Джозайя Флинт - Хобо в России

• Название: Хобо в России
• Автор: Джозайя Флинт
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009

Книга американского писателя-бродяги Джозайи Флинта о путешествиях в Россию, Льве Толстом и жизни в Ясной Поляне, странствиях с русскими бродягами, столичной полиции и генерале Куропаткине. Первый перевод на русский язык. Джозайя Флинт Уиллард, более известный под псевдонимом Джозайя Флинт (1869–1907) — американский журналист, писатель и социолог, прославился очерками о скитаниях с бродягами в Европе и Соединенных Штатах и разоблачениями коррупции городских властей и полиции. Так говорят энциклопедии, сам же Флинт хотел остаться в людской памяти одним из тех, кого всю жизнь манила «недостижимая и вечно исчезающая даль» большой дороги, скрытая за горизонтом. Но если для других эти слова, написанные им в воспоминаниях, оставались пустым звуком, Флинт понимал их буквально — Муза его странствовала в тряпье бродяги… Именно Флинт ввел в повседневное обращение термин underworld — «подпольный мир» бродяг и преступников. В этом мире тщедушного Флинта прозвали «Чикагской сигаретой», и там он чувствовал себя своим. Табак и виски были его верными спутниками. Друзья Флинта вспоминают, что в темных городских проулках и подозрительных притонах он мгновенно преображался: менялось выражение лица, походка, Флинт начинал сыпать непонятными для чужаков жаргонными словечками (язык «подполья» он знал в совершенстве).

---

Куропаткин принял нас в Ашхабаде, российском административном центре. Не знаю, как генерал выглядел и действовал во время русско-японской войны, но в Ашхабаде он во всем казался бравым солдатом. Я намеренно употребляю слово бравым, у него были глаза сыщика, самообладание шефа сыскной службы и сложение человека, способного вынести куда больше трудностей, чем предполагала ловко сидящая на нем генеральская форма. Со времен японской войны ходят слухи, что Куропаткин вор — или взяточник, если это звучит более приемлемо. Некоторые утверждают, что на войне он заработал пять миллионов рублей. Но то, что говорят некоторые люди в России и, с сожалением должен заметить, также вне ее (по крайней мере, в сообщениях для американских газет) — не более чем сплетни. К счастью, русские понимают, что такое сплетни, и попросту отмахиваются от них. К несчастью для читателей американских газет, отдельные корреспонденты не прилагают ни малейших усилий, чтобы отличить сплетни от фактов.

Наша партия провела в общей сложности семнадцать дней в вотчине Куропаткина или в Транс-Каспии, как официально называется эта область. Мы проживали в особом поезде и останавливались в различных примечательных местах на несколько часов или же, если того требовали обстоятельства, оставались там на ночь. Поездом «командовал» полковник. Дипломатической стороной путешествия ведал представитель министерства иностранных дел, приписанный к штабу Куропаткина.

Благодаря усилиям многочисленных путешественников и писателей, включая и нашего соотечественника, военного корреспондента Мак-Гахана[30], Транс-Каспий больше не является той terra incognita, какой был лет сорок-пятьдесят назад. Поэтому мне, лишь мельком посетившему эти места, следует ограничиться только простым перечислением: наша партия проехала из Красноводска в Самарканд и обратно; мы побывали в Геок-Тепе, Мерве, Бухаре и на реке Оксус[31]. В 1897 году Геок-Тепе представлял собой развалины, оставленные Скобелевым и Куропаткиным, чьи войска уничтожили свыше двадцати тысяч туркоманов[32] — мужчин, женщин и детей. Осада этого форта продолжалась целый месяц, хотя у туркоманов имелись лишь устаревшие средства обороны. Еще до завершения российской кампании Скобелеву пришлось начать строительство нынешней Транскаспийской магистрали, которая должна была обеспечить припасами его войска. Куропаткин служил при нем начальником штаба. Они отправились на войну с туземцами, лелея мысль, что одна решительная взбучка навсегда научит туркоманов повиновению. Резня в Геок-Тепе оказалась весьма наглядной; сегодняшние туркоманы — народ недалекий и останутся покорны по крайней мере до тех пор, покуда русские будут в состоянии производить на них устрашающее впечатление. Скобелев давно умер, а Куропаткин, другой «мясник», как его называют, пребывает в опале.

Я неоднократно встречался с этим военным и беседовал с ним; наиболее любопытный эпизод имел место в Ашхабаде во время религиозной службы под открытым небом, в день святого Георгия. Молебен проводился ранним утром, однако мужчины из нашей группы должны были явиться на службу во фраках. Детали церемонии были обычны для греческой православной церкви и представляли интерес разве что для тех, кто никогда раньше не присутствовал на таких молениях. Меня же гораздо больше заинтересовал низкорослый, плотный генерал, стоявший с непокрытой головой на ковре, поблизости от священников. Целый час Куропаткин простоял по стойке «смирно», не дрогнув, насколько я мог видеть, ни единым мускулом. Я решил (и с тех пор придерживался этого мнения), что он одарен невероятной настойчивостью — что только подтверждается упорством, с каким он отступал в Манчжурии.

Наиболее содержательная беседа с Куропаткиным состоялась однажды утром, когда трех корреспондентов, включая и меня, вызвали в правительственное здание в Ашхабаде, где для нас был устроен официальный прием. Генерал сидел за большим письменным столом, заваленным брошюрами и документами. Нам, журналистам, предложили расположиться на стульях. Слева от нас стоял переводчик (Куропаткин не говорил ни по-английски, ни по-немецки).

Сообщив нам кое-какие сведения о российской оккупации Транс-Каспия, Куропаткин продолжал:

— Я хочу, чтобы вы знали: наши намерения являются в высшей степени мирными. Земель у нас достаточно. Мы стремимся облагородить наши владения. По всей российской Центральной Азии можно путешествовать без оружия.

Я подумал о Геок-Тепе. Несомненно, Куропаткин считал, что эта бойня навечно усмирила туземцев.

— Мы стремимся к экономическому миру и процветанию.

Так он заключил свою речь, переданную нам переводчиком. Говорил ли он правду? Никто из корреспондентов не смог бы ответить на этот вопрос.

Мне показалось, что генерал пытался поведать нам официальную версию предполагаемой правды и что, выказав способности мясника, он гордился теперь своими достижениями в роли военного администратора. С тех пор мне нередко приходило в голову, что если бы с Филиппинами решили разделаться быстро[33], в российском стиле, Куропаткин сумел бы отлично справиться.

Без титулов, просто как человек, он мне одновременно и нравился, и отталкивал.

Я спросил, помнит ли он Мак-Гахана, американского военного корреспондента. Генерал бросил на меня внимательный взгляд, точно все еще слушал молебен в день святого Георгия, и сказал: «Мне приятно слышать, что вы упоминаете это имя. Я хорошо его знал».

Я попросил переводчика узнать у генерала, не может ли он вспомнить несколько анекдотов о Мак-Гахане, которыми я мог бы поделиться со своей газетой. Я понимал, что писать о далеком Транс-Каспии, настоящей terra incognita для большинства американцев, будет нелегкой задачей, если только мне не удастся каким-то образом привязать к репортажу Америку. Но Куропаткин был не в настроении рассказывать анекдоты. «Когда Мак-Гахан и я были вместе», — произнес он, — «нам приходилось видеть и запоминать слишком много других событий».

Таков итог встреч с Куропаткиным. Что-то в этом человеке и его окружении захватило мое воображение, иначе мой краткий рассказ не попал бы на эти страницы. На протяжении всего путешествия по Транс-Каспию я размышлял о Чингиз-хане и Тамерлане. В Мерве нам рассказали, что некогда Чингиз погубил в этих краях свыше миллиона человек. В Самарканде показали могилу Тамерлана. Современный представитель грубой силы и мощи, Куропаткин казался улучшенным изданием Чингиза и Тамерлана. Как бы то ни было, он явно пытался насадить цивилизацию, прежде чем обращаться к мечу. Его школы, железные дороги и сельскохозяйственные эксперименты говорили о созидательных способностях. Эта сторона его личности мне нравилась.

Не нравилась мне его карьера мясника — и мне неприятно было видеть его жесткое лицо. И все же в его прощальных словах, «Bonne Chance»[34], чувствовалось нечто товарищеское, солдатское; по мне, приязни он был достоин больше, чем брани. Что же касается пяти миллионов рублей, которые Куропаткин, по слухам, «прихватил» в Манчжурии, могу лишь сказать, что он не показался мне похожим на вора.

В Санкт-Петербурге

Полицейская облава, в которой я принимал участие в Санкт-Петербурге, хоть и не была напрямую связана с опытом бродяжничества в России, все-таки осталась в памяти: ведь началось все с изучения ночлежных домов для бродяг. Занимаясь своими исследованиями, я внимательно осматривал пристанища местных босяков и посетил, среди прочих, печально известный дом Вяземского, худшую из трущоб, какие я когда-либо и где-либо видел. В одну зимнюю ночь 1896 года (мне говорили, что с тех пор ничего не изменилось) здесь в пяти двухэтажных домах, расположенных на пятачке размером с бейсбольное поле, спали 10 400 мужчин, женщин и детей. Всего лишь в сотне шагов находится Аничков дворец. Обитатели дома Вяземского — больные, преступные и дерзкие отбросы городского населения.

Как-то раз глубокой ночью офицер полиции и несколько городовых повстречали одну женщину из Армии Спасения, выходившую из самого обветшалого здания. Она посещала ночлежку по миссионерской надобности.

— Боже мой! — воскликнул офицер, увидев ее без сопровождающих. — Вы здесь одна?

— О нет, офицер, не одна, — отвечала бесстрашная маленькая женщина. — Со мною Бог.

— Гм, — хмыкнул офицер. — В компании одного Бога я сюда ни за какие деньги не сунулся бы.

Облаве, в которой я участвовал, подверглась ночлежка поменьше рядом с монастырем Александра Невского. В известном смысле, должен признаться, облава была устроена ради меня, и после я очень сожалел, что стал ее виновником. Тогдашним начальником сыска был милейший престарелый джентльмен по фамилии Шереметьевский. Однажды я сказал, что хотел бы увидеть, как «работают» его люди, и он представил меня рослому офицеру — забыл его имя — который любезно предложил мне поглядеть на облаву в одном подозрительном ночлежном доме.