Ёжи Журек - Казанова

• Название: Казанова
• Автор: Ёжи Журек
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0353-4

Новую серию издательства «Великие авантюристы» открывает роман современного польского писателя Ежи Журека о знаменитом авантюристе XVIII века — Казанове.

---

Поклон удался на славу — Джакомо пожалел, что для полноты картины на боку у него не хватает шпаги. Пожалуй, стоит в назидание юноше рассказать, какой конфуз приключился с графом Корфу, который в бытность свою при саксонском дворе, кланяясь после сытного обеда престарелой княгине, пукнул так громко и зловонно, что по сей день вынужден за сто верст объезжать границы княжества. Или нет, не стоит. Вряд ли с ним случится подобное. Впрочем, русские офицеры его еще и не такому научат.

Юноша попытался воспроизвести поклон. Ну вот, уже лучше. Поупражняется годик-другой, может, что и получится. Но ученику было не до шуток. Даже его вздернутый нос побелел от волнения.

— Я хочу вам сказать нечто очень важное.

Казанова удивленно поднял брови: уж скорее он ожидал услышать нечто важное от собственной шляпы. Однако — пожалуйста, пускай говорит.

— В глубине души я… — Котушко замялся, но, собравшись с духом, закончил: — Все это презираю. Весь этот салонный ритуал, жеманные выкрутасы, оскорбляющие достоинство истинно свободного человека…

Это было похоже на внезапный укол сломанной шпагой — и не красиво, и не очень больно. Но тем не менее почему-то неприятно. Курносый граф Корфу! Джакомо немедленно отразил удар.

— Да? Что ж, тогда плюнь. Я с горя не повешусь.

Сломанная шпага не вылетела из руки, граф Корфу продолжал стоять, согнувшись в поклоне.

— Не могу, то есть не имею права. Я намерен посвятить себя служению обществу. И поневоле вынужден… овладеть этой наукой. Но, как только добьюсь своего, и вправду плюну. Мне хотелось, чтобы вы это знали.

— Похвальное намерение, — сквозь зубы процедил Казанова, с трудом сдержав язвительную усмешку, — хотя небезопасное. Я знал одного человека, которому подобное вышло боком. Впрочем, незачем вспоминать такое. Ты мне нравишься, господин бунтарь. Однако — на сегодня достаточно. Приходи завтра, может, у нас с тобой будет более подходящее настроение для салонных выкрутасов.

Когда дверь за учеником закрылась, Джакомо облегченно вздохнул. Хватит. Надоело добровольное заключение. Надоели чужие люди. Надоели дурацкие занятия. Крикнул Василя. Велел нагреть воды, сам кинул в оловянную лохань горсть целебных трав — надо избавиться хотя бы от жжения в заду. Проклятый подарок Тюрьмы Под Свинцовой Крышей. Сколько уже лет служит тягостным напоминанием. Пятнадцать дней после ареста он не мог опорожнить желудок и в результате дикого напряжения, с каким, наверно, борются за жизнь приговоренные к смерти, приобрел болезнь, вызывающую не столько сочувствие, сколько насмешку. Недуг часто давал о себе знать, но в общем был терпимым. Правда, сегодня шишки здорово ему докучали. Осторожно потрогал припухлости. «Черт, куда приятнее щупать чужие задницы. Необходимо больше двигаться, — подумал, плюхнувшись в лохань и устраиваясь поудобнее, — сколько можно сидеть взаперти, как в тюрьме».

— Вина!

Джакомо снял панталоны, но — неприятно касаться спиной холодного металла — остался в рубашке, только расстегнул ее, чтобы легче дышалось. Боль отступила мгновенно: травы творили чудеса. Парижский лекарь, порекомендовавший ванны с травами, рыжий охальник, в конце осмотра неожиданно попытавшийся пустить в ход не только палец, свое дело знал. Какое счастье. Даже вино показалось не таким кислым. Ладно, привередничать будем потом. Но скрываться… нет, дог вольно. Он свободный человек и помыкать собой никому не позволит. Не станет прятаться от каких-то бандюг.

— Василь! Сигару!

А этот чем не бандюга? Стоит ли укрываться от других, когда свой под боком? Скотина; с виду не злой, но кто его разберет… такими ручищами можно подковы гнуть. Никогда не знаешь, понимает ли, что ему говорят, — только окрик действует безотказно.

— Быстрее!

На этот раз и окрик не подействовал, но лень было повторять приказание. Василь стоял спиной, склонившись над столом. Наверное, ищет, чего бы пожрать. Сущая скотина. Целый день только б и жевал. Ничто на свете его больше не интересует. Ладно, пускай ищет, пускай хоть ножку стола грызет. Разлившееся по всему телу блаженство и не такого стоит.

Когда же Джакомо наконец дождался сигары и втянул в легкие терпкий дым, он почти было решил, что ничего больше ему и не надо. Хотя… Пожалуй, обслужить его могли б и получше. Хорошо бы сейчас нежные маленькие ручки облегчили его страдания, потерли спину, погладили, обняли, а потом привели в боевую готовность.

И неплохо бы ощутить прикосновение грудей — не остроконечных, колющих губы, а слегка обвисших, зрелых — какой-нибудь вдовушки или портовой шлюхи, — сладких на вкус и мягких на ощупь. Впрочем, нет. Сейчас бы он никому не позволил к себе притронуться. Ему достаточно собственного общества. Зачем разрушать поистине неземное блаженство? Эта женщина или даже женщины с чуть обвислыми грудями и сильными пальцами наверняка заставили бы его отставить вино и погасить сигару. Он бы больше потерял, чем приобрел. А если б вино — чего нельзя исключить — пролилось на пол, а сигара упала в воду: какое уж тут удовольствие! Итак, лучше не надо. Он не пошлет ни за вдовой, ни за портовой шлюхой.

Расслабился, раздвинул колени, улыбнулся.

Впрочем, если б какая-нибудь пришла, ей бы вовсе не понадобилось к нему приближаться. Пусть бы встала в углу возле ширмы, выпятила зад, ослепила белизной полушарий. Как некогда — давно, недавно? Нет, сто лет назад — Марколина, очаровательная Марколина, пока он шворил эту ненормальную маркизу д’Юрфе и чуть не отправил старуху на тот свет, заглядевшись на соблазнительно раздвинутые ягодицы ее служанки. Или легла б на кровать, нанизанная на собственную руку, как Кортичелли, эта извращенная потаскуха, таким способом всегда его воспламенявшая. Или как Манон, которой даже необязательно было расшнуровывать корсет: ее божественная грудь сразу заставляла его принять стойку.

Гм… похоже, и теперь до этого недалеко. Будто какое-то постороннее существо, не ведающее, врага или друга встретит, исподтишка высовывало из воды выпученный глаз. Джакомо не мог решить, что сделать раньше: выпить вина или затянуться сигарой. Беспокойно заерзал, аж стрельнуло в костях. Вода, нужно подлить воды, чтоб хотя бы прикрыть единорога, явно готовящегося к атаке, и не позволить остыть источнику сладостно согревающего его тепла.

— Подлей.

Нет, все-таки жизнь прекрасна. Надо только уметь пользоваться ее благами. А неприятности топить в вине и горячей воде.

— Живее!

Джакомо услышал, как Василь громыхает кувшинами, увидел его лапы, приподнимающие ведро, но, когда по животу и ногам хлестнула ледяная струя, не сразу понял, что произошло. Дернулся — так резко, что в пальцах хрустнул стеклянный бокал и сломалась недокуренная сигара. Выскочил из лохани, захлебываясь собственным криком. Сто тысяч оскопленных быков, что за новую пытку для него изобрели! Это же коварное нападение, удар из-за угла! Чего они хотят? Убить его, довести до безумия, лишить мужской принадлежности? Джакомо невольно закрылся руками. Однако достаточно было взглянуть на Василя, на его перекосившееся лицо и вытаращенные от страха глаза, чтобы понять, в чем дело. Эта гора жирного мяса, этот азиатский истукан облил его холодной водой. Всего-навсего. Водой из колодца, от которой ломит зубы.

Казанову затрясло — уже не столько от холода, сколько от ярости.

— Ты, идиот! — заорал он, обретя наконец голос. — Дурак, кретин! Да как ты посмел — дворянина холодной водой?

Полотенце, халат, перина. Оттолкнул услужливо пытающегося помочь Василя. Хватит. Пошел прочь! Он у него уже вот где! Его терпение лопнуло. Конец. Вон отсюда. Немедленно. Сию же минуту. Он уволен.

— Вон!

Оставшись один, Джакомо замер в кресле, до бровей укрывшись периной. Проклятое место. Убогое захолустье. Хуже было только в Петербурге, но на те края Господня власть уже не распространяется — с них и спросу нет. Все здесь чудовищно, все. Подневольный люд, кичащийся своей свободой. Грязные улицы, скверное вино, женщины, недоступные, как крепости, или до отвращения дешевые. Король пляшет под дудку царицы и российского посла, друзей не пускают дальше прихожей, торговцы обманывают, дождь льет без передышки. И постоянно кто-то норовит его изувечить или толкнуть на преступление. Нет настоящих банков, гостиниц, биржи. О лотерее никто даже не слышал. Письма ходят как хотят. И он вздумал в этой стране организовать дело. Как, зачем? Нет, наверное, он и вправду спятил. Неужели без ведра холодной воды нельзя было до этого додуматься?

И еще одно: доколе эти пасти, не устающие разглагольствовать о Польше, эти лапы, не расстающиеся с саблями, эти здоровенные удальцы, скорые на выпивку и на расправу, будут покорно позволять чужеземным войскам хозяйничать на своей земле? Тут кровь потечет рекой, а не деньги. Кровь.

Только теперь Джакомо почувствовал что-то липкое между пальцами и жгучую боль. Да он же порезался. Он ранен, по-настоящему ранен. Осмотрел руку. Как будто ничего угрожающего, но разве наперед скажешь… Бывают случаи, он слыхал, когда от малейшей царапины впадают в беспамятство и умирают от потери крови. Бинт, пусть ему принесут бинт. И одежду, не будет же он так и сидеть полуголый.