себя бушлат так, словно для нее место в камере было привычным. И сразу начала полуукраинской скороговоркой, типичной для жителей Донбасса или Ростова, рассказывать про свои дела. Оказывается, ее все преследуют: и «они» — начальники, и соседи по бараку. «Они» требуют, чтобы она работала на них, но она не хочет, а соседи считают ее стукачкой, и им не докажешь, что она не такая, что не занимается доносами.

Похоже было, что ко мне подсадили «наседку», которая должна вызвать на откровенность. Ну что ж, попробуем, — решила я.

Выслушав до конца излияния соседки, я начала тоже жаловаться на свою судьбу и примерно в таком же ключе, попросила только никому ничего не говорить, пусть это все останется между нами... Я поведала ей, что начальники решили, будто я могу им помогать, а я никак не могу, потому что не умею хранить тайну, все равно кому-то расскажу. Не хочу начальников подводить, вот и отказываюсь от сотрудничества. И что девчата, такие бессовестные, считают меня стукачкой, а сами на меня донесли, будто бы я занимаюсь политикой, а мне, честное слово, хочется жить тихо и мирно, и чтобы никто не трогал. А здесь сижу потому, что не хочу начальникам помогать и ничего не могу про эту самую политику рассказать, а мне не верят...

В общем, мой рассказ был похож на правду и, наверное, потому сработал. «Наседку» к вечеру забрали, а меня больше никто не вызывал. То ли подполковник удостоверился в моей наивности, то ли стукачка была у них в большом доверии, но больше никто и никогда об этом деле мне не напоминал.

Глава 18. ОЖИДАНИЕ

Потянулись дни томительного ожидания конца нового срока. На работу не выводили, часто обыскивали — искали записку, а нашли иголку. За иголку посадили в ШИЗО, сидела пять суток. По ночам дневальная — западноукраинка — приносила мне горбушку хлеба и записку от Маруси. Я тут же отвечала и отдавала бумажку дневальной. От Маруси все девчата знали о моем положении.

После ШИЗО оставалось мало дней до выхода из БУРа, но однажды пришла надзирательница и повела меня по лагерю с обходным листом. Прошли по всем службам, везде подписали, что я никому не должна. Забрали в БУР вещи из барака, сложили в надзирательской — и снова заперли в камере. Никто ничего не объяснял. Сводили получить посылки из дома. Вскрыли, проверили, поставили три ящика в углу надзирательской, а в руки ничего не дали.

Миновал срок выхода из БУРа — и опять тишина. Через кормушку во время обеда, когда дежурила добрая надзирательница, я рассказала Наде о своем положении. Надя, человек опытный в криминальных делах, объяснила:

— Понимаешь, тебя должны отвезти в закрытку. А не везут потому, что пока отчислят, перечислят, там начислят, — а время-то идет. Да еще, может, там мест нет, так ждут, когда места будут. Ты жди, не волнуйся, в закрытке не страшно. Лучше, чем зимой на работах.

А за окном мела пурга, стоял уже ноябрь, и солнце не появлялось. Надин рассказ меня не успокоил — наоборот, вселил новые тревоги. Если закрытка — значит, будет суд. А в чем обвинят? Никто заранее об этом не скажет. Опять будут пугать тем, что маму посадят.

По БУРу с обходом шел оперуполномоченный. Ему открывали двери камер, и он задавал заключенным обычные вопросы: как обстоят дела? за что сидят? нет ли каких жалоб? Обычно при попытке заключенных что-то выяснить режимное начальство пренебрежительно отмалчивалось — спрашивать было бесполезно. Но тут я решила обязательно спросить: очень уж неопределенным и непонятным было мое положение.

Лязгнул замок, дверь открылась, на пороге стоял высокий симпатичный офицер. Я догадалась, что это Павлов, и спросила у него:

— Скажите, пожалуйста, почему меня не выпускают? Срок давно прошел, меня сводили с обходным — и опять держат. В чем причина?

Павлов приветливо улыбнулся и сказал:

— Вас должны увезти отсюда. Но вот уже вторую неделю стоит нелетная погода, и вылететь невозможно. Погода установится, и вы уедете. Может быть, до отъезда вы в чем-нибудь нуждаетесь? Скажите — сделаем.

Я сначала растерялась от неожиданно приветливого ответа, но потом, преодолев смущение, сказала, что надо починить сапоги.

— Давайте их сюда, — сказал Павлов. Махнул рукой стоящему сзади надзирателю: — Возьмите. Почините и завтра принесете сюда. — И снова приветливо ко мне: — Ну, больше ничего не надо?

— Ничего. Спасибо вам! — у меня защекотало в носу от доброты этого незнакомого человека, и я, с трудом преодолев себя, сказала ему: — До свидания!

Как луч света в темном царстве, подумала я. Какой хороший человек!

И снова томительное ожидание, но уже не такое тягостное, как раньше. Теперь я хоть знала, что предстоит перемена в жизни. Высылали (как я гораздо позже узнала) «за пределы», потому что я приобрела слишком большой авторитет у лагнаселения и могла стать лидером возможного сопротивления. Ни о каком лидерстве я, конечно же, не помышляла. Просто у начальства сложилось такое мнение, подогретое доносами Шуры Веклич.

А Надя Бедрячка через кормушку твердила:

— Ты не верь, это чтобы успокоить. Тебя все равно в закрытку повезут. Вот вспомнишь мои слова! Вообще-то Павлов хороший мужик, но все они нам врут. Такой порядок. Так что не переживай, не стоит.

— Ну хватит! — оборвала ее надзирательница. — Ишь разговорилась!

Среди ночи меня разбудил крик:

— Одолинская, со всеми вещами, да быстро, не задерживай!

Я вскочила, сердце бешено колотилось. Вот оно, началось! Скоро узнаю, куда еду!..

Начала собираться, от спешки путаясь в застежках, завязывая ставшие вдруг тяжелыми мешки с вещами — а их получилось много. Кроме носильных, прихватила еще с собой казенное ватное одеяло, которое не отобрали при подписании обходного, и ящики с посылками. Три штуки сразу — они оказались очень тяжелыми. Вышла из дверей БУРа —два связанных мешка через плечо и ящики в руке.

Еле тащилась по длинной дороге через всю зону. Рядом шла надзирательница, а я на ходу соображала: «Ага! Идет одна надзирательница, значит, может быть, все-таки везут не в закрытку. Ведь если бы в закрытку, то был бы конвой. Конвоя нет — посмотрим, что дальше».

Тетя Соня в эту ночь дневалила в конторе и, вынося помои, увидела меня. Она долго шла рядом, плакала, по-бабьи причитала, просила, чтобы я написала с нового места.

Пришли на проходную. Велели ждать, когда приедет машина.

«А может, все-таки в закрытку?» — прикидывало я. Темноту за окном разрезало светом фар.

— Машина пришла, — сказала надзирательница и повела в темноту, к светящимся фонарикам будки «воронка». Внутри будки было пусто и светло. Я долго сидела одна, начала даже мерзнуть и опять прикидывала: «Если в закрытку, то надели бы наручники; может, Павлов все-таки сказал правду?».

Потом послышались оживленные голоса и скрип снега под валенками. Сзади в будку стали залезать один за другим мужчины, и каждый, остановившись у двери, с радостным изумлением оглядывал меня.

— О, девочка едет с нами! Ребята, смотрите, с нами девочка едет! — повторяли на разные лады мужчины. А я смотрела на них и тоже улыбалась — такие они все были жизнерадостные и славные, ожидающие чего-то хорошего от предстоящей поездки.