Мо Янь - Устал рождаться и умирать

• Название: Устал рождаться и умирать
• Автор: Мо Янь
• Издательство: «Торгово-издательский дом „Амфора“»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-367-03281-9

В книге «Устал рождаться и умирать» выдающийся китайский романист современности Мо Янь продолжает своё грандиозное летописание истории Китая XX века, уникальным образом сочетая грубый натурализм и высокую трагичность, хлёсткую политическую сатиру и волшебный вымысел редкой художественной красоты.

Во время земельной реформы 1950 года расстреляли невинного человека — с работящими руками, сильной волей, добрым сердцем и незапятнанным прошлым. Гордую душу, вознегодовавшую на своих убийц, не примут в преисподнюю — и герой вновь и вновь возвратится в мир, в разных обличиях будет ненавидеть и любить, драться до кровавых ран за свою правду, любоваться в лунном свете цветением абрикоса…

Творчество выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955) — новое, оригинальное слово в бесконечном полилоге, именуемом мировой литературой.

Знакомя европейского читателя с богатейшей и во многом заповедной культурой Китая, Мо Янь одновременно разрушает стереотипы о ней. Следование традиции классического китайского романа оборачивается причудливым сплавом эпоса, волшебной сказки, вымысла и реальности, новаторским сочетанием смелой, а порой и пугающей, реалистической образности и тончайшего лиризма.

Роман «Устал рождаться и умирать», неоднократно признававшийся лучшим произведением писателя, был удостоен премии Ньюмена по китайской литературе.

Мо Янь рекомендует в первую очередь эту книгу для знакомства со своим творчеством: в ней затронуты основные вопросы китайской истории и действительности, задействованы многие сюрреалистические приёмы и достигнута максимальная свобода письма, когда автор излагает свои идеи «от сердца».

Написанный за сорок три (!) дня, роман, по собственному признанию Мо Яня, существовал в его сознании в течение многих десятилетий.

Мы живём в истории… Вся реальность — это продолжение истории.

Мо Янь

«16+» Издание не рекомендуется детям младше 16 лет

---

— Это есть… наш последний… и решительный бой… — вылетали изо рта вместе с кровью еле слышные слова пролетарского гимна. — С Интернационалом… воспрянет… род людской…

Землю вокруг залил вырвавшийся у него изо рта на целый чи фонтан крови. Глаза ярко вспыхнули, как горящие куриные перья, — раз и два! — потом потемнели и погасли навеки.

ГЛАВА 53 Ближе к смерти иссякают любовь и ненависть. Пёс умирает, перевоплощения продолжаются

Обливаясь потом, мы вывалились из набитого битком автобуса — я с напольным вентилятором устарелой модели — его подарил коллега из газеты, он получил повышение и переезжал, — Чуньмяо с ещё одним его подарком, старой микроволновой печью. Было жарко, мы устали, но в душе радовались: ещё бы, получить два электроприбора совершенно бесплатно. От остановки до нашего жилища нужно было ещё идти три ли, автобус туда не ходил. На велорикшу тратиться не хотелось, поэтому пришлось брести пешком, останавливаясь, чтобы передохнуть.

Июньский ветер в Сиане гоняет клубы пыли. Полуголые, обезумевшие от жары жители пьют пиво в придорожных лавках. Под зонтиком от солнца я заметил известного своими похождениями писателя Чжуан Худе.[289]

Ритмично постукивая по краю чашки палочками для еды, он горланил циньскую мелодию:[290]

— Заслышав, что «левый» товар продаётся, невольно герой без забот усмехнётся…

Его обмахивали веерами сидевшие по обе стороны, похожие, как сёстры, девицы. Выражение лица у него свирепое, выступающие зубы, красавец ещё тот. Но с женщинами, видать, обращаться умеет. Воздыхательницы, что одна, что другая, фигуристые, любвеобильные. Сам он закадычный приятель Мо Яня, и тот часто восхвалял его в своей газетёнке. Я кивнул Чуньмяо на Чжуан Худе и его обожательниц.

— Да вижу я, — невесело отозвалась Чуньмяо.

— До чего же глупы женщины в Сиане, — заметил я.

— Они во всей Поднебесной такие, — вздохнула Чуньмяо.

Я промолчал и лишь горько усмехнулся.

Когда мы доплелись до своей убогой собачьей конуры, уже сгустились сумерки. Дородная хозяйка дома поливала из крана землю, чтобы жильцам было не так жарко, и ругалась на чём свет стоит. Озорно улыбаясь, с ней переругивались двое молодых людей, живших по соседству. У нашей двери я заметил высокую худую фигуру. Синяя половина лица в сумеречном свете отливала бронзой. Я резко поставил вентилятор на землю, по всему телу прокатился холодок.

— Что с тобой? — спросила Чуньмяо.

— Кайфан приехал. Может, отойдёшь ненадолго?

— А зачем? Всё равно у этой истории должен быть конец.

Мы отряхнули одежду и, сделав вид, что тащить старую электротехнику ничуть не тяжело, приблизились к сыну.

Поджарый, уже выше меня на голову, чуть горбится. Жара вон какая, а он в чёрной куртке с длинными рукавами, чёрных брюках и кроссовках уже не разберёшь какого цвета. Пахнет от него какой-то кислятиной, на одежде белые разводы от пота. Багажа нет, лишь белый пластиковый пакет в руках. Такой уже не по возрасту большой, такой взрослый и по манерам и выражению лица. В носу защипало, выступили слёзы. Бросив этот несчастный вентилятор, я метнулся к сыну, чтобы обнять его. Но от него повеяло холодком равнодушия, как от чужого; мои руки застыли в воздухе, потом тяжело упали.

— Кайфан…

Он холодно взглянул на меня, будто ему было противно моё заплаканное лицо, нахмурил брови — они сходились в одну линию, как у матери, — и презрительно усмехнулся:

— Хороши, нечего сказать, нашли местечко, куда удрать.

Я оцепенел, не зная, что и сказать на это.

Чуньмяо открыла дверь, втащила старьё, которое мы принесли, и зажгла маломощную лампочку.

— Заходи, раз ты здесь, Кайфан, расскажи, с чем пожаловал.

— Рассказывать мне нечего. — И, заглянув в комнатку, добавил: — И заходить я не буду.

— Кайфан, но я же твой отец. Ты приехал из такой дали, мы с тётушкой Чуньмяо хотели бы пригласить тебя куда-нибудь поужинать.

— Вдвоём идите, я не пойду, — сказала Чуньмяо. — Накорми его повкуснее.

— Мне вашей еды не надо. — Сын покачал пакетом в руках. — У меня своя есть.

— Кайфан… — Из глаз снова брызнули слёзы. — Хоть немного уважь отца…

— Ладно, ладно. — Похоже, ему всё уже порядком надоело. — Не думайте, что я вас ненавижу, на самом деле ничего такого во мне нет. Но я и не искал вас, меня мама прислала.

— Она… С ней всё хорошо? — помедлив, спросил я.

— У неё рак, — глухо проговорил сын. А потом добавил: — Ей уже недолго осталось, надеется увидеться с вами, говорит, что много чего нужно сказать.

— Откуда у неё рак? — всхлипнула Чуньмяо, уже вся в слезах.

Сын посмотрел на неё и только покачал головой. Потом обратился ко мне:

— Ладно, весть я вам передал, а вернётесь или нет, решайте сами.

Проговорив это, он повернулся, чтобы уйти.

— Кайфан… — ухватил я его за руку. — Мы с тобой поедем, завтра же.

Сын вырвал руку:

— С вами я не поеду, у меня уже билет на вечерний поезд сегодня.

— Мы поедем с тобой.

— Я же сказал, с вами не поеду!

— Тогда проводим тебя на вокзал, — предложила Чуньмяо.

— Нет, — решительно заявил сын. — Не надо!

Узнав, что у неё рак, твоя жена решила вернуться в Симэньтунь. Твой сын бросил учёбу, не закончив школу, ни с кем не посоветовался и подал заявление на экзамены в полицию. Твой приятель Ду Лувэнь, когда-то секретарь парткома Люйдяня, к тому времени стал политкомиссаром уездного управления безопасности. То ли он устроил это по старой дружбе, то ли из-за высоких оценок на экзаменах, но твоего сына приняли, и он стал работать в криминальной полиции.

После смерти твоей матери твой отец вернулся в свою каморку в южной части западной пристройки и снова стал жить нелюдимой и чудаковатой жизнью единоличника. Днём во дворе усадьбы Симэнь его никто не видел. Еду он готовил себе сам, но днём дымок из его каморки курился редко. Хучжу и Баофэн приносили ему поесть, только он до их еды не дотрагивался, и она оставалась плесневеть и прокисать на очаге или на столе. А как только опускалась ночь и всё вокруг затихало, он потихоньку поднимался с кана, будто восставший мертвец. По выработанной за много лет привычке наливал в котёл ковш воды, бросал туда пригоршню риса, варил и съедал полусырую жидкую кашу. Или просто набирал горсть зерна и жевал, запивая холодной водой. А потом возвращался на кан.

Твоя жена после переезда поселилась в северном конце пристройки, где раньше жила твоя мать, и за ней ухаживала её старшая сестра Хучжу. Такая тяжёлая болезнь, но я ни разу не слышал её стонов. Она лишь спокойно лежала, то закрыв глаза в глубоком забытьи, то уставив взор в потолок. Хучжу с Баофэн каких только лекарств ни готовили — и крупяной отвар на жабе, и варёные свиные лёгкие с сердцелистником, и яичницу со змеиной кожей, и настойку геккона. Но она стискивала зубы и принимать всё это отказывалась. От каморки твоего отца комнатку, где она лежала, отделяла лишь тонкая стенка из обмазанной глиной гаоляновой соломы, через которую они ясно слышали и кашель, и дыхание друг друга. Но ни один не сказал другому ни слова.

У твоего отца в каморке стояла корчага пшеницы, ещё одна с фасолью, а с потолка свешивались две связки кукурузных початков. После смерти второго брата я остался один, и если не спал в своей конуре, то уныло крутился у дома во дворе. Симэнь Хуань после гибели Цзиньлуна ударился в беспутную жизнь и заявлялся из города, лишь чтобы поклянчить денег у Хучжу. После ареста Пан Канмэй компанию Цзиньлуна прибрали к рукам соответствующие органы в уезде. На пост секретаря деревенской партячейки тоже прислали кадрового работника оттуда. От компании давно уже осталась одна видимость, многомиллионные банковские кредиты Цзиньлун начисто растранжирил и жене с сыном ничего не оставил. Поэтому когда Симэнь Хуань повытаскал у Хучжу её скудные личные сбережения, больше он во дворе и не появлялся.

Хучжу теперь жила в главном доме усадьбы Симэнь, и всякий раз, когда я забегал к ней, она сидела за тем самым столом «восьми небожителей» и делала вырезки из бумаги. Руки у неё умелые, и выходящие из-под ножниц цветы и травы, насекомые и рыбы, птицы и звери были как живые. Эти вырезки она прикрепляла на лист белого картона наборами по сотне и относила на продажу в небольшие сувенирные лавчонки для туристов. Так и поддерживала своё немудрёное существование. Иногда ещё я видел, как она расчёсывает волосы. Она вставала на табуретку, а волосы свешивались до пола. Наклонив голову, она их расчёсывала, а у меня душа полнилась страданиями и перед глазами всё расплывалось.

Каждый день мне нужно было заглянуть и ко многим в семье твоего тестя. У Хуан Туна развилась брюшная водянка, и, судя по всему, долго ему не протянуть. Твоя тёща У Цюсян, можно считать, ещё хоть куда, но тоже вся седая, глаза мутные, прежнее любвеобилие давно уже в прошлом.