Татьяна Степанова - Невеста вечности

• Название: Невеста вечности
• Автор: Татьяна Степанова
• Жанр: Детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-75077-1

Часовня утопала в белых цветах. У стен похоронные венки. На полу разбросаны увядшие розы и лилии. И будто мираж на фоне стены, постамент из черного полированного дерева. А на нем скелет в подвенечном белом платье, украшенный золотом – десятки цепочек, перстни, браслеты, часы на костлявых руках… Череп с пустыми глазницами… Коса в руке, лишенной плоти. В первое мгновение, увидев эту странную фигуру, капитан полиции Екатерина Петровская подумала: это какой-то фокус, перфоманс… Но потом дикая тревога сжала ей сердце. Голова закружилась от духоты, от запаха мертвых цветов, от горячего воска. Чтобы не упасть, она вцепилась в руку следователя Страшилина. Куда завело их такое, казалось бы, простое дело об убийстве пенсионера Ильи Уфимцева?.. Что же произошло в доме старика Уфимцева, бывшего партийного функционера, читавшего на склоне лет Библию и общавшегося с монахинями ближайшего монастыря?..

---

Детский смех…

Это все как-то оживляет.

Некоторые вещи действуют ободряюще, как чашка хорошего крепкого кофе, который сестра Пинна, наверное, не пила целую вечность.

А раньше она без кофе не могла и дня… Что дня – даже глубокой ночью, особенно после соревнований, когда болело все тело, руки, костяшки пальцев, она вставала и варила себе в кофеварке крепчайший эспрессо.

Но все это в той, прежней, жизни, которая отринута.

Костяшки пальцев разбиты… это все, что осталось в напоминание о тех яростных, ярких, славных, проклятых днях, которых нет.

Но которые невозможно, немыслимо забыть. Сколько ни молись. Сколько ни проси.

На трибунах – ни одного свободного места. Стадион полон.

Где же это? Мюнхен? Или Гамбург? Нет, это Загреб. На трибунах – сплошь мужчины. Женщин мало – это в основном «подруги» – блондинки в розовом, с крохотными собачками на руках. Псинки испуганно таращатся на происходящее и даже не лают, не скулят.

Потому что крики с трибун, оглушительный рев на всех языках грохочет, как море о скалы.

Чемпионат Европы по женскому боксу. Яблоку негде упасть. Все билеты раскуплены. Финал соревнований.

Она в финале… еще один бой, и она…

Запах едкого пота.

Ринг.

Тело как тугой узел мускулов. Словно свитые веревки под кожей… Руки… Руки – это лучшее оружие на все времена.

Это не драка двух женщин на ринге, за которой с ревом, свистом, хохотом и бранью наблюдает весь стадион. Это бой за чемпионский титул.

Сестра Пинна аккуратно прислонила швабру к стене. Выпрямилась. Глянула на свои руки – крупные, с мозолями, с разбитыми костяшками пальцев.

Кости снова болели, мозжили. Она потерла кулак о кулак, как всегда делала раньше.

Потом открыла настежь окно в кухне, чтобы сырой пол просох. И долго стояла на сквозняке. Не молилась, ничего не просила, просто смотрела из монастырского окна на мир.

Как там, в миру, ветер срывает желтые листья с деревьев.

Как они летят и падают.

Падают, чтобы сгинуть, умереть на земле, словно ненужный сор.

Глава 11 Наблюдательница жизни

Домик из силикатного кирпича под зеленой крышей казался необитаемым, но ровно до тех пор, пока Страшилин громко не постучал в калитку. «Тоже нет сплошного забора, – отметила про себя Катя, – в «Маяке» они друг от друга не отгораживаются».

– Откройте, пожалуйста! Это полиция, – оповестил домик из силикатного кирпича Страшилин громко и внятно.

Тишина. Долгая пауза. У Кати сложилось впечатление, что их разглядывали из окна – во-о-он там справа, украдкой из-за шторы.

– Да иду, иду, я не бегун олимпийский, чтобы на крыльях летать. Подождите, иду!

Старческий женский голос – слегка дребезжащий, капризный, но все еще звучный, с повелительными нотками.

Скрипнула входная дверь, и через пару минут на садовой дорожке появилась маленькая старушка в длинном вязаном кардигане и черных брюках.

– Любовь Карловна Глазова?

– Она самая.

– Следователь Страшилин Андрей Аркадьевич, а это моя коллега из главка капитан Петровская. Нам надо с вами поговорить о вашем соседе Уфимцеве.

– Да уж, сколько я сегодня о нем с вашими сыщиками говорила.

– Я в курсе. Но это не считается, – хмыкнул Страшилин.

– Нам надо с вами посоветоваться, выслушать ваше мнение, Любовь Карловна, – сразу подключилась и Катя.

Он же… Страшилин попросил ее помочь!

– Я и так с утра вся на валокордине. Племянница звонит – тетя, что у вас такой голос? Опять нездоровится? А что я ей отвечу – в доме напротив соседа убили и я труп нашла? – Глазова доковыляла до калитки. – Входите. Пойдемте в дом, там тепло.

– Значит, это вы нашли убитого? – спросила Катя. – Да, представляю, каково это.

– Заходите, заходите в дом. Я сейчас на улице после всего чувствую себя незащищенной. Скверно себя чувствую, – сказала Глазова. – Все думаю: поперлась туда к нему сегодня, старая дура, а что, если бы…

– Что если? – спросил Страшилин.

– Убийца все еще там, в доме. – Глазова оглянулась на кирпичный коттедж Уфимцева. – Врагу таких мыслей не пожелаю.

Катя заметила, что Страшилин, идя сзади, внимательно разглядывает обувь старухи. Уличные разношенные туфли на ней – когда-то дорогие, из хорошей кожи, но сейчас уже старые, стоптанные. Удобная дачная обувь. Туфли без каблука – острый носок.

В домике – три комнаты и маленькая терраса. Кругом странная смесь порядка и захламленности – этакой полосой и «углами».

– Садитесь, – Глазова указала на стулья вокруг большого обеденного стола, – разговор-то долгий, я чувствую.

– Вы хорошо знали Уфимцева? – спросил Страшилин.

– Сосед, десять лет как тут живем окна в окна. – Глазова откинулась на спинку стула, она рассматривала Страшилина и Катю оценивающе – что еще за птицы такие служат в полиции? Стоит дело разговоров-то с ними или тупые они, как пни?

– Чем он занимался?

– Ничем. Мы здесь все сверстники, считайте, что в последнем отпуске перед тем, как, ну… – Глазова усмехнулась, – последний парад наступает. А раньше-то он работал, стране служил. У нас тут потомственные служаки сплошь – отцы наши служили, мы служили, дети служат… Внуки, из этих еще надо посмотреть, что получится. В основном бездельники. Здесь у нас такое место. Как в капле воды все видно – прозрачно, лишь бы не замутить.

– Что? – спросила Катя.

– Настоящее, прошлое. – Глазова вздохнула. – Я вот, знаете ли, по профессии доктор философии и по второй профессии переводчик с китайского. А по жизни-то я наблюдатель этой самой жизни. Вот отсюда, не выходя из поселка, можно такие выводы делать – от частного к глобальному. От простого к сложному.

– Вы одна тут живете? – задал свой вопрос Страшилин нетерпеливо.

– Живу одна. У меня сестра в Москве – доктор медицинских наук, офтальмолог. И племянница – тоже врач. Они меня не оставляют. Мы с сестрой из семьи репрессированных. Домик этот нам корпорация одна щедрая на ваучеры построила. У других-то ваучеры прахом пошли, а нам повезло. У нас тут уж так в «Маяке»: вон на той улице дома – там старая либеральная интеллигенция, некоторые тоже из семей репрессированных. А напротив – потомки бывших комиссаров НКВД и потомки тех, кто Беломорканал проектировал. Там вон дипломаты. На следующей улице деятели бывшего Совмина, еще советских времен, – у этих дети сплошь банкиры, такие там особняки!.. Все новое, все по-европейски у них. Участки здесь немаленькие, сами видите, от Москвы недалеко. Так что золотой наш поселок. А те улицы нувориши скупают активно – менеджеры там разные, бизнесмены, депутаты. Ждут, когда здешнее старичье вымрет, а наследники за границу улимонят, эту недвижимость продадут. В общем, народ здесь непростой, сами видите. И чтобы у нас в поселке убили кого-то… Я еще понимаю нувориша – этого, который пришлый, банкир или там денежный туз, это разборки. Но чтобы такого человека, как Илья Уфимцев!

– Кто у него из близких?

– Сын. Он мне про сына только говорил – мол, в МИДе на высоком посту.

– И больше никаких родственников? – спросила Катя.

– Он сына при мне лишь упоминал. Не знаю, может, кто и есть.

– Но кто-то ведь ему помогал вести хозяйство? Или что же, он совсем один в таком большом доме?

– В основном-то один. Но помогали ему регулярно. Приходили. Приезжали, продукты привозили и вообще навещали.

– Кто?

– Да эти матушки-монашки, – сказала Глазова.

– Кто? – Страшилин снял очки.

– Матушки-монашки. Монастырь тут у нас Высоко-Кесарийский рядом. Они там все реставрируют, и над приютом шефство ведут, и с социальной службой местной у них то ли договор, то ли просто благотворительность – здешним одиноким пенсионерам помощь оказывают.

– И вам тоже?

– Ну, у меня с верой все как-то сложно. Философский факультет все же за плечами, почти полвека преподавательского стажа. Хотя против помощи кто ж возражает? Мне за восемьдесят. Иногда так плохо себя чувствуешь – а надо в магазин. А тут приехали матушки, они там хлеб вкусный пекут и вообще… Разговоры всякие душеспасительные… Я-то давно ко всему готова уже. И к свету, и к пустоте – в зависимости от обстоятельств, – Любовь Карловна хмыкнула. – А вот сосед мой был, так сказать, на распутье.

– Так, подождите, значит, вашего соседа регулярно навещали монахини местного монастыря, – оборвал ее Страшилин. – Когда вы их видели тут последний раз?

– Да и не припомню уже, – ответила Глазова. Она плотнее запахнула кардиган. – Вы у тех соседей лучше поинтересуйтесь.

– У каких соседей?

– Которые забор в забор.

– Балашовы, что ли?

– Да. Новые наши соседи.

– Я с Балашовой только что беседовал. Она ничего ни про каких монахинь не упоминала.

– Странно. Как странно, – сказала Глазова. – А она с ними общается, я знаю. У нее дочка, так она по воскресеньям водит ее туда, в приют, – типа воскресного подготовительного духовного класса. Хоть и маленькая еще девочка, а она ее водит. И насчет того, что Уфимцеву матушки-монашки помогали, соседи в курсе.