О Чонхи - Огненная река

• Название: Огненная река
• Автор: О Чонхи
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-89332-185-2

Книга состоит из двенадцати новелл, в которых противостоят друг другу две стихии — успокаивающая, всё смывающая вода и разрушающий огонь. Жизнь — это река, в которой скрыто пламя — страсти, пороки и сжигающие всё на своем пути желания, которые зачастую ведут к чудовищным поступкам…

---

— Послушайте…

Глубоко сочувствуя ему, я хотел похлопать его по спине. Но внезапно остановился с протянутой рукой. Я прикоснулся лишь к холодныму стеклу. Мужик внутри стекла тоже поднял руки, будто звал меня: «Эй, ты…»

Я смотрел прямо на него. И не мог понять, кто он. Он был похож и на нищего, с которыми я часто сталкивался на улице, и на бродягу без определённых занятий. Тощий мужик в ветхом пальто также стеснительно глядел на меня из окна. Я тоже, как и он, прислонил лоб к холодному стеклу. Он плакал. А за стеклом зияла тёмная бездна, и конца у неё не было. Религиозные картины, яркие подставки для статуэток, поминальная посуда и время, в котором умерло множество пёстрых бумажных цветов — всё это наполняло темноту. По прозрачному стеклу текли слёзы, оставшиеся единственно живыми среди мёртвой нереальности. Я трогал стекло. Я так нежно ласкал его.

— Зачем ты здесь?

Шершавые щёки и гнойный затылок в моих руках оставили раны, как от ножа.

— Зачем? — спросил я ещё раз. Мужик не отвечал. Вдруг я осознал: моя собственная жизнь, нет, скорее, всё, что произошло после потери Амао, было таким бессмысленным!

Вспоминая прошлое, я понимаю — ехать в Манчжурию с одними лишь театральными флагами было ошибкой, жизнь и отношение к искусству здесь были совсем другими. Мы прекратили выступления, во время которых возникали сплошные неприятности, и совсем не было прибыли. Однажды ночью случилась серьёзная драка между местными жителями и корейцами, в результате начался пожар, в котором сгорели все театральные принадлежности, включая кукол. Мы не могли продолжать выступления и, собрав совсем слабую театральную труппу, вынуждены были отправиться в сторону реки Амноккан, с твёрдой решимостью умереть только на родине. Но я остался. Я не смог уехать оттуда. На что бы я ни смотрел, к чему бы ни прикасались мои руки, всюду мне мерещился Амао с его гнилым затылком, сгоревший вместе с куклами в ту ночь. Несколько дней подряд после его гибели дул сильный ветер и поднимал песок. Луна пряталась за красной пылью. Я каждый день плавал внутри такой густой пыли, что невозможно было открыть глаза, и искал спрягавшуюся луну. Постепенно по ночам мои чувства стали цепенеть, а у луны проступили чёткие очертания.

Каждый раз, когда я стучал кулаками в свою плоскую грудь, раздавался звон, будто эта твёрдая луна звенела в моем теле. Я редко видел луну в своих смутных снах. Она была расплывчатая, без чётких очертаний, но при этом заполняла своим светом моё тело до такой степени, что мне не хватало воздуха. Меня мягко окутывает тёплое светлое чувство, которое может вспыхнуть во мне от малейшего прикосновения, и на спине вырастает круглый выпуклый горб. И внутри раздаются ритмы маленького гонга и кларнета, быстро крутится шапка с восемнадцатиметровой лентой и, наконец, всходит круглая луна.

Я с силой притянул к себе мужика, стоявшего возле витрины магазина. Звякнуло. Я услышал, как звенит стекло. Разбив влажную темноту магазина, я вытаскиваю мужика, находившегося в заточении в темноте, и переплываю через реку Амноккан.

— Если бы вы принесли пожертвование в этот буддийский храм, то родили бы и сыновьей, и дочерей, жили бы богато, дослужились бы до высокой должности и прославились.

Буддийский священник кланяется. Главные герои кланяются.

— Тише, пожалуйста! Передайте всем то, что я сейчас скажу. Я — старик, всё, что нужно, я сделал и ухожу отсюда. Боже, как болит спина!

Когда Старик Пак ушёл, куклы все вместе принялись исполнять традиционную песню Норян.

После выступления всегда суета, такая же, как на рынке во время закрытия, и от этого душа обессиливает, не тело; а душа, скорее, шатается от усталости. Кто-то передаёт по одному конверты с деньгами за выступление, кто-то занят сбором вещей и театральных реквизитов. «Давайте куда-нибудь сходим поужинаем», — предложил режиссер. Я собрал валявшиеся повсюду вещи, сложил всё плотненько в чемодан, положил сверху кукол и накрыл их свёрнутой занавесью. «Пойдём в китайский ресторан», — настаивал кто-то. Но я ответил, что пойду в другой раз, и осмотрел зал. Театр был пуст.

Но мне по-прежнему казалось, что меж рядами кресел движутся старые маски. Я протёр глаза и ещё раз осмотрелся. На самом деле остались лишь неуловимые следы зрителей. Почему зрители в зале так похожи на старые маски? Маски оживают лишь тогда, когда выполнены все условия, то есть только во время спектакля. Сами по себе они не несут какого-то смысла. Тогда это просто кусок глины, либо примитивное изображение на круглом ковше. Когда маска закрывает лицо занятого в роли актёра, и льётся водопадом ритм народной мелодии, лишь тогда маска извлекает из другого мира свою сущность и заражает людей сумасшествием.

Лишь через это сумасшествие зрители осознают происходящее, при этом оно передается от одного к другому, как некое смутное пьянящее состояние, и каждый из нас надевает маску. Но маски, просто висящие на стене или аккуратно и плотно лежащие в чемодане, теряют свои силы и становятся мёртвыми. Может быть, мёртвые маски в зрительном зале — это мой образ, отражённый в глазах зрителей. Зачем я с такой ненавистью сопротивляюсь этому? На самом деле, я являюсь всего лишь старой маской. В пустом театре раздаётся почти механический голос ведущего, несколько раз повторяющего: «Кук-ла». Я иду в офис, чтобы попросить разрешения оставить здесь на некоторое время чемодан. Внутри слышны крики горячего спора.

— Разве это правильно — ставить совершенно новую пьесу в театре? Ведь мы, играя старую, тем самым сохраняем исторические традиции, от этого ценность выступления возрастает!

— Слишком большое значение мы придаём выступлениям. Нам нужен музей.

Это был голос молодого режиссёра с тяжёлым характером. После каждого выступления во время обсуждения происходит ссора.

Я прошёл мимо. Часы показывали больше девяти. У входа стоял торжественный венок, и на ветру перед пустым театром развевалась афиша, как лента, на которой написаны слова соболезнования. От холодного воздуха на улице ощущения стали необычными. На небе луна пряталась за облаками.

Передо мной остановилось такси, хотя я его не подзывал. Я сел, не имея определённого плана.

«Куда едем?» — спросил таксист, когда мы объехали театр и выехали в центр.

— Давайте поедем в район Вончон.

— Куда? Вончон?

— Да, на той стороне реки Амноккан.

— Вы шутите?

Водитель говорил, не оглядываясь на меня. Я слегка улыбнулся.

— Давайте поедем туда, куда доходит свет луны. Я устал.

— Дедушка, вы жили в Манчжурии?

— Да.

— Там, в чемодане, случайно, нет ничего страшного?

— Там мой внук.

Болтливый водитель тут же замолчал. Я откинулся на мягкое сиденье. За окном бежали огни центра города.

Когда я касаюсь щекой окна, ко мне приближается старое уставшее лицо. Я отворачиваюсь. Но лицо старика с застывшим выражением упорно висит в окне. Чтобы избавиться от него, я опускаю стекло. Окно открыто, но лицо не исчезает.

Внезапно я ощущаю лбом холод стекла. Я вижу тот самый тёмный магазин, человека из Цинской империи, незнакомого мужика, заточённого в мёртвом времени. Его старое застывшее лицо, прорезанное глубокими морщинами, висит в окне такси и смотрит на меня, как маска.

Июнь 1970 г.

Беглец

— Не хочешь уйти отсюда?

Она уклоняется от моего взгляда и мотает головой.

— Давай останемся.

Под ногами гора спичек, разломанных пополам, и в кофейне так много пустого пространства, будто все четыре стены открыты. От этого я ощущаю себя совсем беззащитным. На пустые столы и на головы одиноких посетителей льётся хриплый голос чёрнокожего певца, который ходит между редкими столиками и поёт: «Оставайся со мной, оставайся со мной…» В громко звучащей песне слышится что-то первобытное. Чхэхи в ритм покачивает ногой. Её движения полны скуки. Я чувствую свою вину и начинаю нервничать.

— Сколько раз мы уже встречались?

Я тут же пожалел о произнесённых словах; уже несколько раз я спрашивал её об одном и том же.

— Может быть, двадцать, тридцать, нет, может быть, сорок раз?

Чхэхи ответила просто, без тени шутки.

Я слегка улыбнулся. Она подняла голову и бросила на меня наивный взгляд. Такое выражение лица она делает, чтобы показать, как ей всё безразлично.

Чхэхи — племянница полковника, ей совсем недавно исполнился двадцать один год, а я солдат-водитель этого полковника, поэтому мы встречаемся почти каждые выходные. Чжехи опять начинает разламывать спички, «чик-чик». Так у нас всегда. Мы выпиваем по чашке горького-прегорького кофе, время от времени заказываем зелёный чай и целыми днями сидим вот так, валяя дурака. «Оставайся со мной, оставайся со мной…» Так мы проводим целый день. То делаем вид, что прислушиваемся к печальному голосу темнокожего, то берём коробку со спичками и тщательно разламываем их пополам, и если это повторяется десять, двадцать, тридцать раз или даже если всё это можно умножить на семьдесят, то как можно осуждать пустоту её тона? Ведь не она в этом виновата. Время от времени мне хочется признаться ей в любви, это как физиологическая потребность. Мы часто допоздна пьём водку, и именно в такие дни мне хочется сказать, что я люблю её. Но когда я наклоняюсь к ней, и мой взгляд падает на её руку, которая спокойно подносит стаканчик ко рту, я чувствую головокружение и сомнение, будто проваливаюсь в пустоту, и ложусь ничком на стол. Руки Чхэхи так похожи на его руки, у него они выглядели холодными, хрупкими и совершенно самостоятельными.