Ёжи Журек - Казанова

• Название: Казанова
• Автор: Ёжи Журек
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0353-4

Новую серию издательства «Великие авантюристы» открывает роман современного польского писателя Ежи Журека о знаменитом авантюристе XVIII века — Казанове.

---

Но и опилки не помогли. Казанова всячески оттягивал начало, болтал без умолку, объяснял суть дела и несущественные детали, подбадривал оробевших девочек, однако чувствовал, что его усилия напрасны. Прежнее настроение не возвращалось. Поля опять налилась свинцовой тяжестью, плюхнулась задницей на пол. Кто-то засмеялся, дамы зашикали, но когда при второй попытке опрокинулся стул, некому уже стало утихомиривать весельчаков. Merde. Казанову так и подмывало выместить злобу на своих перепуганных помощницах, но он понимал, что девочки не виноваты. Виноват он сам. Не сумел сосредоточиться, подчинить себе их волю. В голову лезла какая-то галиматья: почему ему подмигнул князь Казимеж, Иеремию раньше завтрашнего дня нельзя показывать, а что, если бежать через Литву, в тех краях его никто не станет преследовать, да, никто, кроме волков, надо купить шпагу, проследить, чтобы Василь почистил башмаки новой мазью, у одной из девочек потные ладони… Когда башка забита идиотскими мыслями, в воздух не поднять и пушинку, а уж тем более такой мешок плоти, как Поля. Да еще эти насмешливые взгляды, обжегшие спину, стоило ему отвернуться. И все более громкое бормотание Браницкого, развалившегося в кресле как пять графов, два князя и по меньшей мере один король разом.

Тысяча чертей, он увядает, а тот с каждой минутою расцветает, у него от бессилия опускаются руки, а тот раздувается от уверенности в себе. Нет, этого нельзя допустить. Нельзя позволить, чтобы здесь огонь погас, а там разгорелось пламя, здесь кое-что сникло, поскольку выросло там. Как? У него, первого петуха Европы, повиснет, а у этого хамоватого графа торжествующе встанет? Не бывать тому. Необходимо немедленно что-то сделать.

Джакомо согнал со стула Полю: им с Иеремией лучше подождать более благоприятного момента. Попросил сесть на ее место Бинетти. Та кастрировала его взглядом, но ради Лили была готова на все, сама бы, если б могла, вспорхнула к потолку. Дело пошло, хотя это еще был не полет, а медленный подъем. Граф и ухом не повел — продолжал гудеть, как жук в стакане. Что ж, возьмем толстого актера с сигарой в зубах. Толстяк чуть ею не подавился, когда полетел вверх. И опять ничего: оскорбительный, хотя никому специально не адресованный смех. Хорошо. Посмотрим, кто будет смеяться последним.

Катай. Этот номер может дорого ему обойтись, но другого выхода нет. А дешево она никогда не стоила. Идти? Надо испросить позволения у господина и повелителя, но он сегодня великодушен в своем напыщенном торжестве: почему бы не пожалеть несчастного шута, над которым все смеются… Итак, она подходит, садится и, напрягшись от любопытства и легкой тревоги, ждет. А он приступает к делу так, словно не со стула ее собирается поднять, а отодрать на глазах у всех. Сука. Пусть лучше не оборачивается, не то слишком много увидит. Например, блеск безумия в его взоре. Пусть сидит и не шевелится. Сейчас он приблизится и сделает все, что нужно. Хоть на несколько секунд обретет власть над этим великолепным телом, оторвет от пола ноги, всколыхнет грудь и ягодицы.

На глазах у этого зевающего хряка воткнет ей под мышки не два пальца, а пять, десять, может быть, даже одиннадцать.

Джакомо дал знак девочкам. В нем все ожило, смолк шум в голове, перестали дрожать руки. Протянутая ладонь, точно мраморная столешница, приняла теплые вспотевшие лапки; Лили была первой, а перед тем, как он сверху накрыл маленькие ручки второй ладонью — последней. Кокетничает с ним, проказница. Он отметил это не без удовольствия, но тут же себя одернул: не время тешить свое тщеславие, нужно сосредоточиться, сколь это ни трудно. Закрыл глаза. В темноте под сомкнутыми веками увидел другую темноту — резко пахнущую, упругую, скрывающую огненную бездну: общий вход в рай и в ад. Он возьмет ее. Как только захочет.

Пора. Кажется, он в самом деле всадил под мышку девушке не два пальца, а пять, десять, а то и все одиннадцать, и не ограничился пальцами, а помог себе плечом, подтолкнул головой, если не коленом… Катай поднималась, странно изогнувшись: одно плечо — с его стороны — резко подскочило, а второе лишь медленно поползло вверх, поэтому, еще взлетая, она уже начала падать; одной половиной тела рвалась вверх, другой — стремилась вниз. И больно бы ударилась об пол, поскольку девочки внезапно отскочили, если б в последний момент Джакомо ее не подхватил. Колени под ним подогнулись, зубы впились в локоть, но добычи он не выпустил.

Это уже было кое-что. Хотя и не совсем то, чего он добивался. Раздались редкие хлопки. Продолжая держать девушку в объятиях, Казанова так энергично склонил голову, что ткнулся носом в ее полуобнаженную грудь, источающую запах той дьявольской бездны. Катай дернулась, словно ее окропили святой водой. Комедиантка. Еще вчера назначала ему свидание, обещая менее невинные удовольствия. Чему же он удивляется? Кто-то громко кашлянул, а возможно, предостерегающе хмыкнул. Джакомо знал кто. И она знала — еще до того, как Браницкий раскрыл рот.

— Отпусти!

В этом шипенье был смертоносный ад. Джакомо поставил Катай на пол и, с приклеенной к губам улыбкой, смотрел, как она подбегает к графу, прижимается, изображая испуг. Задобрить хочет своего надувшегося господина и повелителя. Шлюха. Но сам он чем лучше? Тоже вынужден перед ним заискивать — Браницкий и для него опасен. Теперь Джакомо почувствовал это с удручающей ясностью. Если не удастся заткнуть ему обратно в глотку издевательский смешок, содрать с лица презрительную гримасу, провал неминуем. И сегодня и завтра при дворе. Он не сумеет сосредоточиться, все испортит. Дело кончится задницами, шлепающимися на пол, и жгучим стыдом, что страшнее любого приговора. Тут не до шуток. Во всяком случае, ему. Придется последовать примеру Катан.

— Теперь, может быть, вы изволите, — граф?

Не соизволил: как он, граф, может на такое согласиться — ведь он же граф! Но вместе с тем словно бы отчасти согласился: разве граф может устоять перед просьбами и едва ли не любовными заклинаниями дам и возгласами мужчин? В общем, как бы согласился, хотя и не совсем. Можно ли дать согласие, когда неизвестно, чем дело обернется: вдруг какой-нибудь клоунадой? Хуже того, известно: именно клоунадой. Но опять-таки эти подобострастные ужимки, эти просьбы, эти бурные аплодисменты. Чего ему, графу, который князьям утирает нос, бояться? От него же не убудет.

— Ладно, так и быть.

И вот граф уже перед ним, вернее, под ним, потому что Браницкий на стуле стал меньше ростом, съежился, притих. Правда, не сразу. Поначалу еще хорохорился, вертелся, фыркал, бурчал себе под нос и всячески показывал, что он выше происходящего, а поскольку сидел лицом к обществу, то и остальных заражал своим высокомерием. Это никуда не годилось.

Если он не подчинит себе графа, то вообще ни с кем больше не справится. Никогда — ни сейчас, ни потом. Только опозорится, прохлопает редкостную возможность. Это в лучшем случае.

Казанова вежливо извинился: он должен кое-что поправить, — когда же Браницкий, слегка удивленный, приподнялся, повернул стул боком. Посадить графа совсем уж спиной к зрителям пока не решился. Но и так неплохо: хоть перестанет их баламутить, болван.

Теперь можно было начинать. Сперва — специально для недоверчивых и насмешников — сделал над головой Браницкого несколько идиотских пассов, достойных доморощенного заклинателя змей. Дешевый трюк, оскорбительный для его интеллекта, но первым делом нужно напустить туману и напомнить им всем, кто хозяин положения.

Так. Бычий загривок, но голова хорошей формы, небольшая, будто от другого туловища. Лучше стукнуть тяжелым предметом, чем душить. Эге, на коже красные пятна, просвечивающие даже сквозь волосы! Фи, недоросль какой-то, а не взрослый мужчина! Прыщавый граф — ну и ну! Гроза князей обсыпан чирьями. — Какая там голубая кровь! И не мужик — мальчишка, ну конечно, теленок, а не бык!

Бедная Катай, раздвигать ноги, чтобы впустить нечто паршивенькое, недоразвитое, маленькое и легкое, как перышко. Да, да, именно перышко. Он без труда вырвет из нее этого съежившегося на стуле зазнайку, подбросит, как ручного голубя, и разрешит полетать. Да, видит Бог, он это сделает, он с них собьет спесь. Пусть увидят, кто здесь на самом деле смешон. Сделает это, сделает. Ведь он ощущает в себе силу, достаточную, чтобы поднять в воздух леса, горы, весь земной шар, а не только прыщавого недоросля. И его девочки это чувствуют. И Сара, и Этель, и Лили, прелестная Лили. Сосредоточенные, готовые мгновенно откликнуться на любой его знак. Они не зазеваются, не собьются с ритма. Сольются в единое тело с четырьмя парами рук, индусское божество, вызывающее страх и восхищение. Что против него Браницкий? Взлетит, не успев пискнуть от страха, взовьется к потолку, воткнется своей покрытой коростой башкой в стропила и, с разбитым черепом, грохнется им под ноги. Да будет так. Он расплатится за Катай. Да, только так. И не иначе.