Мо Янь - Устал рождаться и умирать

• Название: Устал рождаться и умирать
• Автор: Мо Янь
• Издательство: «Торгово-издательский дом „Амфора“»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-367-03281-9

В книге «Устал рождаться и умирать» выдающийся китайский романист современности Мо Янь продолжает своё грандиозное летописание истории Китая XX века, уникальным образом сочетая грубый натурализм и высокую трагичность, хлёсткую политическую сатиру и волшебный вымысел редкой художественной красоты.

Во время земельной реформы 1950 года расстреляли невинного человека — с работящими руками, сильной волей, добрым сердцем и незапятнанным прошлым. Гордую душу, вознегодовавшую на своих убийц, не примут в преисподнюю — и герой вновь и вновь возвратится в мир, в разных обличиях будет ненавидеть и любить, драться до кровавых ран за свою правду, любоваться в лунном свете цветением абрикоса…

Творчество выдающегося китайского романиста наших дней Мо Яня (род. 1955) — новое, оригинальное слово в бесконечном полилоге, именуемом мировой литературой.

Знакомя европейского читателя с богатейшей и во многом заповедной культурой Китая, Мо Янь одновременно разрушает стереотипы о ней. Следование традиции классического китайского романа оборачивается причудливым сплавом эпоса, волшебной сказки, вымысла и реальности, новаторским сочетанием смелой, а порой и пугающей, реалистической образности и тончайшего лиризма.

Роман «Устал рождаться и умирать», неоднократно признававшийся лучшим произведением писателя, был удостоен премии Ньюмена по китайской литературе.

Мо Янь рекомендует в первую очередь эту книгу для знакомства со своим творчеством: в ней затронуты основные вопросы китайской истории и действительности, задействованы многие сюрреалистические приёмы и достигнута максимальная свобода письма, когда автор излагает свои идеи «от сердца».

Написанный за сорок три (!) дня, роман, по собственному признанию Мо Яня, существовал в его сознании в течение многих десятилетий.

Мы живём в истории… Вся реальность — это продолжение истории.

Мо Янь

«16+» Издание не рекомендуется детям младше 16 лет

---

— Мой Цзиньлун… — Инчунь оттолкнула руку Баофэн и, опершись на землю, выпрямилась.

Двигалась она резко, пошатываясь, было видно, что у неё кружится голова. Но она встала и, с плачем призывая Цзиньлуна, нетвёрдой походкой побрела к генераторной.

Первой туда вошёл не Хун Тайюэ и не Инчунь, первой влетела Хучжу. Вторым был тоже не Хун Тайюэ и не Инчунь, а всё тот же Мо Янь. Хоть его и оттащил в сторону и надавал тумаков третий Сунь, подверг издевательским насмешкам Хун Тайюэ, он вырвался из железной хватки Суня и струйкой дыма припустил к генераторной. Не успела Хучжу войти, а он уже одной ногой на пороге. Я понимал, что в тот вечер самой обиженной вообще-то стала Хэцзо, а в самом затруднительном положении оказалась Хучжу. Ведь это её с Цзиньлуном утехи на кривом абрикосе привели к безумию Цзефана. Заниматься любовью в усыпанной цветами кроне дерева — дело замечательное, какая богатая должна быть сила воображения, но всё испортил этот занудный чертёнок Мо Янь. На весь Гаоми прославился своими проделками, всем надоел. А сам считал себя паинькой и полагал, что все души в нём не чают! Народ втискивался в освещённую луной генераторную, и как в тихом пруду расходятся похожие на осколки нефрита круги от прыгнувших лягушек, раздавался гул голосов. Стоило Хучжу увидеть лежащего в лунном свете Цзиньлуна и кровь у него на лбу, она дала волю чувствам и, охваченная горем, отбросила стыдливость и сдержанность — кинулась на его тело, как защищающая потомство пантера…

— Целых две бутылки байгара «инчжи» уговорил, — комментировал Мо Янь, указывая на осколки бутылок. — Потом выжал дроссельную заслонку дизеля до полной, ба-бах, лампочка и взорвалась. — В помещении висел тяжёлый дух вина и мазута, а он размахивал руками так комично, что походил на клоуна.

— Уберите его! — заорал Хун Тайюэ надтреснутым, как сломанный гонг, голосом.

Сунь Бао схватил Мо Яня за шиворот, подняв так, что тот даже не касался носками земли, и вытащил на улицу. А тот знай рассказывает, будто его жизнь зависит от того, выскажет он, как всё видел, или нет. Ну скажите, как в славящемся своими героями Гаоми мог народиться такой скверный ребёнок?

— Потом «ба-бах» — и приводной ремень лопнул, — продолжал Мо Янь, болтаясь в руке Сунь Бао. — Полагаю, лопнул он на стыке, этими железяками он, видать, по голове-то и получил. Дизель завертелся как бешеный, восемь тысяч оборотов в секунду, производственная мощность зашкалила, ещё повезло, что все мозги не вышибло, как говорится, «посреди беды не без счастливой звезды»! — Ну только послушайте, как излагает, половина на классическом языке, половина на просторечье, этакий начитанный деревенский интеллигент.

— Шёл бы ты со своим «не без счастливой звезды»! — И Сунь Бао зашвырнул его могучей ручищей прочь.

А тот продолжал говорить без остановки даже во время непродолжительного полёта.

Плюхнулся он прямо передо мной. Я-то думал, этот паршивец грохнется так, что костей не соберёт, а он лишь перекувырнулся, сел и, к моей великой досаде, пустил мне прямо в нос долгого шептуна. А потом закричал в спину Сунь Бао:

— Ты, Сунь Третий, не думай, что я чепуху несу! Говорю то, что своими глазами видел, если и преувеличиваю, то, считай, слегка, а так — чистая правда. — Сунь Третий никак не отреагировал, так он тут же повернулся ко мне: — Вот ты, Шестнадцатый, скажи, верно я говорю или нет? Только не надо со мной дурачком прикидываться, я ведь знаю: ты — свинья незаурядная, не только говоришь по-человечески, много чего умеешь. Секретарь Хун говорит, что даже умеешь иероглифы в стиле чжуань на печатках вырезать — это он надо мной так издевается, понятно. На самом деле, думаю, такие печатки вырезать тебе, вообще-то, раз плюнуть. Дай тебе инструмент подходящий, так ты и часы починишь. Я на тебя давно глаз положил и твои способности на дежурстве в правлении обнаружил. Читаю по вечерам «Цанькао сяоси» — так ведь, по сути, для тебя. Мы с тобой закадычные друзья, с полуслова друг друга понимаем. Ещё я знаю, что ты в прошлой жизни был человеком, что тебя с симэньтуньскими тысячи незримых нитей связывают. Верно говорю, нет? Если верно, ты кивни.

Глядя на плутоватое выражение на чумазом личике этого чуть ли не во всём разбирающегося человека, я размышлял про себя: никак нельзя позволять паршивцу болтать всё, что в голову взбредёт. Даже если в нужнике говоришь, за стенкой могут услышать. Если в деревне узнают о моей прошлой жизни и моих тайнах, смешного будет мало. Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, я хрюкнул и вцепился ему в живот.

Лишать его жизни я отнюдь не собирался, предчувствуя, что этот паршивец ещё будет важен для Гаоми. Загрызёшь, так от старины Яньло пощады не жди.

Если кусать со всей силы, можно и все кишки перекусить. И я куснул через вонючую от пота рубаху этак на треть, оставив у него на животе четыре кровавых следа. Этот паршивец истошно завопил, в панике царапнул меня ногтями по глазам, вырвался и отбежал. На самом деле, я нарочно ослабил хватку. Не сделай я этого, разве он бы вырвался? Ткнул в глаз когтищами так, что аж слёзы потекли. Сквозь них было видно, что он с перепугу отскочил метров на десять с лишним, задрал рубаху и стал разглядывать раны. Донеслись гундосые ругательства:

— Какая же ты коварная и жестокая тварь, Шестнадцатый, посмел укусить хозяина! Ну погоди, настанет день, я тебе покажу, на что способен.

Я про себя лишь посмеивался. А он набрал лепестков, смешал с землёй и наложил на раны, приговаривая:

— Земля — это террамицин, цветы — цветочная почка, противовоспалительное, дезинфекционное, р-раз, и хорошо! — Потом опустил рубашку и как ни в чём не бывало припустил в сторону генераторной.

В это время до меня чуть ли не ползком добралась урождённая Бай. Её лицо заливал пот, она задыхалась:

— Шестнадцатый, как тебе удалось убежать, а, Шестнадцатый? — Она потрепала меня по голове. — Будь умницей, возвращайся в загон. Убежал вот, а секретарь Хун меня винит. Ты же знаешь, я — помещичья жена, а это дело нехорошее. Секретарь Хун только из заботы определил тебя откармливать, ты уж мне неприятностей не доставляй…

В душе всё смешалось, на землю закапали слёзы.

— Ты плачешь, Шестнадцатый? — Она ничуть не удивилась, только больше опечалилась. Потрепала меня за ухо и подняла голову, словно обращаясь к луне. — Вот умрёт Цзиньлун, хозяин, никого из семьи Симэнь и не останется…

Но Цзиньлун, конечно, не умер. Иначе всему этому представлению пришёл бы конец. Баофэн оказала ему помощь, и теперь он разошёлся, заливаясь пьяными слезами. Глаза кровью налились, знать никого не желает.

— Жить не хочется, не могу больше… — стонал он, ухватившись за грудь. — Тяжело-то как, хоть помирай, мама дорогая…

Подступивший Хун Тайюэ схватил его за плечи и стал трясти.

— Цзиньлун! — ревел он. — Это куда годится?! Какой ты коммунист?! Какой секретарь комсомольской ячейки?! Просто руки опускаются! Краснеть за тебя приходится!

К нему бросилась Инчунь, оторвала от Цзиньлуна и встала между ними, прикрикнув:

— Не позволю так обращаться с моим сыном! — Потом повернулась, обняла Цзиньлуна, который был выше её на голову, и стала гладить по лицу, приговаривая: — Ты мой хороший, не бойся, мама здесь, мама в обиду не даст…

Хуан Тун покачал головой и, стараясь не смотреть людям в глаза, по стеночке выбрался из генераторной, достал клочок бумаги и привычно скрутил самокрутку. Когда этот коренастый человек прикуривал, высветилась его всклокоченная рыжеватая бородка. Оттолкнув Инчунь и растолкав пытавшихся остановить его, Цзиньлун бочком выскочил наружу. Лунный свет голубоватой вуалью окутал ему руки и плечи. Казалось, ему и падать было не жёстко, и он стал кататься по земле, как уставший от работы осёл.

— Мама, тяжело-то как, хоть помирай… — выл он. — Ещё бы пару бутылочек, ещё бы пару бутылочек, ещё бы пару…

— С ума сошёл или пьян? — сурово обратился Хун Тайюэ к Баофэн.

Рот у неё дёрнулся, на лице мелькнула презрительная усмешка:

— Пьян, должно быть.

Хун Тайюэ окинул взглядом Инчунь, Хуан Туна, Цюсян, Хэцзо, Хучжу… Безысходно покачал головой, словно бессильный что-то поправить отец, и вздохнул:

— Ну подвели меня вконец… — и, покачиваясь, побрёл прочь, но не к тропинке, ведущей в деревню, а наискосок в абрикосовую рощу, оставляя на ковре из цветочных лепестков цепочку голубоватых следов.

Цзиньлун продолжал свой цирк, катаясь по-ослиному.

— Сбегайте кто-нибудь за уксусом, — раскудахталась У Цюсян. — Хэцзо, а, Хэцзо, смотайся домой. — Хэцзо стояла, обняв ствол абрикоса и прижавшись к нему лицом. Казалось, она слилась с ним в одно целое. — Хучжу, может, ты сбегаешь? — Но силуэт Хучжу уже растворился вдали в лунном свете. После ухода Хун Тайюэ все тоже стали расходиться, даже Баофэн закинула сумку на плечо и пошла прочь. — Баофэн, — окликнула её Инчунь. — Сделала бы братцу укол, ведь выгорит у него всё внутри от винища этого…