Наум Синдаловский - На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

• Название: На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии
• Автор: Наум Синдаловский
• Издательство: ЗАО Издательство Центрполиграф
• Жанр: Фольклор
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-227-02314-8

В новой книге Наума Синдаловского собраны пословицы, поговорки, каламбуры, чье появление связано с Петербургом. Некоторые из них восходят к первым годам существования города, но бытуют в речи петербуржцев и по сей день. Фольклор предлагает нам свою историю города и его жителей, в которой политические и культурные события соседствуют с деталями повседневного быта. Равно актуальные для фольклора, они с разных сторон характеризуют несколько эпох развития государства и массового сознания.

---

Библиотека Академии наук была основана Петром I в 1714 году. Первоначально она располагалась в Кунсткамере, затем в новом здании самой Академии на набережной Невы на Васильевском острове. В 1911–1914 годах по проекту архитектора P. P. Марфельда для библиотеки строится специальное здание на северной стороне Васильевского острова. Аббревиатура БАН, которой горожане пользуются в обиходной речи, очень скоро превратилась в просторечную «Баню», или «Баньку». Судя по всему, кажущееся несколько уничижительным прозвище принято и самими работниками библиотеки. Во всяком случае, их собственная стенная газета в свое время называлась: «Банный лист». Отдадим должное гражданскому мужеству работников библиотеки. В советские времена, когда стенная газета считалась едва ли не основой идеологической работы партии в коллективе, назвать газету «Банным листом» было вовсе не безопасно. Ведь на просторечном языке «банным листом» обозначалось все, что неотвязно и нестерпимо надоедает: «Пристал, как банный лист».

Почем фунт лиха?

Вопреки расхожему мнению, ведущему свое начало от пушкинской строчки «на берегу пустынных волн», Петербург вырос далеко не на пустом месте. Только в границах исторического центра города существовало около сорока различных поселений. Некоторые из них еще до шведской оккупации Приневья принадлежали Новгороду. Однако большинство этих поселений были финскими. До сих пор в топонимике многих районов Петербурга отчетливо слышатся финские корни: Купчино, Парголово, Автово, Шушары…

В начале XVIII века район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, где находилась финская слобода, называли «Финскими шхерами». Проживали финны и на Выборгской стороне. Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высоким, что среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить «молоко», «масло», «сливки» на финский манер, с подчеркнутым акцентом, демонстрируя тем самым высокое качество своего товара. А привычный для Петербурга XIX века образ девушки-молочницы с Охты был запечатлен Пушкиным в «Евгении Онегине»: «С кувшином охтенка спешит, / Под ней снег утренний хрустит».

Молочница-финка, фото 1860-х гг.

Кроме молока и молочных продуктов, финские крестьяне снабжали постоянно растущее население столицы и другими товарами. Постепенно складывался так называемый «Финский пояс Петербурга», обитатели которого, или «Пригородные чухны», как их называли в обиходной речи, долгое время довольно успешно справлялись с этой задачей.

Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «Вейками» — от финского слова «veikko», что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на масленице, как тогда говорили, «На чухне», все равно, что и самой масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное — дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, имитируя финский выговор, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная — все равно рицать копеек».

«Вейки» в Петербурге были любимыми персонажами городского фольклора. До сих пор от старых людей можно услышать: «Расфуфырился, как вейка», «Вырядился, как вейка». Их называли «Желтоглазыми», или «Желтоглазыми гужеедами», чаще всего не понимая этого насмешливого, а порой и бранного прозвища. На самом деле оно появилось еще в первой половине XVIII века. В 1735 году был издан указ, обязывающий всех петербургских извозчиков красить свои экипажи в желтый цвет.

О финнах ходили добродушные анекдоты. Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. «Ну как, — спросили его приятели, когда тот вернулся, — понравилось?» — «Понравилось-то, понравилось, только вот ничего не понял». — «?!» — «Выходит поп и кричит: „Крестовский остров“, а толпа ему хором отвечает: „Васильевский остров“». Русские хохочут над простодушным финном, которому в восклицаниях: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!» слышатся названия островов. Финн не понимает, но тоже смеется.

До сих пор в Петербурге бытует ругательство: «Чухна парголовская». Впрочем, скорее всего оно имеет не национальный, а территориальный характер, по типу: «Шпана лиговская». Хотя не исключено, что этимология ругательства иная. В арсенале городского фольклора имеются самые неожиданные варианты ругани: от пренебрежительного «Чухна» и раздражительного «Сатана-Пергана» до оскорбительного «Вейки — от х… шейки».

Впрочем, ни враждой, ни ненавистью, ни антагонизмом это не назовешь. Те же русские известную поговорку: «Поскребите любого русского — и вы обнаружите татарина» с легкостью готовы были изменить в пользу финнов. Вариант: «Поскреби любого русского — и обнаружишь чухонца» находил подтверждение в многовековом соседстве славянских и финно-угорских племен, некогда совместно проживавших на территории Восточно-Европейской равнины. Поиски общих корней иногда приводят к неожиданным результатам. Петербургские финны утверждают, что пословица «Почем фунт лиха?» этимологически восходит к финскому слову «liha», что означает обыкновенное «мясо», которое окрестные финны в избытке завозили на питерские рынки и фунтами продавали горожанам. Видимо, фунт мяса стоил не так дешево, если в фольклоре «liho» могло трансформироваться в «беду» или «несчастье».

Пригласить на Черную речку

Рек и речушек с таким названием в Петербурге было несколько, но в городской фольклор попала только одна. Именно на ее заснеженном берегу в морозном январе 1837 года произошла трагическая дуэль, унесшая жизнь величайшего поэта России Александра Сергеевича Пушкина. С тех пор выражение «Пригласить на Черную речку» стало не только эвфемизмом прямого вызова на боевой поединок для разрешения какого-либо, чаще нравственного, спора, но и метафорой, означающей требование немедленных объяснений по поводу неблаговидного поступка или даже обыкновенной непорядочности.

Дуэли как общественное явление впервые появились в России только в начале XVIII века. По мнению некоторых историков, этот рыцарский западноевропейский обычай принесли с собой иноземные офицеры, во множестве служившие в русской армии, да русские дворяне, обучавшиеся за границей. Но почва для этого была хорошо подготовлена петровскими реформами, и в первую очередь реформой армии. Беззаветную службу государству, которая предполагала абсолютное внешнее подчинение державным интересам, должна была хоть как-то уравновешивать возможность личной защиты собственного человеческого достоинства. Свидетельством такого своеобразного раскрепощения и стало право дворянина на дуэль. Такое право давалось нелегко. Оно завоевывалось ценой ареста, разжалования в солдаты, потери здоровья, а порой и ценой собственной жизни.

Насколько этически высоким был неписаный дуэльный кодекс, можно судить по легенде, согласно которой перед дуэлью Дантес ради спасения жизни надел под мундир кольчугу. На самом деле обычаи и нравы первой половины XIX века, кодекс офицерской чести, дворянский этикет, позор разоблачения, страх быть подвергнутым остракизму и изгнанным из приличного общества исключал всякое мошенничество и плутовство в дуэльных делах. Правила дуэли соблюдались исключительно добросовестно и честно. На роковой исход более влияли преддуэльные, нежели дуэльные обстоятельства. В деле Пушкина именно так и случилось.

Дуэли были явлением чисто петербургским. По остроумному замечанию современного исследователя, они «были одним из краеугольных элементов новой — петербургской — культуры поведения, вне зависимости от того, в каком конце империи они происходили». Вот почему наиболее знаменитые фамилии известных нам дуэлянтов принадлежат Петербургу. Мы уже упоминали о Пушкине, биография которого насчитывает более десяти вызовов на дуэль. Еще более завзятым любителем смертельных поединков был приятель Пушкина Федор Иванович Толстой по прозвищу «Американец».

Имя Федора Толстого-«Американца» не сходило с уст светского Петербурга. Оголтелый распутник и необузданный картежник, «картежный вор», по выражению Пушкина, Федор Толстой был проклятием древнего и почтенного рода Толстых. Только убитых им на дуэлях, если верить слухам, насчитывалось одиннадцать человек. Имена убитых Толстой-«Американец» тщательно записывал в «свой синодик». Так же старательно в тот же «синодик» он вносил имена нажитых им в течение жизни детей. Их у него было двенадцать. По странному стечению обстоятельств одиннадцать из них умерли в младенчестве. После смерти очередного ребенка он вычеркивал из списка имя одного из убитых им на дуэлях человека и сбоку ставил слово «квит». После смерти одиннадцатого ребенка Толстой будто бы воскликнул: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Речь шла о сыне «невенчаной жены» Федора Толстого цыганки Авдотьи Тураевой. По другой легенде, однажды количество умерших детей Толстого и количество убитых им на дуэлях совпало. И тогда Толстой, глядя в небо, проговорил: «Теперь мы с тобой квиты, Господи».