Михаил Найдич - Утренняя повесть

• Название: Утренняя повесть
• Автор: Михаил Найдич
• Издательство: Журнал «Уральский следопыт» 1975 г., №12
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1975

Журнал «Уральский следопыт» 1975 г., № 12, стр. 2-16, 34-47

---

Скоро начнется навигация, она уже, собственно, началась. Крепкие люди с коричневыми обветренными лицами будут скупо перебрасываться словами. И вся речная житуха, от верховья до моря, отразится в этих словах. Погрузка-разгрузка в портах. И какие нынче фильмы в Николаеве и Херсоне. И что нового возле Хортицы на Днепрогэсе… О том, что кто-то сел на мель, здесь обычно не говорили.

А если ты бредишь дальними странами, Африкой, Сингапуром, то ведь их лучше видно именно отсюда, с этого места. Даже ниточку протянуть можно. Днепр впадает в Черное море, а там — Босфор, Дарданеллы, Средиземное. Взрослые этого не понимают…

На прошлой неделе загорали мы на берегу. Разделись. Борис даже по щиколотку вошел в воду. А мы с Денисом стали лепить из мокрого песка русалку. Я уже хвост заканчивал… Мимо нас прошла пара. В руках у мужчины удочка и на шнурке рыба, как связка серебряных дирижаблей. Он и слова не сказал. А женщина, взглянув на русалку, произнесла:

— Ну и молодежь пошла! Голую бабу лепят.

Я раскрыл рот от удивления. А разве на русалке должен быть свитер?

Все-таки наши мамы отходчивы. Вечером мы снова сошлись у меня: Фимка, Борька Костылин, Денис. Вышли во двор. Солнце медленно пряталось за горизонт.

На улицах было празднично. Под ногами валялись резинки лопнувших разноцветных шаров. Возле Почтового сада мы встретили наших девчат: Асю Лесину, Людку с Ольгой.

И вдруг я заметил, что у Людки под комсомольским значком — белая целлулоидная подкладочка.

Значит, она нашла ее в тетрадке. И, конечно же, догадалась, кто туда положил.

Играть в шахматы, как Ботвинник

После первых грозовых дождей город стал неузнаваемо зеленым. Трава, листья — никакой тебе ритмичности, сплошная штурмовщина. Так и вымахивают, вымахивают!

Мы жили возле стадиона, и с утра я уходил туда. Воздух был прозрачен и свеж. Впервые я понял, что не только дышать — пить его можно. Сам он льется в легкие, глубоко-глубоко.

Денис решил тоже ходить на тренировки.

В седьмом часу он стукнул мне в окошко. Лицо его было сердитым.

— Вот, увязался, — Денис мотнул головой.

Перегнувшись через подоконник, я увидел Ростика, его брата.

Ростик был на пять лет младше, но тогда это нам казалось огромной разницей. Мальчишка забавный. Под темными дужками бровей два кусочка неба. Аккуратный чубчик. Веснушки, как у меня. А лицо круглое, будто циркулем прилежно описали окружность. Так и хочется дорисовать ко всему оттопыренные уши. Но уши у Ростика плотно прижаты к голове, а голова эта — на тонкой вертлявой шее.

Конечно, Денису не хотелось брать Ростика. Он способен на самые неожиданные поступки.

Зимой, помню, вышли мы на горку. У кого старые санки, у кого просто фанера. А Ростик, думаете, на чем скатывался? На деревянной подкове от унитаза…

Пошли мы как-то в кино. Честно стали в очередь за билетами. Ну, стояли, выходили, снова возвращались. Тут какой-то краснолицый дядя и раскричался: куда, мол, лезете без очереди? Дядю поддержала женщина. Другие, наоборот, заступились за нас. Пошла перепалка. А краснолицый — к Денису, с кулаками. Тут неожиданно из-под ног вынырнул Ростик. В руке у него кирпич.

— Отвяжитесь, гражданин, а то я щас кэ-эк врежу!

Все засмеялись. Мы благополучно взяли билеты. Ростик же укоризненно сказал Денису:

— Эх ты, яблоко раздора.

Меня это страшно удивило. Такой пацан, а такие слова произносит. Конечно, он вряд ли знал об их происхождении, о распре богинь Геры, Афины и Афродиты, — это в третьем классе не проходят, — но все-таки!.. Да и сам Денис мне подмигнул:

— Слушай, Серега, кто из нас старший брат, кто младший?

Впрочем, с ним он был всегда на равных. А мне это не удавалось. Я или сюсюкал, или покровительствовал, или поучал.

Вот и сейчас, ни к селу, ни к городу, спросил через окно:

— Ростик, кем ты будешь, когда вырастешь? Он малость подумал, почесал ухо.

— Буду, — сказал, — ночным сторожем.

Я, понятное дело, спросил, почему же обязательно ночным?

— Эх, Сережка-а, непонятливый ты. Ночью ведь что? Сплошная тишь. Гаснут огни. Ветер утихает. Все спят: люди, стрекозы, даже тигры в зоопарках. А сторож не спит, ходит — два шага туда, два обратно. И каждый звук ему слышен.

— Как поезда гудят, да?

Ростик насмешливо посмотрел на меня.

— Поезда!.. Как трава растет — слышно. Понял?

Я не успел сообразить, шутит он или говорит серьезно. Денис нетерпеливо вмешался:

— Слушай, парень, — проговорил он предельно сурово. — Возвращайся домой. Мы же на стадионе будем бегать… а ты?

— И я.

— Тебе нельзя, ты только что тяжелую ангину перенес. Что же ты там будешь делать?

Ростик подумал и ответил:

— Буду просто сидеть и улыбаться. Денис вконец раскипятился:

— Иди домой и улыбайся до упаду.

Ростик долу опустил два кусочка неба, повернулся, пошел… Мне жалко стало.

— Возьмем его, Денис? Пусть попасется на стадионной травке, а?

Но мой друг на этот раз был непреклонен.

Мы шли по влажному тротуару. Он подсыхал. Дома и деревья отражались серо-зелеными пятнами, расплывчатыми, нечеткими. Вокруг нас разливалось утро и ему, казалось, нет конца и никогда не будет…

У стадиона нам повстречалась седая женщина с черными кругами возле глаз. Она несла защитного цвета кислородную подушку. Денис нахмурился. И дважды оглянулся.

Пробежку мы начали сразу же от ворот. Потом прыгали — в длину, в высоту. Сняв майки, разлеглись на скамьях. Денис сцепил пальцы рук на затылке. Он смотрел в небо и философствовал.

— Вот, чувствуешь? Пролетела секунда… еще одна… еще…

Я стал смотреть по сторонам, будто секунды пролетают, как бабочки-капустницы; и их можно увидеть, а то и схватить за крылышки.

— …Пролетают они, превращаются в минуты, часы. Это значит, что на какой-то час мы ближе к смертному часу.

В словах моего друга не было никакого открытия: истина старая, даже для нас. Я беспечно пожал плечами: «Подумаешь! У нас этих часов в запасе о-го-го сколько!» Да и не вязались рассуждения Дениса с этим прекрасным утром… Не вязались?.. И тут я вспомнил женщину с кислородной подушкой.

Я вопросительно посмотрел Денису в глаза.

Но он не перехватил моего взгляда, он смотрел, как прежде, в небо. Но видел ли уходящие облака, стайку голубей, этого я с уверенностью сказать не мог. Уж очень задумчиво лицо. Распахнуты ресницы, влажно блестит снеговая полоска зубов.

Нет, настроение Дениса, конечно же, вызвано встречей.

Меня она тоже растревожила.

Воздух какой!.. Медовый, густо-весенний. Так и льется, льется… А кто-то, значит, задыхается, судорожно глотает его?

— Ты пойми, — продолжал Денис. — Вот, к примеру, человек попал под машину… Понял?

— Понял, — вздохнул я.

— Ну, ребра сломаны, голова пробита. Как говорится, на волоске от смерти. Но тут… приходят врачи. Одна операция, другая, целый год продолжается борьба. И вырывают человека из лап смерти… Понял?

— Понял, — сказал я, на этот раз веселее.

— …И человек тот будет жить, ну, еще пятьдесят лет.

— Понял! — закричал я, хотя сейчас Денис меня не спрашивал.

Солнце снова заливало улицы, стадион, скамейки. Весь мир. И была, конечно, весна. И радужные капли росы. И все такое.

Денис вздохнул:

— Ничего ты не понял. Сколько прошло лет, как человек снова стал здоровым? Пятьдесят. А с тех пор, когда был на волоске от смерти? Все-таки пятьдесят один… Вот что такое время… Ты чего?

Я, наверное, побледнел. Почувствовал страх. Я физически ощутил не просто жизнь, а жизнь, посекундно уходящую даже тогда, когда ты выходишь победителем из болезней и бед. Когда кладешь на лопатки врагов, воюешь с горем. Когда беспечно лежишь, как мы сейчас. Всегда, всегда… Я крикнул:

— Ты! Дуралей! Прекрати сейчас же свою гнилую философию!

Денис рассмеялся и рывком сел на скамейке.

— Ну, чего ты, Сережка? — примирительно сказал он. — Расстроил я тебя? Плюнь. Это все ерунда… Я ведь к чему веду? Раз такое дело, нужно, значит, жизнь прожить по-настоящему. Все нужно делать хорошо. Если любить лошадей, то как Буденный. Играть в шахматы, как Ботвинник… А смерть? Что ж, за великое дело можно и жизнь отдать. С этим ты согласен?

— Согласен, — буркнул я.

Мне казалось, что лучше о смерти не думать вовсе, не рассуждать. Обходить ее в мыслях, в книгах, в жизни… А Денис? Мы — одногодки, но он во всем взрослее меня, умнее, может быть.

Вчера мы полдня читали вслух роман Ремарка «На западном фронте без перемен». Его принес Борис Костылин. Борис всегда приносил что-нибудь редкостное. Герои книги — вчерашние школьники, попавшие в окопы первой мировой войны.

Это нас, понятно, взволновало. Но и здесь Денис был зорче других, прозорливее. Он заговорил тогда о поколении тех, кто родился в начале и середине двадцатых годов. И сейчас незаметно перевел разговор на это.